Вызов к Смирнову явился для меня неожиданным. В то время я был батальонным комиссаром, учился на курсах. Почему мной вдруг заинтересовался сам начальник Политуправления Красной Армии?
и. А. Смирнов встретил меня приветливо. Пожал руку, усадил напротив себя в кресло и, испытующе посмотрев, спросил:
— Как у вас идет учеба?
— Нормально, товарищ армейский комиссар.
— Когда заканчиваете?
— Через несколько дней.
Смирнов раскрыл папку с моим личным делом, неторопливо перевернул несколько страниц и задал вопрос, которого я совершенно не ожидал:
— Не хотели бы поехать на фронт повоевать?
«О какой войне он говорит? — удивленно подумал я. — Ведь на наших границах как будто спокойно».
Бои шли лишь в Испании. О них я знал по замечательным очеркам Михаила Кольцова. Потом вдруг вспомнил, что и в Китае идет война. На какой же из этих театров предложит поехать армейский комиссар?
Мысленно я не раз переносился на огненные поля Гвадалахары или на многострадальную землю Китая, всем сердцем был со своими далекими братьями на Западе и Востоке. Но теперь уточнять вопрос комиссара счел излишним, даже бестактным. Ответил просто:
— Я готов.
Отложив мое личное дело в сторону, Смирнов многозначительно продолжал:
— Ехать надо далеко за пределы нашей Родины. Связи с вами не будет, а значит, и указаний сверху не ждите. Все придется решать самим, на месте. Так что подумайте, прежде чем дать окончательный ответ. С женой посоветуйтесь. Как она отнесется к этому? Правда, семья будет обеспечена.
Смирнов встал и, заложив руки за спину, грузно прошелся по кабинету. Потом остановился рядом, взял меня за плечо и еще раз повторил:
— Подумайте хорошенько. Мы не неволим. О месте, характере и условиях работы поговорим в следующий раз.
От начальника Политуправления армии я ушел расстроенным. Почему он не сказал — где, что и как? Ведь я же сразу ответил: готов.
На следующий день я снова пришел на прием к Смирнову. Он открыл стол, достал какую‑то бумажку и, пробежав ее взглядом, сказал:
— Раскрою вам карты. Речь идет о Китае. Мы намерены послать вас комиссаром авиационной группы. Своих летчиков у китайцев почти нет, самолетов тоже. Советское правительство из чувства интернациональной солидарности решило оказать Китаю военную помощь в борьбе с японцами. В первую очередь авиацией. Одна наша эскадрилья 1 уже там. Скоро их будет больше. Как комиссару, вам предстоит сложная работа.
Смирнов встал, в задумчивости прошелся по кабинету и продолжал:
— Скажу по секрету: Чан Кай — ши просил у нас летчиков, а не комиссаров. Понятно? Будете представляться там главным штурманом. Надеюсь, это тоже вам ясно.
Пригласив меня к карте, Смирнов показал примерное расположение фронтов, высказал свои суждения о наме
1 Эскадрилья тогда состояла из трех отрядов и насчитывала тридцать один самолет.
рениях японского командования. Потом мы снова сели за стол, и он долго рассказывал о политических аспектах японо — китайской войны.
— Обстановка там сложная, — сказал он в конце беседы. — Нашим летчикам приходится нелегко. И от того, как вы вместе с товарищами Рычаговым и Благовещенским сумеете сплотить коллектив, наладить контакты с местными властями, населением и китайскими военными, будет зависеть многое. Никогда не забывайте, что вы представители великого Советского Союза, держитесь с достоинством.
В тот же день мы с Рычаговым побывали на приеме и у командующего ВВС Якова Владимировича Смушкевича.
— Японская армия превосходит китайскую в технике. Особенно досаждает ее авиация. Советские летчики, прибывшие на помощь Китаю, находятся сейчас в Нанкине, сражаются храбро. Но их пока мало. Есть потери. Будем усиливать помощь Китаю в его национально — освободительной борьбе. На вас возлагается руководство боевой деятельностью нашей авиации. Это задание партии, приказ Родины.
Смушкевич говорил лаконично, сопровождая речь выразительными жестами. Он познакомил нас с тактикой японской авиации, дал немало ценных советов.
— Японцы действуют по шаблону, — заметил командующий. — И это потому, что они еще не встречали сколько‑нибудь серьезного сопротивления в воздухе. Вы должны противопоставить им свою более гибкую тактику. Товарищ Рычагов, думаю, прекрасно понимает, о чем я говорю, он воевал в Испании и знает цену хитрости, дерзости, умению навязать свою волю противнику.
