В феврале—марте 1942 года многие хотели уехать из Ленинграда любой ценой. Отправляли письма в тыл, чтобы их вызывали из Ленинграда как ценных специалистов, просили «похлопотать» за них в Москве, писали прошения «наверх», отмечая в них свои былые заслуги. «На Среднем проспекте… Ляля видела и списала объявление: “За эвакуацию из Ленинграда одного человека любым способом даю рояль Шредера”» — эта запись появилась в дневнике сотрудника музея города А.А. Черновского 5 марта 1942 года{493}.
Были также и группы населения, которые вывозились из Ленинграда только в принудительном порядке. Это прежде всего заключенные — с 22 января по 15 апреля 1942 года эвакуировали 1150 человек. 17—18 марта 1942 года из города было отправлено пять эшелонов, в которых находилось 6888 финнов и немцев{494}. Везли их в основном в Омскую область и Красноярский край. Такие переселения тогда не были в новинку. Оправдывали их условиями войны и недопустимостью формирования «пятой колонны» рядом с театром боевых действий. В дороге такие переселенцы должны были питаться по нормам, установленным военным советом Ленинградского фронта для одного человека в день: 150 граммов хлеба, 30 граммов мяса, 35 граммов крупы, 20 граммов муки{495} — это было меньше даже норм «иждивенцев».
Высылали всех без разбора, и лояльных, и «подозрительных». Среди них оказался и отец Ольги Берггольц, заведовавший больницей на окраине города Федор Христофорович Берггольц, много сделавший для спасения ленинградцев в «смертное время». Опасаясь, что немцы и финны «разбегутся», операцию провели в кратчайшее время. Эвакуированным пришлось бросать свое имущество или, в лучшем случае, продавать его за бесценок, и, конечно, нашлись люди, которые не постеснялись воспользоваться этим.
Была установлена норма (30 килограммов из расчета на одного человека) перевозимой в поездах и машинах домашней поклажи, но ее мало кто соблюдал. Обычно брали с собой самые необходимые или ценные вещи. А.П. Бондаренко рассказывала, что ее семья, жившая бедно, взяла с собой только швейную машинку — она их спасла от голода в чужих местах, поскольку мать умела хорошо шить{496}. Везти вещи во время второй эвакуации (январь—апрель 1942 года) приходилось чаще всего на санках, и их было тяжело тащить изможденному человеку. В кадрах кинохроники, запечатлевшей осажденный Ленинград, хорошо видны эти поставленные друг на друга мешки, коробки и чемоданы, способные опрокинуться на каждом крутом ухабе.
Вместе с имуществом приходилось нередко везти на санках до вокзала и лежачих родных, следя поминутно за тем, чтобы они не выпали из санок Машинами до вокзала разрешалось довозить только детдомовских детей, «ремесленников» и тех, ко причислялся к научной и художественной элите города. Таковых оказалось 62 500 человек{497}. Все остальные должны были идти пешком. Конечно, многое обусловливалось конкретной ситуацией, наличием связей или средств. Журналист А.Я. Блатин, боясь опоздать на самолет в декабре 1941 года, смог выхлопотать для себя в обкоме комсомола даже отдельный автомобиль — но это можно рассматривать и как плату за яркие и оптимистические статьи о том, как преодолевали трудности простые ленинградцы, опубликованные в редактируемой им газете. Артист Ф.А. Грязнов рассказывал, как за перевозку через Литейный мост домашнего скарба «наняли за 500 грамм проезжавшего мимо ломового, сели сами, а сани приторочили к его саням»{498}. Но едва ли мог последовать его примеру голодный ленинградец, который точно бы поскупился отдать 0,5 килограмма хлеба за переезд моста.
Распродажа вещей эвакуируемыми осуществлялась разными способами: через друзей и знакомых на рынках, посредством объявлений. «На улицах (панелях) разложенная домашняя утварь для продажи. На стенах домов опять запестрели объявления о продаже мебели и дом[ашних] вещей. Есть такие: “Продается мебель на дрова”, “Продается мебель (такая-то) за бесценок”», — рассказывал об эвакуации в июле 1942 года В.Ф. Чекризов{499}. Покупатели старались выбирать самое лучшее, вещи отдавались если не за бесценок, то в любом случае не за достойное вознаграждение. Покупателями являлись не только «хищники» и «спекулянты», но нередко и люди со скромными средствами, не способные устоять перед соблазном.
