Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Как с тыла? А Ковно?

— Ковно больше трёх дней не продержится. А Новогеоргиевск пал.

— Пал?

— Да они «бертами» своими как саданут, так форт пополам: как скорлупа трескается.

— Какой же ваш общий вывод?

— Общий вывод такой: нет у нас больше крепостей.

— А Осовец?

— Осовец что? К Осовцу орудий никак подвезти нельзя. А Брест — пустое место. От него после первого выстрела ничего не останется.

— Что же в конце концов решили?

— Ничего не решили. Наверху растерялись и сами не знают, что делать. Сначала нас хотели направить походным порядком в Гомель. Потом назначили было всю дивизию в резерв. А теперь уж я и сам не пойму, как будет. Главное — все перегрызлись. Командир корпуса обиделся на начальника дивизии. Начальник дивизии, видите ли, вошёл в непосредственные сношения с фронтом, минуя штаб корпуса. Комендант крепости свою сторону тянет.

— Да из-за чего грызня?

— Господи! Не понимаете?.. Каждый старается поскорее улизнуть из крепости, а делает вид, что горит патриотическим жаром и жаждет пасть смертью храбрых.

— Кто же теперь всем распоряжается?

— Комендант. Форменный идиот. Ни уха ни рыла не понимает. Горелова назначили командовать артиллерией всего сектора, потому что он генерал-майор. А командиры тяжёлых дивизионов — капитаны и полковники. Одним словом — кабак.

— Что же будет?

— Думаю, что решено эвакуировать крепость. Такое у меня впечатление. На моих глазах нагрузили два поезда девятидюймовыми снарядами.

Эвакуация Бреста — вопрос решённый. Ежедневно из Бреста уходят сотни поездов, гружённых орудиями, снарядами, проволокой и интендантским добром. Паркам приказано забрать по миллиону ружейных патронов на бригаду.

Опять снуют над головой аэропланы. Они кружатся целыми стаями. Где-то совсем близко грохочут пушки. У нашей стодолы столпилось человек десять офицеров. Они нервничают, ругают начальство и тоскуют о мире. С час тому назад на висячем мосту убит бомбой с аэроплана часовой. В Бресте сброшенной бомбой ранены три солдата. Над нашим парком все время вьются четыре аэроплана. Гремят зенитные пушки, визжат шрапнели. Но аэропланы низко и медленно кружатся над парком, не обращая внимания на выстрелы.

— Какая дерзость! Эх, подбить бы его, — говорит кто-то из офицеров.

Освещённые косыми лучами солнца аэропланы, казалось, весело насмехались над нами.

— И где это наши лётчики? Что они делают?

— Сестёр милосердия на автомобилях катают. Разве вы не знаете?

— Бездарная у нас публика. Хоть бы профессора наши выдумали что-нибудь для борьбы с аэропланами.

— Что тут выдумаешь?

— Ну, придумайте пушку, которая бы воздушной струёй опрокидывала аэропланы. Или магнит такой, присасывающий машину. Мало ли что...

— Вот-вот, — подхватывает Базунов. — Притянуть его, подлеца, произвести над ним маленькую операцию и зарядить в пушку для сбивания аэропланов.

— К чему все эти чудеса, — говорит поющим голосом ветеринарный доктор Колядкин, — когда есть такое простое и хорошее средство: мир... Только скажите это слово — и сейчас пушки перестанут стрелять, исчезнут аэропланы... Такое желанное слово, — вздыхает Колядкин. — Кажется, мы никогда не дождёмся конца войны.

— Дождёмся, и очень скоро. Только после войны ещё хуже будет, — мрачно произносит какой-то незнакомый нам черноусый офицер.

— Почему так?

— Если внутри перемен не будет, пойдёт такая резня, что небу жарко станет.

— Ничего не будет, — сухо роняет Старосельский.

— Будет! — внушительно отвечает тот же офицер. — Люди легче стали. Жалеть нечего. Заварится каша!

— А будут с миром тянуть, — говорит Левицкий, — во сто раз хуже будет.

— О каком же теперь мире может быть речь? — возмущается Растаковский. — Это значит сдаваться на милость победителя...

— Ну, куцый мир, а все-таки мир, задави его гвоздь, — шутливо вздыхает Кириченко.

— На кой он тогда черт?

— Это вы теперь говорите, когда узнали, что в крепости сидеть не придётся.

— Ну разве можно воевать, — вмешивается офицер из дружины, — когда кругом вор на воре!.. Слыхали? В Киеве двух генералов повесили за то, что они сто четыре вагона австрийских трофеев через Румынию назад в Австрию отправили.

— Ну, это из «Солдатского вестника», — смеётся Левицкий. — Ко мне вчера приходил солдат, спрашивал: правда ли, что комендант Брестской крепости убежал к немцам ещё двадцать четвёртого июля и передал им все планы? Так что теперь из-за этого приходится сдавать крепость без боя.

