Одной из проблем военного Архангельска был голод и сопровождающая его цинга, от которых в годы войны погиб каждый из десяти жителей столицы Поморья (по другим сведениям, еще больше — до 38 тысяч). В работе Булатова В.Н. «Арктические робинзоны» особо отмечено, что «зимой 1941 — 1942 годов минимальная выдача хлеба сократилась до 200 граммов, чуть более, чем в осажденном Ленинграде» (Булатов, с 61). Воспоминания мальчишек и девчонок военной поры сохранили приметы голодного и холодного быта тех лет: «Продуктовые карточки не всегда удавалось "отоварить". Очередь в магазин занимали с ночи, но часто результат был нулевой… Очень часто на пути в школу можно было увидеть лежащего рядом с трамвайными путями человека — замерзшего или замерзающего и чуть живого.
Почему-то сейчас редко вспоминают и пишут, что Архангельск является вторым городом по смертности от голода после Ленинграда. И это несмотря на то, что в Архангельск шла значительная часть грузов, в том числе и продовольствия, поступающего по ленд-лизу. Но жителям города не доставалось практически ничего… Нам с ребятами иногда удавалось залезть на ходу в пустой вагон, ранее перевозивший зерно, и выцарапать остатки груза из щелей. Порой таким образом удавалось насобирать одну-две пригоршни» (Бурков, 2008, с 156).
Из воспоминаний студентки пединститута: «Жизнь в Архангельске резко изменилась. Холод, голод, бесконечные очереди за хлебом… По карточкам ничего, кроме хлеба, не давали. У меня была страшная слабость, трудно было далее поднять стул. А есть так хотелось, почему-то особенно — масла. Я знала., что можно было сдать кровь… и получить немного масла. Сдавала два раза, но на третий у меня потемнело в глазах и я упала. Ногти посинели и стало плохо с сердцем. Поняла, что больше мне этого делать было нельзя. К счастью, в столовой появились котлеты из тюленя и суп из кайры. Это было почти несъедобное. На базаре за хлеб можно было выменять кусочек тюленьего жира. Нельзя передать словами, насколько он казался вкусным, несмотря на специфический запах. У меня началась цинга, у мамы пухли ноги… Как выжили, не знаю… В то время я весила 42 килограмма» (Барашков, с. 18 — 19).
В летнее время горожанам приходилось пополнять скудный паек за счет местных ресурсов, прежде всего грибами и ягодами в окрестностях самого Архангельска. Школьников старших классов отправляли с попутными судами на Новую Землю для заготовки яиц на птичьих базарах и самой птицы, которую надо было сохранить в ближайших снежниках и доставить в голодающий город, даже если такой провиант не удовлетворял требованиям довоенной поры: воистину, не до жиру, быть бы живу… Ситуация с продовольствием заставила Архангельский обком ВКП(б) 13 мая 1942 года рассмотреть вопрос «О направлении студентов и учащихся на заготовку яиц, тушек кайры и добычу рыбы на остров Новая Земля».
В соответствии с принятым решением сто пятьдесят юношей, в основном в возрасте до 16 лет, на трех судах были доставлены в первых числах июля на острова с птичьими базарами на участке от полярной станции Малые Кармакулы до залива Пуховый, где и приступили к выполнению задания. Со шлюпок ребята отстреливали птиц на базарах, другие подбирали добычу и собирали ее на берегу, третьи «шкерили» ее и укладывали на хранение. Вскоре они стали свидетелями драматических событий, связанных с разгромом каравана PQ-17, когда к ним вышли моряки с потопленных судов, спасавшиеся на шлюпках и спасательных плотиках. Встреча оказалась для обоих сторон неожиданной, но тем не менее языковый барьер был преодолен, ко взаимному удовлетворению и не без пользы, о чем поведал один из американцев: «В течение двух месяцев они собирали яйца, просаливали уток, собирали гагачий пух. Затем шхуна возвращалась за собранными припасами и переправляла их на материк.
Дети были вполне самостоятельны. Поддержка дисциплины и распорядка поручалась трем пятнадцатилетним комиссарам, но в этом не было нужды. Дети имели большое чутье к кооперативным началам, которые нам трудно представить.
Каждый день они ползали вверх и вниз по скалам, как обезьянки. Они ставили свои ялики в скалистые убежища у берегов, когда отправлялись опустошать многочисленные гнезда, где несметное число уток несли яйца. Дети пылали здоровьем и были полны радостной живучести. Когда я хочу сказать, что они спасли нам жизнь, я хочу сказать этим, что так оно и было. Любопытными синими глазами они сразу увидали тяжесть нашего положения.
Немедленно дети принялись за доставку провизии нашим страдающим людям. Они притащили жареных уток, круто сваренные яйца и печенье, сделанное из муки и яиц. Они снабдили нас просоленной рыбой и черным хлебом из собственных запасов. Что еще важнее, они научили нас добывать пропитание на суровом острове. Смеясь и болтая, они брали нас с собой на прогулки, указывая места, где находится здоровая питьевая вода, лучшие места для сбора яиц, учили отличать хорошие яйца от плохих и как ловить силками уток» (Бадигин, с 145). Эти мальчишки действовали в лучших традициях своих предков, неоднократно спасавших иностранных моряков на протяжении столетий, начиная со времен Баренца в конце XVI века!