Главным центром эвакуации с зимы 1942 года стал Финляндский вокзал. Традиционно отсюда направлялись поезда Ладожского направления, и, кроме того, он имел еще важное преимущество — это был, как признавалось и самим противником, единственный вокзал, который «находится вне действенного огня немецкой артиллерии». В период зимней эвакуации условия на вокзале были плохими — это признавали и сами власти. На вокзале были открыты медпункт и даже промтоварный магазин. Там можно было купить теплые вещи: лыжные костюмы, рейтузы, варежки, одеяла, свитера. Сумма выручки составила 600 тысяч рублей — ее, правда, необходимо разделить на 480 тысяч (число эвакуированных до середины апреля 1942 года), учитывая при этом, что на одного человека из «спецконтингента» расходовалось тогда 6 рублей в день. Кипяток на вокзале, однако, достать было трудно — есть сведения, что его пытались получить у друзей, если они жили недалеко. Как отмечалось в отчете городской эвакуационной комиссии за 22 января — 15 апреля 1942 года, «помещения для эваконаселения были грязные, не отопленные и плохо освещенные. Питательные блоки были явно не подготовлены и не благоустроены»{500}. Надо отметить еще одну деталь, о которой составители отчета постеснялись сказать. Происходило это в феврале 1942 года: «Площадь перед вокзалом. Уборные на вокзале не действуют и, представьте себе… и мужчины, и женщины здесь же на улице, не стесняясь друг друга, выполняют… естественные свои потребности. Никто не обращает на это внимание. Это в порядке вещей»{501}.
О нравах на Финляндском вокзале во время зимней эвакуации ярко и подробно рассказано в стенограмме сообщения начальника отдела завода «Большевик» А.Л. Плоткина. Вместе с группой рабочих он должен был уехать в район Ладоги для починки машин. Вот что он увидел на вокзале:
«Мы направились в зал ожидания. Когда я открыл дверь, то увидал, что зал полон пассажирами. Пришлось временно собрать всех людей на перроне. Я лично пошел выяснять время отправления поезда и организацию посадки. Когда я подошел к окошку справочного бюро на Финляндском вокзале, то увидал, что оно закрыто. В помещении виден был маленький огонек. На первый мой стук сидевшая там девушка не ответила. После настойчивого требования, наконец, она открыла форточку и на вопрос — когда же будет отправлен поезд на Борисову Гриву, ответила: “Поезд не отправляется уже третий день и когда он будет отправлен, я не знаю. Это зависит от того, когда отогреют паровоз”.
После такого ответа я приступил к устройству личного состава. С большим натиском мы начали вклиниваться в толпу ожидавших в зале. Пассажиров было очень много. Я, с поднятым над головой личным багажом, был втиснут с остальными товарищами в середину зала. Рядом стоявшие люди стали кричать на меня. Я хотел бросить мой багаж Я клал его на головы стоявшим, но бросить его не мог, т. к. положить его на пол не представлялось возможности.
Что было бы с нами, трудно себе представить, если бы не одно обстоятельство, которое помогло нам. Как мы потом убедились, это практиковалось в зале ожидания неоднократно. Спустя несколько минут после того, как мы вклинились в публику зала ожидания, раздался зычный голос: “Граждане! Отправляется поезд по Приморской линии!” Часть доверчивой публики хлынула из зала, а мы тем временем заняли их места. Обманутая публика, как в этот раз, также и в последующие, обычно, стремилась возвратиться, но было уже поздно. Все же части публики удавалось войти в зал и создавались невыносимые условия ожидания. На улице был сильный мороз около тридцати градусов, а поэтому было понятно стремление публики войти в зал ожидания.
Таким образом нам пришлось простоять всю ночь, причем публика в наполненном зале от времени до времени, как нива в бурю, склонялась то в одну сторону, то в другую. Каждый из ожидавших стремился опереться на рядом стоявшего, и, видимо, отдельные силы складывались в одну равнодействующую и публика склонялась в одну сторону. После этого раздавались душу раздирающие крики: “Спасите, задавили!” Жертвы давления, видимо, напрягали все свои последние силы. Эти силы складывались в равнодействующую в обратную сторону, и таким образом происходило качание то в одну, то в другую сторону. Среди публики под ногами нередко были мертвецы. Также были случаи смерти на глазах.
От времени до времени всю ночь я пытался узнать что-нибудь новое об отправлении поезда, но все мои попытки оказались тщетными. Единственный дежурный по вокзалу, которого мне удалось разыскать, также был закутан в несколько одежд, и он мог ответить только, что он не знает, когда депо подаст паровоз.
