Мазур стиснул зубы, приложил все усилия, чтобы не скрючиться. Удалось, хотя крюк справа был неплох.
— Супермена, с-сука, лепишь? — поинтересовался штабс-капитан зловеще. — Я тебе такого супермена покажу, тварь большевистская, — пердеть будешь только по приказу… Смирно стоять, мразь!
Судя по его лицу, играть такую роль ему ужасно нравилось, пыжился невероятно. Однако он подошел слишком близко и тем самым неосмотрительно подставился. Мысленно прикинув положение офицеровых ног — которых он не видел из-за высоко вздернувшей голову колодки — Мазур молниеносно нанес удар правой пяткой. Штабс шумно рухнул на пятую точку, Мазур отступил на пару шагов, чтобы лучше видеть приятное зрелище. За спиной хихикал Кузьмич.
Корчился его благородие на полу недолго, вскочил, тут же охнул и скривился от боли, ступив на ушибленную ногу. Шипя угрозы и матерки, доковылял до стола, вытащил из ящика витую короткую нагайку, оскалился и собрался было пообещать некую ужасную кару — но сзади раздалось нарочито громкое покашливание Кузьмича, и штабс мгновенно притих, хотя и не без заметного внутреннего сопротивления. Кинул нагайку на стол, уселся, пошевелил усами:
— Ну, погоди, буду я твою бабу допрашивать…
— Убью, паскуда, — сказал Мазур.
— Ну хватит, орлы и соколы, — властно сказал Кузьмич. — Малость позабавились, и будет. Делом занимайтесь.
— Кузьмич, дай я хоть…
— Делом, говорю, займись, — в голосе старика звенел металл.
— Садись, тварь, — буркнул штабс, придвигая бумагу и доставая авторучку.
Мазур огляделся, опустился на крашеный табурет. Кузьмич примостился где-то в углу, так, что Мазур его не видел. Время от времени он определенно подавал какие-то условные сигналы, потому что штабс, то и дело бросавший взгляды через плечо Мазура, вдруг охладевал к избранной теме разговора, даже прерывал вопрос на полуслове.
Допрос, по оценке Мазура, выпал не из самых трудных. У штабса определенно были кое-какие навыки, не мог не служить в каком-то из ведомств, где допросы — хлеб насущный и рабочие будни. Но глубоко он не копал — видимо, не получил такого приказа. Перепроверил все, что было написано у Мазура в паспорте, немного поинтересовался военной службой — при этом не проявил никакого интереса к военным секретам и вообще к развернутым деталям, скользил по поверхности, словно бы заполняя не особенно длинную анкету.
Штатскому человеку, конечно, трудно было бы выдать себя за профессионального военного. Но военному моряку со стажем в четверть века, тем более прошедшему должную подготовку «морскому дьяволу», не столь уж трудно прикинуться пехотным майором, вылетевшим в запас после горбачев-драпа из Восточной Европы и прибившимся в охрану одной из питерских торговых фирм… Тем более на таком допросе, который можно со спокойной совестью назвать дилетантскими забавами. Бывает, конечно, что битый волк с умыслом прикидывается дилетантом — но, здесь — Мазур мог прозакладывать голову — таким вариантом и не пахло.
В заключение штабс-капитан, упорно именуя Мазура «тварью» и «большевистской мордой», снял у него отпечатки пальцев — умело и быстро. И махнул на дверь в смежную комнату:
— Туда ступай, морда.
За дверью оказался неплохо оборудованный врачебный кабинет — вот только врач согласно местной традиции, с которой Мазур уже стал помаленьку свыкаться, был опять-таки словно бы позаимствован из дореволюционных времен: в черной тройке старинного покроя, стоячем воротничке с загнутыми углами, при темно-красном галстуке в белый горошек, золотом пенсне на черном шнурке и чеховской бородке. Эскулап оказался полной противоположностью соседу-штабсу — он расспрашивал Мазура о здоровье деликатно и благодушно, именуя, как водилось в прежние времена, «сударем» и «батенькой», а один раз — «милостивым государем». Выслушал и измерил давление — как бы и не замечая тяжелой колодки на шее пациента. Мазур, ободренный его интеллигентнейшим видом и мягкостью, попытался было задать самый невинный вопрос, но доктор со столь великолепной небрежностью пропустил его мимо ушей, что было ясно: кроме клятвы Гиппократа, на нем висит еще некая неизвестная присяга, и искать в нем сочувствующую душу бесполезно.
— Ну что же, батенька, — сказал врач удовлетворенно, — здоровье у вас великолепное, даже завидую чуточку. В легких чуточку похрипывает, но это не опасно… — и чуть повысил голос: — Ну, давайте!