Однако на войне, как на войне, и, по воспоминаниям одного из участников событий, она напомнила о себе самым зловещим образом: «Наша бригада блаженствовала в баньке. Поддавали пару. Хлестались вениками из морской капусты, до красноты терли друг другу спины… Вдруг все стихло, а перед окном заплясали, запрыгали ребята Самолет! Самолет летит! Из-за высокой сопки с выключенными моторами планировал самолет. И вдруг спереди у него забился огонек, слух резанула пулеметная очередь. От деревянного створного знака, стоявшего рядом с банькой, полетела щепа. Оглушив включенными моторами, самолет пронесся над нами, на крыльях у него чернели кресты» (Вурдов, с 50 — 51).
Неудивительно, что «одной из примет нашей повседневной жизни являлся черный рынок. В России были введены карточки на продукты питания и купить какие-либо продукты без талонов, даже по более высокой цене, было невозможно. Поскольку у нас карточек не было, а наше диетическое питание на борту судна состояло главным образом из тушенки, — жаловался один из капитанов иностранных судов, задержавшихся в Архангельске, — то очень скоро из-за недостатка овощей десны у нас начали кровоточить, и безвыходность ситуации подтолкнула в сторону местного рынка… Для торговых операций мы располагали сигаретами, хозяйственным мылом». («Встречайте, скалистые горы…», с 119).
Описанные обстоятельства, несомненно, создавали благоприятные условия для криминальной среды, в которой проявлялись многие общественные пороки того времени, прежде всего, спекуляции дефицитом. Неслучайно в сводке органов НКВД за 24 марта 1944 года сообщалось, что при выходе из порта при проверке 9 наших офицеров у 6 были обнаружены консервы, спирт, мука и три пары дамских туфель и т.д., причем в ряде случаев и наши причастные к спекуляции граждане оказывали представителям органов сопротивление. Одновременно специально изучавшая эту проблему И.В. Быстрова отмечает, что «одной из специфических форм "криминального" поведения иностранцев в северных городах СССР были периодические разбирательства между английскими и американскими моряками» (Быстрова, с 266), хорошо известные на примере многих портовых городов мира.
Молотовск (нынешний Северодвинск) первоначально (как и многое другое в войне в Арктике) не планировался в качестве порта для приема союзных конвоев, но целый ряд обстоятельств привел к этому: большие глубины у причалов, наличие ремонтной базы (завод 402), обеспеченность рабочей силой (первоначально заключенные) и т.д. Общая численность населения очередного заповедника ГУЛАГа в это время приближалась к 30 тысячам человек. Причем с самого начала порт стал перевалочной базой по приему жидкого топлива, в первую очередь авиационного, что потребовало здесь сооружения специальных емкостей и даже превращения в них судов, находившихся на ремонте. Первый груз был доставлен британским танкером «Сан-Амброзио» 26 ноября 1941 года из состава конвоя PQ-3. Первоначально портовая механизация практически отсутствовала и грузы из судовых трюмов доставлялись к железнодорожным вагонам санями, которые волокли заключенные. Уже в 1941 году порт принял 36 тыс. т импортных грузов и почти 7,5 т бензина. Одновременно порт отправлял союзникам калийную соль, хромовую руду, асбест и т.д. С точки зрения иностранных моряков, это был маленький, ничем не примечательный город, в котором не на что было даже истратить деньги. Правда, его несомненным достоинством было то, что люфтваффе, занятое более достойными целями в Мурманске и Архангельске, почти не бомбило Молотовск.
Другой проблемой порта, возникшего из ничего, было отсутствие квалифицированной рабочей силы, которую разрешили по примеру Мурманска мобилизацией людей, не пригодных для фронта, хотя и не обладавших необходимой квалификацией докеров, стивидоров и тальманов, что, несомненно, сказалось на их производительности и даже потере некоторых грузов. Л. Шмигельский вспоминал: «Тяжелы были условия жизни и работы этих людей: бараки со сплошными нарами на несколько сотен человек и минимальными бытовыми удобствами, ходьба строем в порт за 6 километров туда и обратно; 12-часовой рабочий день… И все это во имя одного — чтобы были выдержаны сроки погрузочно-разгрузочных работ… Несколько продовольственных и промтоварных магазинов пустовали. И без того недостаточные продовольственные фонды обеспечивались лишь на 35 — 50%. Тысячи горожан болели цингой, страдали от дистрофии. В столовых завода № 402 одноразовое питание осуществлялось преимущественно блюдами из крупы, муки и капустного листа». Это не считая холода в жилых помещениях, для которых центральное отопление удалось наладить только в начале 1943 года.
