Но «верхам»-то никто не запрещал приобщаться к европейскому знанию – со второй половины XVII века Москва была просто-таки наводнена иностранцами. Помянутый выше Патрик Гордон, к которому мы ещё вернёмся, сообщал в 1663 году, что «за последние два года в страну прибыло множество иноземных офицеров, иные с жёнами, но большинство без…».
Да, отъезд в Европу был для русских затруднён – это царствование Алексея Михайловича не красило. Но, во-первых, отъезд по делу был для представителей элиты возможен. Во-вторых, материальные возможности вполне позволяли русской элите вести европейское знание в Россию. Повсеместным же был прямо противоположный настрой – несмотря на не такие уж и редкие исключения.
В новых условиях – когда расширялись пределы государства, когда возникла перспектива взять у Европы её лучшие достижения, элитарная Россия должна была засучить рукава – как это позднее и сделал царь Пётр, и работать… Боярство же вместо этого просто коптило небо, спустив рукава в прямом смысле этого слова, то есть, обряжаясь в глупо спесивые одежды с рукавами ниже кистей рук.
Уже в который раз русская элита предавала интересы России, а в лучшем случае была к ним равнодушна. Возникала реальная опасность того, что «расейские» «ваньки и маньки» всех уровней, но особенно – элитарного, подомнут под себя великий народ Ивана-да-Марьи со всеми вытекающими из этого последствиями.
Об алексеевской России иностранцы написали немало… Причём, и в этих записках прослеживается дурная традиция видеть в русском глазу соринку, не замечая в европейском и бревнá.
В результате за пределами сознания современного читателя остаётся, например, тот факт, что изысканные – на страницах романов Дюма – придворные дамы Людовика XIV обильно душились духами для того, чтобы отбить вонь от давно немытых тел.
А для русских обычаем была регулярная баня.
Одним из непременных атрибутов светского «оснащения» европейских дам даже в XVII веке были изящные палочки – костяные, серебряные, позолоченные, для почёсывания. Ведь блохи населяли тогда не только русские мужицкие кожухи, но и бархатные французские камзолы, а напудренные прически очень подходили для вшей… Глядя на живописные шедевры европейских мастеров, поверить в это сложно, но так ведь было!
И, всё же, течение европейской и русской жизни очень разнились. И в очень многих отношениях разница была не в пользу русской жизни, что и отмечали иностранцы, причём не всегда ведь и лживо. Скажем, от алексеевской России остался такой удивительный и абсолютно аутентичный эпохе и нравам документ, как «Дневник» генерала Гордона…
Патрик Леопольд (Пётр Иванович) Гордон (1635–1699) родился в Шотландии в древней дворянской семье… «Родители мои – Джон Гордон и Мэри Огилви, – писал Гордон в начале своего дневника, – наследники и владельцы поместья Охлурис»… Но сыну Джона и Мэри Гордонов не выпало стать сельским сквайром – он стал воином-наёмником, воевал офицером чуть ли не во всех европейских войсках, в том числе и в польских войсках. Любопытно, к слову, что он писал о неблагодарности поляков «к Всемогущему за столь великую и знаменательную милость Божию в даровании им побед» и об их «чрезмерной дерзости», то есть – высокомерии.
Летом 1661 года Гордон появился в России, чтобы отдать ей – уже до конца жизни – свою шпагу, да, пожалуй, и сердце, хотя он просился не раз в отставку, желая умереть на родине.
Первые впечатления от русских 26-летнего капитана Гордона удручили. Выехав из «немецкой» Риги, он в два дня добрался до города Кокенхаузена на Двине, где стоял уже русский гарнизон. Взятый царскими войсками в августе 1656 года, Кокенхаузен (Кукейнос, Кокнесе) был переименован в Царевичев-Дмитриев, но по Кардисскому мирному договору между Швецией и Россией, подписанному 21 июня 1661 года – как раз накануне приезда в Россию Гордона, город должен был быть передан Швеции вместе с другими ливонскими городами.
Гордон записал в дневнике: «В городе стоял гарнизон московитов. Видя, что на улицах такая грязь, повсюду мерзость, люди столь угрюмы, а дома ветхи и пусты, я предчувствовал – ex ungue leonem (лат. «по когтю», то есть – по одной детали. – С.К.) – великую перемену. Явившись из приветливого края, где города многолюдны, опрятны и чисты, а народ по преимуществу благовоспитан, учтив и любезен, я был весьма встревожен…».
Здесь, конечно, нельзя не учесть, что Гордон въехал в город, который должен был быть сдан по договору врагу, и русские по этому поводу радоваться никак не могли, да ещё и при виде иностранца. Однако и Псков Гордона изумил лишь при подъезде к городским стенам. Шотландец писал: «Около полудня мы увидели Псков. Он являл собою изумительное зрелище, будучи окружён каменной стеной со множеством башен. Здесь много церквей и монастырей…».
Увы, далее следует: «Проведя ночь в городе, что смердел от грязи и никак не соответствовал своему великолепному виду издали и нашим ожиданиям, …мы пустились в путь по приятному лесистому краю, подробное описание которого я не счёл достойным труда, да и не имел терпения, разочаровавшись в этих людях, примечать места их обитания».
Приехав в Москву и получив аудиенцию у царя, Гордон, «записанный» майором, быстро пришёл к выводу, что «на иноземцев смотрят как на сборище наёмников» и «не стоит ожидать никаких почестей», но позднее сам же написал, что многие иностранцы, нанявшиеся в Россию офицерами, «люди дурные и низкие, никогда не служившие в почётном звании»…
В целом же из сохранившихся дневниковых записей Гордона, ставшего в России Алексея Михайловича полковником, а в петровской России – генералом и контр-адмиралом, видно очень своеобразное и далеко не во всём привлекательное, но жизнеспособное русское общество, способное к самобытному, но не отрицающему европейское, развитию.
Впоследствии, уже обретя доверие царя, Патрик Гордон ездил с посольским поручением ко двору английского короля Карла II, но вернулся в Россию, и позднее много и полезно послужил юному Петру.
Иностранцы много писали о повальном пьянстве на Руси, и в свете этого интересны записи Гордона о том, как он, отправленный из Москвы в Лондон, перебирался через Ла-Манш в Англию: «Мы взошли на борт сразу после полудня, причём все матросы были пьяны, да и капитан нетрезв…», или как он в Германии для облегчения проезда «обещал почтмейстеру деньги на выпивку»…
Впрочем, в дневнике хватает подобных записей, относящихся и к самому Гордону, типа: «Едва мы устроились (на выезде из Москвы в Тверь. – С.К.), как прибыли английские купцы с огромным запасом всевозможных напитков. Всю ночь мы провели в обильных возлияниях и весёлых беседах».
А сколько уж написано о пожарах Москвы… Однако накануне приезда Гордона с посольством в Лондон, там 2 сентября 1666 года вспыхнул пожар – очередной, бушевавший до 6 сентября. Выгорело четыре пятых города, сгорели собор святого Павла и ещё 87 соборов, 52 гильдейских здания и 13 000 домов. Около ста тысяч лондонцев остались без крова… Когда Гордон 9 сентября появился в Лондоне, он являл собою «дымящееся пепелище»… И это – не в «варварской» Москве, а посреди «просвещённой» Европы.
Вот ещё два любопытных сюжета из «русско-шотландского» XVII века… Шотландские роялисты во времена протектората Оливера Кромвеля были вынуждены скрываться за границей… Томас Далйелл оф Бинс, бежав из лондонского Тауэра, с рекомендательным письмом находившегося в эмиграции короля Карла II поступил в 1656 году на русскую службу, стал генералом и командиром гарнизона в Смоленске. После реставрации Стюартов Томас Далйелл вернулся в1665 году в Шотландию, где был назначен членом Тайного совета и в 1681 году основал знаменитый полк Royal Scots Greys (Королевских Серых Драгун)… За суровый нрав его противники на родине называли Далйелла «кровавым московитом» и «московским зверем»…
Интересно – не называли ли его в Москве и Смоленске «шотландским чудовищем»?
Вместе с Далйеллом в Россию бежал и знатный роялист Уильям Драммонд оф Кромликс, лорд Мэддерти. Он успешно воевал в русских войнах с Польшей, в битве под Чаусами одержал важную победу, где были истреблены 15 хоругвей польской пехоты. Драммонд тоже вернулся в 1665 году на родину – в чине генерал-лейтенанта, и позднее был удостоен титула виконта Стрэтэллан.
Патрик Гордон не был так знатен, как первые два его соотечественника, служившие в России, но, вернувшись в Шотландию, безусловно, не бедствовал бы. Да и хотел он вернуться… Однако, так и не вернулся – непросто, видно было, человеку с умом и сердцем, отдав большой кусок жизни России, с ней навсегда расстаться. Значит, сквозь русскую грязь Гордон смог рассмотреть и нечто иное, Европе не свойственное, однако достойное.
На царствование Алексея «Тишайшего» пришёлся, как можно предполагать, и ещё один подспудный процесс. Он не был зафиксирован документально, однако анализ тогдашней ситуации подсказывает, что именно Алексей «Тишайший» произвёл своего рода разоружение народной крестьянской массы.
