Сама возможность проведения цепной ядерной реакции с тяжелой водой даже теоретически у нас решена не была, в то время как Берия, концентрировавший на себе всю поступающую информацию по разработкам, еще в феврале обратил внимание на операцию англичан в Норвегии, на которую не обращали внимание другие работники разведупра, то есть он не просто собирал сведения, а детально вникал в них, насколько это было возможно.
Курчатов и другие получили в свои руки ценнейшую информацию, которая позволила советским ученым в стране, где до 1943 года практических работ по освоению атома не проводилось, а соответственно, не существовало никакой научной и производственной инфраструктуры, сразу же приступить к реальной деятельности по созданию технологии производства «специального изделия», а не искать методом проб и ошибок те или иные подходы и ставить бесконечные эксперименты.
Это ни в коей мере не умаляет значимости работ, проделанных советской наукой в выработке технологии создания и производства отечественной плутониевой, урановой, а позднее водородной бомб. Но люди, давшие возможность этим работам начаться, обеспечившие безукоризненное администрирование этого сложного дела, незаслуженно оттеснены на второй план, а подчас оговорены и забыты. Это, кстати, во многом касается и Берии. Тогда же сведения об устройстве различных приборов, конструкции «ядерного котла», результатах тех или иных экспериментов, уже проведенных в Лос-Аламосе и других спецлабораториях, были в буквальном смысле слова жизненно необходимы, ведь самопроизвольная цепная реакция, которая у плутония-239 начинается при накоплении минимальной критической массы в 510 граммов, а у урана-235 – 800 граммов, нередко во время экспериментов приводила к авариям с человеческими жертвами.
На основании сведений, полученных от советской разведки, в марте 1943 года Курчатов делает вывод, что концентрация всех усилий на плутониевом направлении значительно ускорит всю программу, тем более что ученые смогли воочию убедиться в качестве мaтepиaлoв, которыми снабжали Курчатова по распоряжению Берии. Нелишне вспомнить, что Клаус Фукс, получивший ныне широкую известность как один из ценнейших агентов НКВД в Лос-Аламосе, работал именно над этим направлением. По словам самого наркома, это были «замечательные материалы, как раз то, чего у нас нет, они добавляют». К тому же оперативное и заинтересованное отношение к делу самого наркома НКВД, достаточно хорошо разбирающегося даже в сложных технических вопросах, позволяло быстро разрешать любые трудности в этот сложный подготовительный период.
12 апреля 1943 года, выполняя решение Государственного комитета обороны, Академия наук приняла секретное постановление о создании специальной лаборатории под руководством Курчатова.
Лаборатория № 2, формально входившая в штат Академии наук, фактически подчинялась СНК, а сам Курчатов взаимодействовал с Первухиным.
С этого момента в Советском Союзе начинаются официальные работы в области создания атомного оружия и сопутствующей индустрии и инфраструктуры. Вот и вторая точка отсчета…
Само распоряжение ГКО СССР о создании спецлаборатории вышло еще 15 февраля, причем инициировано оно было Берией как наиболее информированным в этой области государственным деятелем того времени. При этом руководство постоянно осуществляло контроль над работами, например даже передача под Лабораторию № 2 здания Всесоюзного института экспериментальной медицины осуществлялась не Академией наук, за которой формально числилась лаборатория, а на основании постановления ГКО СССР от 25 мая 1943 года.
В этот период кураторство над всеми работами по урану возлагалось на Молотова, в то время как Берия и возглавляемый им НКВД отвечали за информационное обеспечение физиков, занятых в разработке, сведениями, получаемыми по разведывательным каналам. Берия нес ответственность и за техническую поддержку и oхранy специалистов. Но все же нужно понимать, что в этот период работы по урану все-таки не имели характера экстренных мер, по взглядам политического руководства страны, и Курчатов даже вынужден был написать несколько писем на имя Первухина, Молотова, Берии с целью улучшения обеспеченности проекта, но это касалось вопросов администрирования и материального обеспечения программы, то есть тех вопросов, за которые в этот момент отвечал Молотов. Предположение, что старейший на тот момент партократ не справился с поставленной перед ним задачей, а сын Л. П. Берии С. Л. Берия прямо утверждал, что Молотов тянул с каждой мелочью, «мусоля в своем секретариате, а затем у себя на столе каждую бумажку», вряд ли оправданно. Думается, критиковать Молотова за недостаточное внимание к исполнению возложенных на него обязанностей не совсем верно. Скорее, это свидетельствует о той осторожности, с которой руководство страны и лично опытный «царедворец» Молотов подходили к вопросу ядерной физики. Ведь по-прежнему не было стопроцентной уверенности, что работы дадут положительный результат, а капиталовложения, и немедленные, требовались в своей сумме, включая строительство инфраструктуры, научной и производственной, огромные! И не стоит забывать, что по-прежнему шла война, основная тяжесть которой лежала на СССР. Вот поэтому, видимо, и действия Молотова характеризовались некоторой сдержанностью и осторожностью, разумеется, не помогавшей скорейшему решению вопроса. Дело совсем не в косности и отсутствии технических знаний у высшего руководства страны, о которых, ссылаясь на Яцкого, пишет Холловэй, а в том, что ядерная угроза еще не была конкретной реальностью, и создавалось впечатление непервостепенности этой задачи. В то же время отметим, что со стороны наркома НКВД реально никаких проволочек в деле информационного обеспечения не было.
Наоборот, постоянно курируемая Берией программа обеспечивалась сведениями из нескольких разведывательных сетей, имевших выход на информацию стратегической важности в данном вопросе. Все их донесения с 1944 года концентрировались в специально созданной по распоряжению Берии группе «С», получившей с 1945 года статус самостоятельного отдела «С», а с 20 августа 1945 года постановление ГКО СССР № 3887 сс/оп обязало Берию «принять меры к организации разведывательной работы, проводимой органами разведки НКГБ, Красной армии и других ведомств». Это означало, что в отдел «С» поступала информация и от специальной группы агентурной разведки при председателе Совнаркома.
До сих пор об этой спецслужбе, работавшей в период с 1945 по 1953 годы, мало что известно. Это был «карманный информационный канал» Сталина, что является показателем того, насколько серьезно к атомной проблеме относился теперь и он.
Объем представляемой в этот период от разведки информации, по существу, даже превышал возможности по ее скорому изучению лабораторией Курчатова. «В течение последнего месяца я занимаюсь предварительным изучением новых весьма обширных (3 тысячи страниц текста) материалов, касающихся проблем урана», – это отрывок из письма Курчатова Берии, датированного 29 сентября 1944 года, и поток сообщений от советской резидентуры не ослабевал и в дальнейшем. Поэтому, и это вполне объяснимо, именно ученые – Курчатов, Кикоин, Алиханов, Иоффе – в 1944 году начали ставить перед Сталиным вопрос о замене Молотова на Берию в качестве руководителя работ по атомной проблеме. К тому же кураторство с его стороны в какой-то мере обеспечивало личную безопасность самих ученых от различного рода «случайностей», которые вполне могли произойти в рамках тогдашней государственной системы, как это было, например, с Кикоиным, брат которого чуть было не поплатился за несдержанность мыслей в общении с «друзьями и товарищами по работе» в феврале 1944 года. Тогда лично Берия, пользуясь своим служебным положением, «прикрыл» это дело, которое могло закончиться «десятью годами без права переписки» для брата Кикоина и весьма негативными последствиями для самого физика. Так что подобного рода «опека» была совсем не лишней. С другой стороны, этот случай дает повод для размышлений, ведь сокрытие обстоятельств дела человека, имевшего неосторожность нелестно отзываться о партийном руководстве страны, да еще и при наличии письменных свидетельских показаний, в определенных условиях могло явиться страшным компроматом против самого Берии, и тем не менее он на этот шаг идет, и подобные примеры есть и еще. Интересная деталь, правда? Трудно себе представить Молотова или, например, Булганина, проворачивающих подобные дела. Молотов несколько лет имени жены дома не произносил после ее ареста и ни разу даже не попытался похлопотать о ее судьбе, дабы не навлечь последствий похуже, а вот Берия на подобные «авантюры», которые, по его мнению, могли помочь реальному делу сейчас и быть полезными в перспективе, шел. Эта нахрапистость в действиях в нем точно была. И физики, люди неглупые, понимали, что быть под крылом Берии – надежней, чем под кураторством готового быстро встать в ряд «холодных и принципиальных аудиторов» Молотова.
