Сарказм неизвестного автора имел под собой основания — морские орудия стоили во много раз дороже сухопутных аналогов. И саморазоружение флота в данном случае высмеивалось как недостойное и нерациональное поведение; более того, долгое время традиционно в русской армии потеря артиллерии означала поражение на поле боя, все равно как если бы армейцы перед боем сами добровольно уступили врагу свои орудия без единого выстрела. И подобные действия моряков без попыток дачи генерального сражения воспринимались как предательство интересов родины. Надежда же на выручку со стороны войск генерала А.Н. Куропаткина, справедливости ради, не покидала не только моряков, как может показаться из строк фельетона, но и многих сухопутных участников обороны вплоть до самых последних дней осады. Конечно, специфические знания морских офицеров были востребованы, особенно при закладке фугасов, установке прожекторов. Многим сухопутным из числа участников обороны, например, запомнились умелые действия моряков под руководством лейтенанта Н.Л. Подгурского по спуску метательных мин в японские окопы. «Много штурмов было отбито исключительно морскими командами», — указывал в своих воспоминаниях один из морских офицеров, непосредственно участвовавших в сухопутной обороне{143}. Существовали в воспоминаниях военных моряков и ссылки на то, что якобы «матросы в большинстве случаев посылались в рукопашный бой»{144}. Лейтенант И.И. Ренгартен в своих воспоминаниях описывал оборону редута Китайской стены матросами с «Паллады» во главе с лейтенантом Л.Н. Зельгеймом, а также участие моряков в обороне такой важной позиции, как гора Высокая{145}. Отдавая должное мужеству моряков, необходимо указать на то, что объективно матросы уступали в боеспособности стрелкам на сухопутных позициях. По воспоминаниям полковника Н.А. Третьякова, моряки становились легкими жертвами японских ночных атак из-за неумения правильно организовать боевое охранение. Так, согласно его воспоминаниям, в ночь с 9 на 10 августа позиции на Мертвой сопке (окопы на Мертвой сопке позволяли захватить важную стратегическую высоту: гору Длинную. — А.Г.), обороняемой полуротой моряков, противнику удалось взять без потерь и без единого выстрела. «Японцы, — по словам Н.А. Третьякова, — заметивши оплошность, в небольшом количестве, подкрались к дремавшим дневальным, сняли их и бросились в окоп»{146}. Во время сентябрьских штурмов горы Высокой — ключевой порт-артурской твердыни — моряки очистили редут, прикрывавший весь левый фланг позиции, не оставив даже часовых. На вопросы недоумевавшего коменданта моряки удивленно отвечали, что настало время обеда и потому в том, что они покинули позицию без разрешения начальства, нарушения нет{147}. Как выразился мемуарист: «Ужасно много было возни с моряками. То у них нет котлов для варки пищи, то нет теплой одежды, и им приходится давать из полка, то они устали и требуют отдыха и т. д».{148}. На сегодняшний момент трудно назвать точное число морского десанта. Дореволюционные историки говорили о так называемых десантных ротах моряков на передовой линии обороны{149}, но точные цифры ими не назывались. Советская историография приводила достаточно завышенные данные о моряках, участвовавших в обороне сухопутных позиций. Так, Н.А. Левицкий приводит цифру, равную численности всей 1-й Тихоокеанской эскадры, то есть 17 000 моряков, чего, конечно, не могло быть на самом деле, ибо основная часть команд находилась на судах и, так или иначе, участвовала в боевых действиях в составе экипажей до самого последнего дня, не говоря о прорвавшихся и интернированных судах{150}. Для П.Д. Быкова десант состоял из «7 рот в количестве 2300 человек»{151}. У А.И. Сорокина эта цифра возрастала до десяти рот моряков Квантунского флотского экипажа, державших фронт «в разных местах от бухты Тахэ до Ляотешаня»{152}. Современные историки оценивают вклад 1-й Тихоокеанской эскадры в категориях «много», «достаточно»: «Большое количество матросов и офицеров флота было переведено с кораблей на сушу для пополнения сил защитников крепости»{153}. В опубликованном отчете о деятельности порт-артурского крепостного интендантства за время осады крепости с 27 января по 20 декабря 1904 г. фигурируют морские десанты, но не указывается их точное число и количество амуничных вещей, им выданных для действий на суше{154}. Разномасштабные количественные показатели присутствия моряков на сухопутном фронте, приводимые в работах историков от нескольких рот до десятков тысяч человек, для нас не являются вопросом принципиальной важности. Ведь вклад моряков в сухопутную оборону крепости несопоставим по значимости с тем, какое значение для хода боевых действий принесли бы умелые и слаженные действия кораблей 1-й Тихоокеанской эскадры на море.
В свою очередь, утверждать, что флот, усиливая оборону крепости, как считали флагманы в уже упомянутом протоколе собрания за № 377, вместе с тем влиял вообще на ход боевых действий в Русско-японскую войну, было бы ошибкой и преувеличением. На ход боевых действий падение Порт-Артура не могло повлиять (да и не повлияло), так как он располагался в глубине Квантунского полуострова на значительном удалении от основного Маньчжурского театра военных действий. Более того, Порт-Артур без флота не представлял интереса для противника: взятие его не стоило ни тех потерь и сил, ни того времени, затраченных японской осадной армией на четыре изнурительных штурма. Условно принято считать, что число японских солдат, павших в боях, составило не менее 110 тысяч человек{155}. Гораздо удобнее было бы блокировать Артур с суши в районе Цзиньчжоуского перешейка, где в силу гористых условий местности и при том, что фланги упирались в естественную преграду — воды Желтого моря, достаточно было выставить надежный заслон в количестве не более трех полков, после чего никакой помощи русским маньчжурским армиям артурцы оказать бы не смогли. Но и размещать вдали от основной массы воинских формирований в естественной мышеловке — Квантунском полуострове — сухопутный 42-тысячный гарнизон, чья боеспособность могла бы быть поставлена под угрозу впятеро меньшим противником при условии занятия им перешейка, никто бы не решился. Такой рискованный шаг могла оправдать только необходимость защищать базу флота от внезапного нападения. Да, конечно, Порт-Артур был взят в аренду для флота, но этот факт не должен был освобождать моряков от необходимых действий по обороне крепости. Как, впрочем, и то, что Порт-Артур должен был играть роль прежде всего базы, обеспечивающей боеспособность флота, а не его сохранение и консервацию. Поэтому некорректно рассматривать оборону Артура как классическую осаду полевой крепости. Отсюда и аргументы военно-морского командования казались сухопутным участникам обороны неубедительными. А отсылка моряков к невозможности принять эскадренный бой или прорваться во Владивосток казалась сухопутному начальству шаткой в силу того, что эпизодически даже парусные шаланды китайцев и коммерческие пароходы («Король Артур»)[6] прорывали блокаду за высокое вознаграждение. Например, самые яркие эпизоды прорыва блокады Порт-Артура — это проход через японское охранение и благополучный приход в Чифу 2 декабря парусной десятки с «Бобра» под руководством капитана 2 ранга А.К. Цвингмана: «Сегодня вечером на восьмерке под парусами ушел в Чифу капитан 2 ранга Цвингман, чтобы дать знать о положении дел в Артуре»{156}. О его поступке Военная энциклопедия издания типографии И.Д. Сытина пишет: «совершившего вдвойне опасный переход под парусами, в свежую погоду»{157}. Подобное подвижничество, скорее подходящее эпохе парусного флота, повторил 17 декабря бот под парусами с парохода «Казань» под руководством капитана 2 ранга Е.П. Елисеева. Накануне развязки порт-артурской драмы еще 5 миноносцев и 4 паровых катера смогли вырваться без потерь из японского кольца и интернироваться в нейтральных портах. Приходится признать, что на тот момент моряки воспитывались и обучались, по сути, на основании морского устава 1853 г., пересмотренного и дополненного в 1870 г.{158}Но поскольку этот устав явно устарел, командованию флотов предоставлялось право самостоятельно разрабатывать формы тактической подготовки, отвечающие требованиям службы на флоте. Единственными теоретиками и разработчиками тактических указаний на тот момент явились адмирал Г.И. Бутаков и его «Правила пароходной тактики» и адмирал С.О. Макаров («Рассуждения по вопросам морской тактики»){159}. Морское ведомство хотя и отдавало должное взглядам Г.И. Бутакова и С.О. Макарова, однако не торопилось закреплять главные положения передовых разработок по вопросам морской тактики в уставе{160}. Отсюда и стремление чинов флота на сухопутный фронт, и мышление флагманов в рамках категорий, больше соответствующих эпохе парусного флота.