Вечером, возвративпшсь в гостиницу, я долго думал о важности тех задач, которые перед нами поставлены. Как‑то сложатся наши взаимоотношения с китайскими властями, с их военными начальниками? Какова будет моя роль как политического работника в этой сложной обстановке? Как мы будем обеспечивать боевую деятельность летчиков? Ведь создавать партийные и комсомольские организации там нельзя.
Словом, какой бы вопрос я ни брал, возникало много неясностей. Трудности усугублялись еще и тем, что никто
Ю
из нас не знал китайского языка, тамошних обычаев и нравов. Все надо было изучать на месте.
А что нам вообще было известно о Китае? Я знал, что это великая страна, с населением более четырехсот миллионов человек, что там есть огромные пустыни и горы, многоводные и капризные реки Хуанхэ и Янцзыцзян, что недостаток земли вынуждает многих китайцев плавать н жить на джонках, ловить рыбу и даже выращивать в этих лодках овощи. Наши представления о Китае, по существу, не выходили за рамки учебника средней школы. Позже я кое‑что слышал о Сунь Ят — сене, У Пей — фу, Чжан Цзо — лине, Чан Кай — ши.
Мне быЛо известно также о перелете советских самолетов по маршруту Москва — Пекин в 1925 году, о Кантонской коммуне, о 8–й армии Чжу Дэ. Знания оказались разрозненными, бессистемными и не давали истинного представления об этой большой и загадочной стране.
Мало помогла мне и книга «Записки английского волонтера», написанная комкором Примаковым под псевдонимом Генри Аллен.
Утешало одно: там я буду с боевыми друзьями. На месте во всем разберемся. В конце концов, мы не школьники, а взрослые люди. За плечами у каждого немалый опыт партийной и командирской работы. Мы заранее готовились действовать в незнакомой обстановке.
Дальняя дорога быстро сближает людей, располагает их к откровенности. То, что человек порой не решается сказать в обычной обстановке, в вагоне говорит без стеснения. Особенно если соседи по купе ему уже в какой‑то мере знакомы.
Так было и с Павлом Васильевичем Рычаговым. О его храбрости ходили легенды. В небе Испании он уничтожил почти два десятка фашистских самолетов. Но о том, что и его однажды сбили, мы не знали. Об этом рассказал нам сам Павел Васильевич, и именно в дороге.
— Случилось это над Мадридом, — вспоминал Рычагов. — Крепко зажали меня фашисты. Как ни крутился, но одному против семерки устоять не удалось. Мой самолет загорелся. Чувствую, до аэродрома не дотянуть. А куда прыгать? Подо мной каменные громады домов, шпили церквей. Мадрид — город большой, а бой как раз проходил над его центром. Но не сгорать же заживо. Э, думаю, была не была. Авось попаду на крышу. Перевалился через борт, пролетел несколько метров и рванул кольцо. Встряхнуло меня так, что чуть сапоги с ног не соскочили. А фашисты, сволочи, выотся вокруг и строчат из пулеметов. Им‑то хорошо. А мне каково под белым зонтиком болтаться?
Своему рассказу Рычагов придавал не трагическую, а юмористическую окраску.
— Спускаюсь я совершенно беззащитный. Каюк, думаю. А посмотреть вниз, чтобы выбрать подходящую площадку, некогда. Вдруг ногу обожгло: попал‑таки какой‑то подлец. Хорошо, если только ранением отделаюсь. Обидно вое‑таки погибать не на тверди земной.
Вражеские самолеты сопровождали меня чуть ли не до самых крыш. Потом ушли. Гляпул вниз — подо мной широкая улица. Людей на ней, как на базаре. Кричат, руками машут. Испанцы — народ экспансивный, до зрелищ падкий. А тут картина куда интереснее, чем бой быков на арене цирка.
Поджал я ноги, готовясь к приземлению, да так прямо на толпу и свалился. Люди, понятно, разбежались. Раненая нога не выдержала удара об асфальт, и я упал на бок. Меня тотчас же окружили люди. Галдят, думают, что разбился. Бережно подняли, усадили, но лямки парашюта расстегнуть не догадались. А мне дышать трудно, воздуха не хватает. Когда увидели, что нога у меня в крови, шум подняли еще больше. Что кричат — не пойму. Спасибо, одна сеньорина, молоденькая такая, сорвала с головы цветастый платок, склонилась надо мной и начала перевязывать ногу. «Подождите! — кричу ей. — Комбинезон надо разрезать».
Догадалась, видно, попросила одного из мужчин стянуть с моей ноги сапог и разорвать штанину. Потом сама осторожно перевязала рану. До того красивая была эта испаночка, что я даже забыл о боли.