— Что ж, доля правды в этом имеется: из-за кого-то ж приходится сдавать крепость без боя.

— Забодай их лягушка, — раздражается Кириченко. — Когда вздумали крепость эвакуировать! Неприятель в двух верстах от передовых укреплений, прёт с трёх сторон, а они только теперь догадались, что крепость никуда не годится.

— Воображаю, сколько добра достанется немцам, — говорит Болконский. — Одних консервов в крепости заготовлено сорок пять миллионов. Хлеба, муки, скота — неисчислимое количество. Крепость готовилась к полугодовой осаде.

— Ведь у нас все время так делается, — говорит с раздражением дружинник. — Дорогу заканчивают перед тем, как сдавать её немцам. Во Влодаве платформу достраивали в день отступления. По неделям части стоят без дела. Тут бы как раз хлеб смолотить и увезти. Никто и думать не хочет об этом. А потом сжигают.

— Сжигают — это бы ещё ничего. Немцам отдают!

— Всюду изменники работают. Все это умышленно делается. Слыхали вы, как под Брестом окопы строили? В нашу сторону! Теперь там кого-то под суд отдают.

— Под суд? — язвительно подхватывает Базунов. — Ну, значит, дадут ему Белого орла и посадят в Государственный совет. У нас ведь такой порядок: как только поймали прохвоста с поличным, так ему сейчас — Белого орла и в Совет.

— А в Думе кричат: воюем! Что ж, они ничего не знают? Хоть бы написать им, что ли?

— Что там из писания выйдет? — пренебрежительно отмахивается черноусый офицер. И добавляет с суровой решимостью: — Пока с волка шкуру не снимут, никакого толку не будет!..

С трёх часов ночи грохочут тяжёлые орудия. Стреляют с западных фортов. Временами огонь становится ураганным и пальба превращается в протяжный, стонущий гул, раскалываемый треском шестнадцатидюймовок. По дороге мимо нашей стодолы тянутся обозы и транспорты, гурты скота, этапные полуроты, понтонные батальоны вперемежку с голосящими бабами, мужиками, почтовыми фурами и лазаретными двуколками.

Идёт спешное отступление.

В ясном небе вьются германские аэропланы. Их очень много. Они сбрасывают бомбы, которые рвутся в разных местах и наполняют воздух резким металлическим треском.

Возле нас отдыхают казаки Екатеринбургского полка. Развалившись на травке, они пренебрежительно поглядывают на летающие машины и спокойно обмениваются размышлениями.

— Вот за еропланы эти, — говорит здоровенный загорелый детина, — надо бы немцу все ребра перебить, и то мало. Ни на часок тебе отдыху нет. Уснёшь при дороге — и к бомбе во сне прижмёшься.

— Нет большей сволочи, как немец, — отзывается другой, — все для смерти удумал. И газы, и еропланы, и пушки...

— Всех война выучила, — вздыхает пожилой казак. — Ни стыда, ни совести. Ровно траву луговую людей косим...

— Про то ж и я говорю, — живо откликается первый казак. — Один забрался наверх и... гадит бомбами. Другой снизу плюёт в него шрапнелью. Для ча? Кому это надобно? Черт его знает! Гудит, трещит. Облегчиться не дают. Того и гляди зацепит бомбой или снарядом...

Наша стодола, расположенная у самой дороги, давно уже сделалась сборным пунктом всех проезжающих офицеров. Явная, бьющая в глаза бессмысленность верховных распоряжений, ужасающая неподготовленность, посрамленность, растерянность, чудовищное казнокрадство и национальный позор развязали всем языки. Здесь, на территории Бреста, уже никому не мешают доискиваться правды. Да и как помешаешь? Как зажмёшь рот всем этим беженцам, солдатам и прапорщикам? Во всех речах клокочет нескрываемое беспощадное раздражение. Командир дивизионного обоза подполковник Шмигельский — только что из штаба дивизии и делится свежими впечатлениями:

— Что там творится, если бы вы знали!.. Ничего нет. Никто ничего не знает. Крепость только через год закончена будет. Форты не облицованы, бетон наружу торчит. А что сделано — никуда не годится. Командиры полков волосы на себе рвут. Полковник Не-чволодов чуть в морду не дал Белову. При мне благим матом кричал: «В окопах сидеть невозможно! Черт их знает, ваших строителей, о чем они думали! Хоть бы в Синяне австрийские окопы посмотрели. Ни козырьков, ни бойниц. Две покатые стены!..

Как в заднюю стенку снаряд хлопнется, так восемь человек из строя вон! А ходы сообщения ниже колена. Повесить их, ваших строителей, на первой осине! Укрепляли не Брест, а собственные карманы».