После обеда я пошел в кино. Сеанс окончился где-то около шести вечера, и на улице уже стемнело. Моросил мелкий ледяной дождь. Я поднял воротник плаща, глубже надвинул на уши шляпу и стал похож на настоящего конспиратора. Казалось, все прохожие, шедшие мне навстречу, догадывались, что я — шпион. На самом же деле, англичанам, вобравшим головы в плечи под моросящим дождем, не было никакого дела до Юрия Ивановича Модина, младшего офицера КГБ, вышагивавшего на свою первую встречу с английским агентом.
За два часа я проделал весь тот мучительный путь, который предварительно разработал: пересек несколько жилых районов, улиц и площадей, на которых даже малому ребенку не трудно было бы засечь наблюдателя, если бы таковой появился. Одно из моих неукоснительных правил — постараться выбрать улицу с тротуаром, расположенным только по одной стороне. Что это мне давало? Ну, например, я иду по такой улице, затем, пройдя полдороги, неожиданно поворачиваю и возвращаюсь обратно. Если за мной прилепился «хвост», он окажется перед выбором: быстро перейти на противоположную сторону и тем самым обнаружить себя; столкнуться со мной лицом к лицу или же принять более благоразумный вариант — обойти пару кварталов и постараться обнаружить меня. Но это даст мне достаточно времени, чтобы оторваться от слежки.
Пройдя запланированную часть пути пешком, я спустился в метро, вышел на одной из станций и широкими концентрическими кругами стал приближаться к месту встречи — популярному бару в Западном Лондоне. Но мне этот бар был незнаком, и как только я увидел его впечатляющую дверь, окна с зарешеченными стеклами и уютный, ярко освещенный интерьер, то остро почувствовал, что место это мне вовсе не нравится: мы будем здесь явно на виду. Бар был выбран Миловзоровым, которому, скорее всего, хотелось использовать эту встречу, как последний шанс хорошо провести время в удобной пивнушке за казенный счет.
Было уже восемь вечера, а я, постоянно проверяясь, все еще устало шагал по соседним улицам. Наконец, убедившись, что слежки за мной нет, спокойно вошел в бар. Оглядевшись, еще раз убедился, что мои подозрения не безосновательны: встречаться с агентами в подобных местах крайне рискованно. Дело в том, что лондонские пивные бары — это по-существу клубы, которые посещают завсегдатаи, хорошо знающие друг друга в лицо. Я мог ходить по улицам, не привлекая ничьего внимания, но в баре дело обстояло иначе. Тут я чувствовал себя неловко, во мне легко было распознать иностранца, совершенно не привыкшего к таким местам. Я никогда не узнаю, какова будет реакция того или иного посетителя, если, конечно, когда-нибудь не получу доступа к английским разведывательным архивам (а дело на меня, я в этом уверен, конечно же там есть). Итак, войдя в бар, я почувствовал, что все посетители пристально рассматривают меня, причем довольно недоброжелательно.
И хотя Коровин показывал мне фотографию Кэрнкросса, я не был вполне уверен, что узнаю его в баре. Я поискал глазами самый темный уголок и по пути заказал у стойки кружку пива. Только я уселся, вижу — идет Миловзоров, а впереди него человек в старом плаще, лет тридцати пяти, в нем я сразу признал нашего агента.
Они выбрали себе столик. Тогда я встал и присоединился к ним.
Глядя на них, мне стало ясно, что эти двое плохо подходят друг к другу. Миловзоров, мрачный, раздражительный человек с плохим характером, редко бывал в хорошем расположении духа, а в этот вечер выглядел еще угрюмее, чем всегда. Он избегал встречаться со мной взглядом и разговаривал только с Кэрнкроссом.
— Это Питер, — сказал он, кивнув, наконец, на меня. — Отныне он будет вашим связным. Работник проверенный и пунктуальный. Желаю обоим всего наилучшего.
С этими словами он поднял свою рюмку, выпил ее до дна, поднялся и неловкой шаркающей походкой вышел из бара, оставив нас двоих, с каким-то чувством неловкости оглядывающих друг друга.
Так продолжалось несколько минут, в течение которых я попытался составить свое впечатление об этом человеке. Джон Кэрнкросс был типичным шотландцем, довольно высоким, с костистым лицом и бегающими глазами. Я по опыту знал, что хорошо воспитанные люди неизменно обладают несколькими чертами, которые выделяют их из толпы: ботинки у них выглядят так, как будто их только что почистили; рубашки могут быть поношенными, но воротнички жестко накрахмалены; на брюках, даже если они потрепанные, всегда бросается в глаза «стрелка». У Кэрнкросса не было ни одной из этих черт. Кроме того, я сразу заметил, что он близорук, хотя и ходит без очков.
Я подавил в себе желание задать ему несколько вопросов, зная, что это неуместно и несвоевременно. Для проформы мы выпили по паре кружек пива, поговорили о каких-то пустяках, как это обычно делают благовоспитанные, впервые встретившиеся люди, которым нечего особенно сказать друг другу.
Наша беседа не имела профессионального характера, так как я не знал, как приступить к делу, хотя это и было единственной целью нашего пребывания в баре. Бывает иногда такое состояние, когда не знаешь, что сказать человеку, недостатки которого хорошо известны. Это похоже на первое свидание мужчины и женщины, которые мало знают друг друга, думают об одном и том же, а нужных слов не находят. Кэрнкросс был совершенно спокоен, я тоже не терял присутствия духа, но при этом чувствовал, как его быстрые глазки профессионально оценивают меня. Я был отнюдь не первым его связным, а по крайней мере третьим или четвертым. Он, казалось, сравнивает меня с ними. Я чувствовал себя новичком под его пристальным взглядом и подумал, что хотя он и старше меня всего лишь лет на девять, но несомненно опытнее.
Не было смысла затягивать встречу и задерживаться в заведении, где в любую минуту нас мог заметить кто-нибудь из знакомых. Несмотря на профессиональную выдержку, в душе у меня все кипело. Надо же было поставить меня в положение, когда я так бросаюсь в глаза. Для себя я уже твердо решил, что впредь никогда не буду встречаться с агентами в барах. То, что по одежде я не отличался от англичанина, не имело к делу никакого отношения: я мог бы вырядиться в шотландскую юбку, и все равно никто бы не принял меня за шотландца.
Кэрнкросс и я поставили свои кружки на стол одновременно. Перед тем как распрощаться, я назначил место и время нашей следующей встречи — восемь часов вечера на Хэммерсмит Гров, 12 марта 1948 года.
За месяц вперед я уже разработал точный план, по которому мне следовало добираться к месту назначенной встречи, и, предварительно побеседовав с Коровиным, отрепетировал его несколько раз. Моей первой заботой было свести до минимума риск для нашего агента, учитывая его рассеянность и недостаточную пунктуальность. Впоследствии мне постоянно приходилось обращать на это особое внимание, так как его недостатки могли в любой момент иметь для нас обоих самые печальные последствия. И я с самого начала решил, что нам надо встречаться в местах, хорошо ему известных, и всегда в один и тот же час — восемь вечера.
Таков был мой первый опыт работы в качестве связного с оперативными агентами. Все это казалось мне в новинку, и я признаюсь, что не был полностью подготовлен к выполнению таких заданий. Ведь я никогда не был прирожденным разведчиком и даже отдаленно не напоминал Джеймса Бонда или сыщика из романов Джона Ле Карре[1]. Откровенно говоря, в шпионских романах мне всегда был ближе тип, описанный Эриком Эмблером[2], который дает более точный портрет представителя этой профессии, нежели Флеминг[3] или Ле Карре.
Я отнюдь не какой-нибудь выдающийся человек, обладающий исключительными талантами, и мой интеллект не выше среднего. Учился я всегда хорошо и в средней школе, и в Высшем военно-инженерном училище, но никогда не имел особого дара к шпионажу. Фильмы, книги и газеты тенденциозно изображают шпионов как крутых суперменов, но я в свое время повидал их достаточно, и, на мой взгляд, описания подобных личностей в литературе далеки от действительности. В большинстве случаев их интеллектуальный уровень оставляет желать лучшего. Кстати, это совсем уж не так и плохо. Я по опыту знаю, что высокий балл по тесту на определение интеллектуального уровня вовсе не должен служить главным критерием выбора обычного секретного агента, который на деле всего лишь солдат в общей системе разведки.
И в то же время для шпиона совершенно необходимы такие качества, каких нет у солдата. Например, в его характере должна быть непосредственная, живая, с озорнинкой струнка. Этому трудно поверить, но на деле так оно и есть. Подобная натура поможет выдержать стрессы, возникающие из-за постоянной опасности, так часто встречающейся в нашей работе. Когда агент утрачивает это особое качество, он превращается в машину, становится человеком черствым, излишне строгим и жестоким, анализирующим события холодно и методично. Функционировать-то он будет, но не завоюет у собеседника уважения, потому что у него не найдется ни энтузиазма, ни интуиции, ни восторга, которые позволят ему увидеть то, чего не могут заметить другие.
