Факты брались любые. Например, в армию попадало изрядное число евреев из далеко не бедных семей, «подмазывали» кого нужно, оседали писарями в тыловых штабах, работниками складов, санитарами. В свою очередь, помогали пристроиться соплеменникам. Где зацепился один, постепенно скапливалось все больше. Были случаи, когда таких тыловиков ловили на революционной агитации. Командование обратило на это внимание. Пошли приказы, требующие поставить евреев в равные условия с другими солдатами, отправлять на передовую. Вот вам и факт — угнетают, преследуют!
А на театре боевых действий многие евреи сочувствовали Германии и Австрии, предпочитали после войны очутиться в их подданстве. По возможности подыгрывали, был разоблачен ряд шпионов. Когда немцы и австрийцы возвращали селения, евреи доносили, кто из местных жителей дружески встречал русских, этих людей вешали или расстреливали. В результате Верховный Главнокомандующий распорядился выселить евреев из прифронтовой полосы. А там, где они остаются, назначать заложников, отвечающих за лояльность своих общин. Впрочем, термин «заложники» был неточным. Их никто не сажал и не казнил. Они давали лишь подписку о невыезде, а в случае каких-либо враждебных акций их должны были (теоретически) арестовать и сослать. Да и тех евреев, которых выселяли от линии фронта, отправляли вовсе не в пустыни и не в Сибирь, а в восточные районы Белоруссии и Украины.
Ну а в мае 1915 г. на восток хлынули беженцы, размещать их было негде, как же тут возиться еще и с евреями? Все приказы о их выселении были отменены. Тем, кого уже выселили, разрешалось вернуться обратно, хотя бы и за линию фронта. Но отмены распоряжений западные финансисты как будто «не заметили». Продолжались бури возмущения. Были задействованы и соответствующие круги внутри России. А к «угнетенной нации» принадлежала львиная доля российской адвокатуры, банкиров, владельцев газет, тузов торговли. При Думе была создана «Коллегия еврейских общественных деятелей» под руководством А. И. Браудо. Он считался «дипломатическим представителем русского еврейства», поддерживал связь с зарубежными центрами. «Коллегия» организовала «информационное бюро», оно ухитрялось доставать даже секретные военные приказы.
Собранные этим бюро «Документы о преследовании евреев в России» были впоследствии опубликованы, с ними может ознакомиться любой желающий. И любой может убедиться — там нет ни одного факта реальных преследований. Фигурируют такие документы, как, например, приказ командира ополченской дружины не покупать для солдат карамель местечкового еврейского производства, сделанную из суррогатов и вредную для здоровья. Но для заказчиков и этого хватало! «Информацию», которую наскребла «Коллегия», раздувала западная пресса. В июле министр финансов Барк развел руками перед правительством — пока не будет решен «еврейский вопрос», «западный рынок закрыт, и мы не получим ни копейки». Что ж, правительство пошло на демонстративные уступки. 17 августа 1915 г. совет министров отменил пресловутую «черту оседлости» — хотя она была уже чисто формальной, с ней давно никто не считался. И что дальше? А ничего. Этого шага тоже «не заметили». Вопли насчет «антисемитизма» ничуть не ослабели.
А отечественные либералы в разгар отступления пришли к выводу, что теперь-то настал момент вообще перехватить власть. «Артподготовку» начали газеты, обрушились вдруг с ожесточенной критикой правительства. Министр земледелия Кривошеин недоумевал: «Наша печать переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий». Указывал, что она заняла «такую позицию, которая не только в монархии — в любой республиканской стране не была бы допущена, особенно в военное время. Сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных известий — все это день за днем действует на психику 180-миллионного населения». Ему вторил премьер Горемыкин: «Наши газеты совсем взбесились. Даже в 1905 г. они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь… Надо покончить с газетным враньем. Это не свобода слова, а черт знает что такое…»
Но оказалось, что правительство не в состоянии покончить с газетным враньем! При конституционных реформах 1905–1907 гг. политическая цензура была отменена, а военная действовала в соответствии с законом и утвержденными циркулярами, освобождающими «военных цензоров от просмотра печатных произведений в гражданском отношении». Да и сами цензоры были прапорщиками военного времени из студентов, адвокатов, и по большей части сочувствовали либералам. После «артподготовки» последовала и атака, 29 июля открылась сессия Думы. Теперь уже и депутаты, и газеты хором соревновались в нападках. Хватались за любой предлог. Снова вспоминали «еврейский вопрос», «польский вопрос», протестовали против «преследований» униатов (русофоба Шептицкого выслали из Львова в Киев), поднимали болезненную для обывателей тему дороговизны.
