Вялое течение Северной войны мгновенно ускорилось — события вновь замелькали, как яркие узоры в линзе калейдоскопа. Султан вскоре действительно объявил России войну, а Стенбок, пробив умелым ударом блокаду Штральзунда, вырвался на германскую равнину. После чего ситуация из тревожной превратилась в угрожающую, чреватую не просто крупным поражением, а стратегическим котлом между «двумя огнями» с севера и юга.
Однако турки вновь не оправдали надежд Стокгольма — так и не перешли от слов к делу. А численное преимущество Северного союза над скандинавами уже достигло таких размеров, что не оставляло им даже теоретических шансов на успех. В итоге нового сурового экзамена по «марсовым наукам» Петру держать не пришлось. К концу зимы исход кампании уже ни у кого не вызывал сомнений. Стенбока загнали в Тенингенский тупик и взяли в мертвые тиски блокады. Его капитуляция являлась только вопросом времени, поэтому царь передал командование союзными силами датскому королю и отбыл в Россию, где готовилась первая крупная операция его любимого детища — флота. Больше сухопутными армиями на поле боя Петр в Северной войне лично не руководил ни разу, переключив основное внимание на море[140].
В отличие от армии, русский флот в 1713 г. все еще напоминал неискушенного подростка, требующего постоянного надзора заботливого и мудрого наставника. Строго говоря, в зрелого мужа «недоросль» так и не превратился до самого конца войны, что было обусловлено целым рядом объективных и субъективных причин, подробный анализ которых представляет собой отдельную тему. Поэтому здесь лишь заметим, что отчасти это произошло и потому, что сам наставник в молодости прошел только ускоренные курсы обучения, а затем восполнял пробелы в образовании самоучкой, постигая все премудрости вместе с подопечным. Данный факт царь осознавал. И потому для флота, так же, как и для армии, постоянно пытался найти в Европе высококлассных руководителей. Однако знаменитые адмиралы ехать в Россию проявляли желания еще меньше, чем прославленные фельдмаршалы.
Сам Петр настоящие корабли и море в первый раз увидел собственными глазами только в 21 год. Но любил он их с детства фанатично и безрассудно, испытывая ко всему, что с ними связано, как утверждают свидетели, какое-то прямо-таки физиологическое чувство. До конца жизни паруса, палубы и мачты оставались его самой сильной страстью, и известие о любом, даже незначительном успехе русского флота сразу же приводило царя в отличное настроение. Но успехов этих пришлось ждать долго. Да и вышли они какими-то, мягко говоря, неполноценными. Берега Финского и Ботнического заливов удалось захватить только за счет сверхусилий и численного превосходства — построив огромную орду гребных судов. А утвердить свое господство над открытой частью моря, по большому счету, так и не получилось. Хотя старания, чтобы добиться этого, прилагались неимоверные. Ведь и вся война со шведами, как известно, затевалась ради заветной мечты стать мощной морской державой.
Первый очень скромный опыт морской войны (а точнее береговой обороны) Петр I получил во время Азовских походов в 1696 г. Здесь его тяга к большой воде (вообще-то необъяснимая для человека родившегося в традиционно сухопутной стране) получила наглядное подтверждение исключительной полезности этого увлечения. Затем последовало знаменитое «Великое посольство» — путешествие по Европе, во время которого царь и прошел вышеупомянутый ускоренный курс обучения флотским наукам. После чего миновало более 15 лет, а он так и не увидел свои корабли в реальном состязании с неприятелем.
Конечно, и в течение этого времени Петр не забывал о морских делах, уделяя им те недели, которые позволял выкроить тяжкий ход первой половины Северной войны — постоянно навещал базы Азовского флота и руководил созданием Балтийского. Однако в южных водах боевых действий не велось. А то, что происходило на севере—в самом глухом и мелком уголке Финского залива — войной на море назвать нельзя. Это была та же самая береговая оборона, что и у Азова — средство не допустить высадки десанта противника на ближних подступах к Петербургу. Ну а поскольку моряки играли роль армейского придатка, то их суда так и сгнили, практически не выйдя не только на морские просторы, но и в узкий залив. Поэтому и русский монарх боевого адмиральского опыта к началу последнего периода Северной войны не имел. Вместе с тем после Прутского урока Петр получил возможность вкладывать больше средств в морские начинания на Балтике. Он, конечно же, не преминул этим воспользоваться, занявшись там организацией очередного боевого инструмента для открытого моря. Однако здесь его постигло самое жестокое фиаско за всю карьеру военного деятеля. Русская парусная эскадра так и не превратилась в реальную силу. В связи с чем в 1715—1716 гг. Петр все усилия сосредоточил на ниве дипломатии, пытаясь создать объединенные морские силы Северного союза, которые бы смогли осуществить десант на территорию Швеции.
В конце концов ему это удалось, но в канун начала операции сам же царь вдруг спровоцировал скандал, разрушив тем самым фактически антишведский альянс. Не догадываться о последствиях своих претензий он не мог. Однако что послужило причиной его столь странного поведения, сказать трудно — документы и свидетели сторон дают противоречивые версии. В самую же распространенную отечественную гипотезу — опасение понести большие потери — не верится вовсе. Россия имела огромную армию, и потеря той части, которая шла в десант, мало отражалась на ее боеспособности. Для великой же, в его понимании, цели Петр никогда не щадил даже себя, а уж подданных-то тем более.
После провала вышеупомянутой затеи оставался только один путь к победе — война на истощение. Поэтому пришлось еще несколько лет ждать, когда, наконец, Швеция ослабнет настолько, что будет уже не в состоянии снаряжать достаточно кораблей для обороны. К такой грани скандинавы подошли в 1719 г. В эту кампанию русский монарх в последний раз лично командовал флотом на театре боевых действий.
Правда, от желанного решающего десанта из-за внешнеполитических разногласий с Англией пришлось отказаться и снова ограничиться демонстрацией. А затем в Балтийское море — уже как противник — вошел британский флот. В принципе этот момент и можно считать моментом истины. Ведь Лондон выслал далеко не самую свою сильную эскадру — примерно равную по численности русской. Однако Петр попробовать на столь серьезном оселке остроту выкованного им инструмента так и не решился. Но, спрятав собственные корабли по тыловым базам, он, по сути, признал, что все его 25-летние труды по созданию морской мощи успехом не увенчались. На столь минорной ноте русский монарх и завершил карьеру военачальника. В оставшиеся до Ништадтского мира два года он занимался уже только общими политическими проблемами.
Таким образом, выходит, что достижения Петра Великого на чисто батальном поприще весьма неоднозначны. С одной стороны, его долгий путь сквозь Северную войну — это дорога честного солдата-труженика. Она не была прямой и гладкой. Но, оступаясь и падая, царь каждый раз заставлял себя подниматься и идти дальше, заняв в итоге вполне достойное место (учитывая глубину «подвала», из которого ему пришлось начать свое восхождение) — где-то в середине галереи генералов первой четверти XVIII в.
С адмиральскими подвигами российского самодержца дело обстоит сложнее. Все-таки победы армейского флота, одержанные под его руководством, нельзя равнять с противоборством эскадр открытого моря. Они с русской стороны огненного испытания настоящим противником так и не прошли. Впрочем, и на суше тактические достижения царя весьма спорны. Но Петр выиграл-таки свою главную в жизни войну. Чем, между прочим, не могут похвастаться, даже такие общепризнанные гении военного искусства, как Фридрих Великий или Наполеон. Причем выиграл, начав ее, в сущности, без армии — с вооруженной толпой, а закончил во главе весьма боеспособных войск — случай в мировой практике исключительный.
Главный же исторический урок Петра Великого заключается в том, что он указал единственно возможный путь качественного улучшения дел в российской армии — путь массового приглашения в нее западных военных специалистов. Вся последующая история отечественных вооруженных сил убедительно продемонстрировала, что как только европейская «подпитка» прекращалась, начинались застой и деградация[141]. Совсем как в басне: «А вы, друзья, как ни садитесь…»
Ну а в памяти потомков образ Петра I на протяжении минувших после его эпохи столетий постоянно менялся. В XVIII и до последней трети XIX вв. официальная трактовка диктовала идеализированную версию так называемого «отца отечества». Если перевести ее в современные понятия, то можно сказать, что она представляла собой вариант всемогущего супермена, не имевшего недостатков и всегда знавшего ответы на любые вопросы. Но в период либеральных реформ Александра II (когда появилась возможность критического обсуждения подобных тем) с подачи наиболее ортодоксальной части славянофилов в общественное мнение потихоньку начал внедряться и неофициальный взгляд на «царственного плотника», как на жестокого деспота — сыноубийцу и гонителя православной Руси.