Кто-то, во все время осмотра молчаливо торчавший за спиной — его присутствие угадывалось лишь по тихому дыханию и легкому запаху одеколона — моментально навалился сзади, одной рукой ухватил колодку, другой прижал Мазуру к лицу мягкую тряпку, пряно и льдисто пахнущую эфиром. Не успев толком дернуться, Мазур провалился в забытье.
…Похоже, из беспамятства его вывела щекочущая боль в груди, похожая на комариное покусывание. Как он ни дергался, не мог даже пошевелиться. В голове шумело. Эскулап, на сей раз в накрахмаленном халате, склонился над ним, касаясь кожи на груди чем-то щекочущим и покалывающим. Мазур был прямо-таки прикреплен к какой-то твердой лежанке — на локтях, на запястьях, на пояснице, на бедрах, щиколотках, повсюду чувствовались веревки и ремни, он лежал на спине, прихваченный очередным ремнем под горло. Попробовал было открыть рот — и сразу же ощутил твердый край ремня подбородком.
Эскулап бросил на него беглый взгляд. Голос звучал по-прежнему мягко и душевно:
— Не дергайтесь, батенька, работать вы мне, конечно, не помешаете, но вот себе доставите неудобства…
— Что вы там делаете? — спросил Мазур, превозмогая боль в горле из-за давившего на кадык ремня.
— Ничего страшного, милостивый государь. Несколько татуировочек, только и всего. Еще с первобытных времен считалось, что татуировка украшает мужчину, так что немного потерпите, главное, в общем-то, позади…
— Шутите? — выдохнул Мазур.
Врач промолчал. Конечно, он не шутил — боль то и дело несильно жалила грудь, жгла кожу. Мазур стиснул зубы — не от боли, а от злости. Походило на то, что он наконец получил окончательное подтверждение самой скверной версии…
Справа раздался голос штабс-капитана:
— Док, а нельзя ему повыше задницы наколоть: «Заезжий двор»? С такой, знаете, стрелочкой, недвусмысленно указующей на очко?
— А смысл, милейший? — не отрываясь от работы, бросил врач.
— А никакого смысла. Приятно просто, пусть походит с пидоровской прошивкой на жопе… Ну, хоть точку ему над бровью наколите?
— Сочетаться не будет, батенька, с общим стилем…
— Ну и на хрен ее, гармонию. А я б вам ампулок отслюнил…
— И все это — только из-за того, что он вам слегка заехал?
— Вам бы так двинули, док… Ну, по рукам? Целую упаковку хотите? У вас же норма кончилась… Упаковку — и дам вам с его кошкой побаловаться. Свозим ее на Таймунчи, рыбку половим, кошечку потрахаем…
— Шли бы вы, искуситель…
— Док, серьезно. Что, не договоримся, как старые знакомые?
Открылась дверь. Шаги. Елейный голосок Кузьмича:
— Беда мне с вами, как дети малые. На минутку оставить нельзя одних…
— Ермолай Кузьмич, да я… — растерянно проблеял штабс-капитан и умолк.
Кузьмич — судя по скрипу сапог, прохаживавшийся вокруг, — печально сказал:
— У меня от вас всех кошмары скоро начнутся. Где бы мне, грешному, взять вместо вас заграничных людей, к дисциплине приученных… Голубь ты мой златопогонный, ты разницу меж слабым звеном и ненадежным понимаешь ли? Хорошо, хозяин — мужик предусмотрительный — все хоромы заморскими микрофонами украсил, вот уж воистину клопы, хе-хе…
— Да я…
— Изыди, адъютант его превосходительства, пока я серчать не начал…
Сапоги проскрипели, удаляясь.
— Молодцом, доктор, молодцом, — похвалил Кузьмич. — Хотя, по правде говоря, интересно было бы еще пару минут послушать — вдруг да решились бы на что противу дисциплины…
— Да я…
— Шучу я, ученый вы наш, не берите близко к душе… Как идет рукоделие? Ага… Ну, солнышко, закончите — и шабаш. Не на выставку народных талантов, в конце-то концов, мы его снаряжаем…
Вошли еще несколько человек. Отвязывали Мазура со всеми предосторожностями — сначала освободили шею и руки, замкнули колодку, потом только взялись за ноги. Он так и не увидел, что красовалось на груди, но кисти рук были прямо перед глазами. Две свежих наколки на пальцах правой руки, одна — на безымянном левой. Кожа слегка вспухла, но крови почти нет — одна-две капельки. Саднит еще пониже правого локтя — значит, и там…
— Ну вот, теперь ты у нас полный красавец, — сказал Кузьмич. — Пошли назад, на квартиру… И не дергайся ты, добром прошу, помни про наши правила…
Колодку с него сняли перед дверью. Перед этим Кузьмич отошел к выходу в компании вооруженного автоматом Мишани и предупредил оттуда:
