Самый многочисленный контингент – интернированные бывшей НДА – были сконцентрированы в лагере Щепёрно. Территория их размещения была поделена на «районы», в соответствии с прежним войсковым делением армии[458]. За пределами лагеря было разрешено проживать только начальникам отдельных частей, членам особой комиссии и некоторым семейным офицерам[459]. В интернированной НДА продолжались назначения: 2 декабря генерал Булак-Балахович-младший произвел в генерал-майоры начальника 1-й пехотной дивизии полковника А. П. Матвеева[460]. 12 декабря он вступил в исполнение обязанностей начальника группы интернированных частей лагеря Щепёрно. 15 декабря в должность начальника гарнизона лагеря Щепёрно и одновременно – председателя Ликвидационной комиссии НДА вступил генерал М. Ярославцев, который был введен в состав РЭК. Главным контролером (начальником контрольного отдела Ликвидационной комиссии) назначили генерал-майора в отставке Б. Н. Брусилова[461].
Генерал Матвеев сразу приступил к упорядочению жизни в лагере: отдал приказ о создании в лагере офицерских курсов как отдельной учебно-строевой части при НДА. За окончание курсов на «отлично» следовало производство в очередной чин и награждение особым наградным знаком. Начальником офицерских курсов он назначил полковника Генерального штаба императорской армии Лисицына[462]. Особо отличившихся в боях представили к ордену «За отличия в боях в рядах НДА»[463]. Матвеев жестко поставил вопрос «о борьбе с пьянством и развратом, способствующими разложению армии». Всех офицеров и солдат, которые «своим поведением будут пятнать честь НДА», было решено отправлять в концентрационные лагеря, где содержались военнопленные красноармейцы.
Сохранившиеся архивные документы дают нам основания сделать вывод, что личный состав НДА доставил немало хлопот местному населению. В одном из первых приказов генерала Матвеева читаем: «Ввиду продолжающихся пьянства и безобразий в местечке – запрещаю распитие спиртных напитков в ресторанах. Если есть люди, не умеющие пить и держать себя в общественном месте, товарищи их должны вступиться и поддержать честь русского воина, чтобы не приходилось применять репрессии и стеснять достойных офицеров и добровольцев. Мало до сих пор видно офицерской и начальнической работы в этом отношении. Польское командование лагеря вынуждено сокращать пропуска из лагеря только из-за некоторых недостойных лиц. Проект поселить нас всех в деревнях не прошел лишь из-за безобразий, творившихся некоторыми лицами на польской территории. Пора бы одуматься»[464].
Генерал Матвеев предпринял ряд усилий, чтобы переломить ситуацию в лагере, прежде всего создать «разумные развлечения», судебную комиссию, организовать работу Ликвидационной комиссии[465]. Титулярному советнику Вертоградову было поручено организовать лагерный театр, «при условии, чтобы цены были невысокие»; а также организовать церковный хор, наладить получение корреспонденции и газет и т. п.[466] По информации агентов литературно-агитационной комиссии РЭК, в Щепёрно к февралю 1921 г. уже действовала школа, в которой преподавали английский, французский, немецкий, польский и русский языки, а также историю, географию, арифметику, грамоту. Школы, где изучали польский язык, и курсы польского языка действовали в лагерях Плоцке и в фортах Батория и Княжевича в Торуни.
В начале 1921 г. в лагере Щепёрно была реализована еще одна инициатива командования НДА: был создан кооператив-кантина[467] с целью: «1) приобретения и продажи по возможно дешевым ценам продуктов, 2) предоставления удобного, прочного, выгодного помещения денежных средств, 3) возможности разумно использовать свой доход». Кооператив имел равные права с кооперативами в польской армии, получал товары из отдела снабжения РЭК. Оборотный капитал складывался из членских взносов и беспроцентных ссуд от РЭК. Кроме коммерческой деятельности, согласно уставу кооператива, он должен был организовать библиотеку, читальню, театральные представления, кинематограф, концерты. Кроме этого, предполагалось организовать мастерские: портняжную, сапожную, столярную, прачечную и прочие[468].
Важнейшей проблемой, которая проявилась сразу после размещения интернированных офицеров и солдат в лагерях и вызвала раскол в их среде, была проблема занятости. РЭК пытался ее решить: 7 февраля при Управлении интернированных РЭК был создан отдел трудовой помощи. Перед отделом стояли две задачи: организовать артели для интернированных вне лагерей и создать мастерские при кооперативах на территории лагерей. Специально созванное межведомственное совещание из представителей польских властных структур 10 февраля 1921 г. одобрило это направление работы РЭК[469].
Однако Министерство труда Польши более месяца тормозило положительное решение этого вопроса, аргументируя свою позицию высоким уровнем безработицы в стране, особенно возросшим после демобилизации польской армии. Только после подписания Соглашения о репатриации и Рижского мирного договора между Польской и Советской республиками вопрос о занятости интернированных лиц был решен положительно. К этому обязывала статья 5 Соглашения о репатриации, которая предусматривала обязательство сторон «обеспечить достаточное содержание или возможный заработок всем находящимся на их территориях» лицам всех категорий (военнопленным, гражданским пленным, интернированным и заложникам)[470].
Наконец, 30 марта 1921 г. на совещании во втором отделе штаба военного министерства капитан Блонский дал обещание издать приказ, определяющий порядок выхода интернированных из лагерей на сельскохозяйственные работы и лесные разработки с учетом пожеланий Министерства труда[471].
Из лагерей в РЭК стали приходить сообщения от солдат и офицеров о разных формах их занятости. Так, солдат бывшей НДА писал о том, что офицеры зовут солдат работать «артелями в леса, фабрики и заводы», пока «не прикажет вступить в ряды армии генерал Врангель (которого они называют чуть ли не царем и богом России)»[472].
Сослуживец Виктора Савинкова по Красной армии писал из Острова-Ломжинского, что интернированные в течение всей зимы «за проволоку никуда не выходили, потому что начальство наше ни на какие просьбы не обращает внимания; посылают ежедневно на казенные работы и гоняют на занятия казаки»[473]. Не лучшим было положение и тех, кто оказался вне лагерей; так, один «старый доброволец», который работал в частном имении, жаловался на полное отсутствие «сапог, брюк, гимнастерок и белья»[474]. РЭК выделял средства на развитие самодеятельности интернированных, организацию различных мастерских в лагерях, на удовлетворение хозяйственных, санитарных, канцелярских и прочих потребностей. Моральное состояние контингента интернированных НДА агенты литературно-агитационной комиссии РЭК в этот период оценивали очень высоко.
Иное восприятие «балаховцев» и «похода Булак-Балаховича», а также методов «борьбы» его офицеров имело место в польском обществе и сейме. Группа депутатов сейма направила запрос в польское правительство по факту преступных действий ряда чинов бывшей НДА. В этой ситуации Б. Савинков в письме Медзинскому признал, что «некоторые из чинов бывшей армии генерала Булак-Балаховича обвиняются в тяжких преступлениях и что запрос части депутатов сейма до известной степени фактически обоснован»[475]. К письму прилагался список «судных дел о грабежах, разбоях, убийствах и изнасилованиях, совершенных чинами Добровольческой армии». Эти дела рассматривались в Люблинском, Радомском и Житомирском окружных судах[476].
Об уровне морального состояния контингента НДА после «похода» свидетельствовали многие очевидцы событий. «Партизан» Терентьев так описывал мытарства тех «бойцов» НДА, кто не попал в лагеря интернированных: нам «тяжелым камнем пала на душу перспектива будущего, большинство запили, занюхались кокаином». «Боец-партизан» писал в письме Б. Савинкову, что «кто был в Лунинце», тот долго будет помнить «пьяную оргию разочарованных». Некоторые интернированные добровольцы НДА безуспешно пытались уехать в Лодзь по линии польского военного министерства «на формировку». «Но, – писал Терентьев, – первое слово, которое мы встретили: вы – балаховцы». Не только в польском обществе, но и в структурах польского военного командования это определение ассоциировалось с погромами и насилием[477].
В январе 1921 г. начальник отдела главного контроля РЭК генерал императорской армии П. Н. Симанский и польский военный юрист полковник Лисовский провели ревизию финансовой отчетности НДА. «Подозрение» контролеров сразу вызвал «финансовый отчет» доверенного лица Булак-Балаховича, капитана Елина, на сумму в несколько сотен тысяч польских марок[478]. Контролеры установили, что он «не соответствовал действительности»: «авансовые выдачи на разные расходы на много миллионов не оправданы документами», «показано много расходов совершено непроизводительных», а также «не относящихся к деятельности отдела снабжения НДА». Так, без объяснения причин 550 тысяч марок было выдано Белорусскому комитету в Лунинце, 130 тысяч марок – Вольному экономическому обществу (т. е. полковнику Страдину) и т. п.[479]
