Отход русских войск
При отступлении русские оказались в зоне действия Ланкастерской и Пятиглазой батарей, которые открыли жестокий и точный огонь по батальонам бутырцев и бородинцев, нанеся им тяжелые потери.{1146}
Вслед отходящим русским бросили 4 роты 41-го и 4 роты 47-го полков, преследовавшие отходивших почти до самых передовых позиций оборонительной линии. 55-й полк оставался на месте, составляя резерв: «…Мы гнали русских до самого города. кое-кто из офицеров думал даже, что мы войдем в Севастополь вслед за ними; но доблестный наш командир хорошо знал свое дело (я имею в виду сэра де Лейси Эванса, командовавшего боем)».{1147}
В суматохе боя злую шутку сыграли необычные головные уборы Бутырского полка. При отходе пехоты одна из русских батарей посчитала бутырцев за французов и открыла огонь, стоивший полку еще нескольких убитых и раненных. К счастью, разобрались быстро.{1148}
Но уже вскоре, в сражении при Инкермане, это обойдется большими жертвами…
По «кровавости», как и по значению, Малый Инкерман чаще недооценивают, объясняя его необходимость всего лишь «разведкой боем». На него смотрят как на некое малозначительное столкновение, сильно, впрочем, на положении дел в Крыму не повлиявшее. Но если принять в расчет кратковременность его основной фазы (Калторп говорит, что ожесточенный бой продолжался не более получаса) и число погибших, то картина будет совсем иной. А если учесть соотношение потерь сторон в этом бою, то выяснится, что русских просто расстреляли.
Забегая вперед, скажу, что подобная жертвенность для Русской армии дело обычное и ее в Крымской кампании мы еще увидим не раз, например, во время атаки Галицкого полка в Чернореченском сражении.
Действительно, что для русских банальная разведка боем, то для англичан — The Charge of the Light Brigade.
По Тотлебену, русские потеряли в общей сложности 270 человек, в том числе 25 офицеров убитыми, раненными и пропавшими без вести.{1149} Одних удалось вынести с поля, как капитана Бутырского пехотного полка Августовского, умершего вскоре от полученных в сражении ран.{1150} Поручика этого же полка Бушковского вынесли мертвым.{1151}
Другие остались на неприятельской стороне. Цифр точных нет. По одним данным, противник обнаружил на поле боя тела 181 нижних чинов и двух офицеров, которых предали земле в этот и на следующий день. Калторп говорит о 96 русских солдатах и офицерах, преданных земле 27 октября.{1152}
По другим данным, русские потеряли попавшими в плен более 100 человек и оставили более 130 мертвых тел на позициях англичан.{1153} В рапорте Эванса говорилось о 80 пленных. Общие потери русских командир 2-й дивизии оценил, явно завысив, в 600 чел.{1154}
Общие потери составили 2 офицера и 10 солдат убитыми, 51 офицер и солдат раненными.{1155}
Наиболее пострадали принявшие на себя силу главного удара русской пехоты передовые пикеты 49-го и 95-го полков. В 95-м полку, на который легла основная тяжесть боя, были убиты 7 нижних чинов, ранены 1 офицер и 24 солдата.{1156}
Перемирие: новые отношения между противниками
Первый (Малый) Инкерман связан с событием, тогда незаметным, а потом ставшим регулярным. Именно благодаря ему родился бытующий в среде неискоренимых романтиков от истории образ Крымской войны как последней войны джентльменов. Это первое в кампании перемирие, заключенное между русскими и союзными войсками. Теме перемирий уделено много (зачастую даже излишне) в исторических исследованиях Восточной войны. Некоторые именно в этом считают ее отличающейся от большинства иных, которые были до и уж тем более после. Именно отсюда появились совершенные глупости, облаченные в определения такого рода, как «последняя война джентльменов», «рыцарская война» и проч.
На самом деле перемирия объявлялись совсем не ради того, чтобы офицеры могли по-французски пощебетать и коньячком «побаловаться». В самом термине «перемирие» и его классическом определении, содержащемся во многих энциклопедиях или энциклопедических словарях, определен его смысл.