Главной темой, естественно, становились военные неудачи. Мешали с грязью Алексеева, Ставку. Популярного Николая Николаевича не задевали, но объявили полными бездарностями его помощников Янушкевича и Данилова (хотя как раз летом 1915 г., спасая армию, они проявили себя с самой лучшей стороны. А что касается «бездарности», то повоюй-ка без оружия и боеприпасов). Добавлял истерики военный министр Поливанов. Делал перед думцами и «общественностью» громогласные заявления, что неприятель «не встречая почти никакого сопротивления», идет на Киев, Петроград и Москву, и «трудно надеяться на приостановку победного шествия немцев». Патетически восклицал: «Уповаю на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси!»
На Кавказе дела обстояли успешно — но нет, доморощенные стратеги доказывали, что именно там победы не нужны. Причем тон задавали грузинские меньшевики Чхеидзе, Церетели и пр. С пеной у рта вопили, что наступление в Закавказье «чересчур опасно», и вообще оно вызвано только «армянскими домогательствами». Им вторил Поливанов, мудро рассуждал: «В самом деле, куда мы там, с позволения сказать, прем?» «Как бы не было катастрофы!»
В целом же подразумевалось, что поражения — результат «отсталости» России, пороков «царизма». Значит, у власти нужны новые люди, нужны реформы. В августе представители нескольких либеральных фракций сформировали Прогрессивный блок. В программу напихали все что можно, абы было «прогрессивнее»: обновление всей администрации, освобождение политзаключенных и ссыльных, разрешение нелегальных партий, решение «польского», «еврейского», «финского», «украинского» вопросов. А главное — создать «правительство общественного доверия» (оно же «ответственное министерство»), которое было бы подотчетно Думе и состояло из «народных избранников». Читай — из самих прогрессистов. И уж они-то, в отличие от царского правительства, смогут «организовать сотрудничество всех граждан», приведут страну к победе.
«Утро России», газета финансовых и промышленных магнатов, 26 августа даже опубликовала список желательного правительства во главе со Львовым. И требования «ответственного министерства» посыпались со всех сторон — от прогрессивной фракции Думы, от Московской городской думы, Биржевого общества, Старообрядческого съезда, Московского ВПК, Яхтклуба, Объединенного Дворянства… Правда, за многочисленными вывесками стояли одни и те же фигуры: Гучков, Рябушинский, Коновалов, Львов, Челноков, Терещенко и еще десяток-другой. Они выступали то в статусе депутатов, то предводителей старообрядцев, биржевиков, яхтсменов. С правительством «общественность» уже перестала считаться, отовсюду ему кричали «долой», и министры подали коллективное прошение об отставке.
Впоследствии сами либералы и их зарубежные покровители внедрили версию о «гибельном упрямстве» царя — дескать, не пошел вовремя на реформы, вот и случилась катастрофа. Разумеется, это грубая подтасовка. В 1917 г. к власти дорвались именно те лица, которые тянулись к ней в 1915 г. Они осуществили те самые реформы, которые предлагали раньше. Но привели Россию страну не к победе, а к развалу. Да и царь помнил, как навязали ему реформы в октябре 1905 г., какие бедствия это вызвало в стране — хаос, разброд, революционный взрыв, еле-еле сумели выправить ситуацию «контрреформами» Столыпина. Отставку министров Николай II отклонил, а претензии прогрессистов отверг, высочайшим повелением резко поставил на место обнаглевших купцов и фабрикантов.
Ох как они взвились на дыбы! Угрожали, что в защиту «избранников» поднимется народ, начнутся забастовки. Рябушинский призывал «объявить ультиматум о немедленном принятии программ прогрессивного блока и в случае отказа — приостановить деятельность всех общественных учреждений, обслуживающих армию». Пояснял: «Нам нечего бояться, нам пойдут навстречу в силу необходимости, ибо армии наши бегут перед неприятелем». Но это выглядело слишком уж грязно — ставить ультиматум, что «общественность» оставит войска без оружия. Тут и военные, и свои же рабочие могли крепко всыпать. Ограничились тем, что выработали петицию к царю: «После тяжелых военных поражений все пришли теперь к выводу, что так продолжаться не может, что для достижения нашей победы необходима скорейшая смена существующей власти». Попросили об аудиенции, чтобы вручить обращение. Но государь занял твердую позицию. Принять прогрессистов отказался, 15 сентября подписал указ о роспуске сессии Думы и пригрозил вообще разогнать ее. Оппозиция сразу поджала хвосты. Никаких волнений не случилось, народ не проявил желания вступаться за «избранников». Первая атака на власть захлебнулась.