Перемирие — временное прекращение военных действий, обеспечиваемое договором между воюющими сторонами. Во время Перемирия военное положение продолжается, право войны остается в силе. Перемирие, как все международные договоры, заключается верховной государственной властью. На театре войны этим правом пользуются по необходимости и военные власти, но заключаемые последними. Перемирия всегда специальны по своему предмету (уход за ранеными на поле сражения, похороны убитых, получение ожидаемых инструкций и т. п. неотложные нужды военного характера), краткосрочны (заключаются иногда всего на несколько часов) и территориально ограничены. Для них существует и особый термин — приостановка военных действий.{1157}
Это из Брокгауза и Эфрона. Другие почти не отличаются.
27 октября 1854 г. большая территория от Балаклавы до Инкерманских высот была усеяна телами людей и лошадей, павших в двухдневном бою. Если своих хоронить еще получалось, то таскать тела неприятельских солдат никто особенно не хотел. Да и своих всех похоронить не удавалось, так как большое их число оставалось или на территории, занятой противником, или на нейтральной территории, но в зоне огня артиллерии и стрелкового оружия. Оставить их там означало через некоторое время получить вблизи от занимаемой живыми людьми зоны десятки, сотни наполнивших воздух вонью, разлагающихся трупов людей и животных, а значит и смертельно опасный источник сумасшедшего «букета» страшнейших, во многом смертельных болезней.
Мародеров тоже никто не отменял, и оградить убитых от разорения, а раненых от грабежа хотели все.
26 и 27 октября оставались еще не преданными земле тела английских и турецких солдат на поле у Балаклавы. Убитых 26 октября русских солдат удалось частично захоронить (тех, кто был убит уже на английских позициях или рядом с ними). Но несколько сотен оставались лежать перед русскими позициями под огнем с обеих сторон (правда, как союзники утверждают, «грешили» исключительно русские артиллеристы). Это сомнительно, так как в эти дни уже действовал режим экономии боеприпасов и просто так пострелять по «разбегающимся мишеням» артиллерийские командиры позволить себе не могли.
28 октября по приказу Раглана к русским передовым кавалерийским пикетам выехал капитан Феллоу, адъютант квартирмейстера кавалерийской дивизии. Его сопровождал трубач 17-го уланского полка, у которого в руках была пика с надетым на нее белым флагом. Капитан подъехал к кавалерийским пикетам русских и вскоре туда же подъехали два русских офицера, прекрасно говорившие по-французски. Нужно сказать, что в России в то время английский язык был больше популярен среди морских офицеров, армейские же по старинке предпочитали французский. Поэтому незнание английского языка русскими офицерами, о котором иногда можно слышать как о признаке бескультурия «русских варваров», не более чем дань бытовавшим в то время традициям общества. В конце концов, французский был просто более модным.
Феллоу передал русским коллегам письма офицеров Бородинского и Бутырского полков, находившихся в плену, и список других пленных. В ответ просил предоставить аналогичные сведения об английских офицерах и солдатах, оказавшихся в русском плену после сражения у Балаклавы, и их состояние. Особенно волновало англичан положение иностранца, по собственной глупости (у Калторпа написано «по-дурацки») принявшего участие в атаке Легкой бригады и оказавшегося «в интересном положении»: не являясь военнослужащим ни одной из армий, участвовавших в войне, он имел такие же права на дальнейшее существование, как пленный пират, стоящий под реей, с которой уже свисает добросовестно намыленная петля.
Этим романтичным искателем приключений, нашедшим их на одну из своих частей тела в избытке, был сардинский офицер Джузеппе Ландриани, увязавшийся в атаку с 13-м полком и подобранный русскими на поле боя с тяжелым ранением, от последствий отдал душу Богу в 1858 г. Другим сардинцем, участвовавшим в этом бою, был лейтенант Джузеппе Говоне, которому повезло выбраться из сумасшедшей переделки с минимальным для себя ущербом.[51] Правда, на его психике это безумие, похоже, все-таки отразилось: через 18 лет он пустил себе пулю в голову.{1158}
Третий иностранец, увязавшийся за Легкой бригадой, французский офицер штаба Раглана, благоразумно предпочел выйти из боя, не подвергая свою жизнь смертельной опасности.
Русский офицер вежливо принял бумаги и отправился к своему главнокомандующему. Феллоу остался с другим офицером и, по его воспоминаниям, провел время в вежливом общении, когда недостаток языковых познаний компенсировался взаимным угощением сигаретами. Через несколько часов появился офицер русского штаба, доставивший положительный ответ и разрешение на следующий день, 29 октября, для Феллоу прибыть к русским позициям у Балаклавы.
