Наконец в коридоре послышались шаги. Утехин нервно сглотнул и повернулся к двери. Она медленно открылась, и в кабинет не вошел, а ввалился Барышников. Обычно пышущее здоровьем лицо начальника ведущего отдела Смерша напоминало восковую маску. В глубоко запавших глазах разлилась смертная тоска, на правой щеке наливался синевой толстый, с палец, рубец. Не лучше выглядели Бутырин и Окунев. У Виктора из расстегнутого ворота гимнастерки проглядывала полоска бинта, а Андрей припадал на правую ногу.
Барышников, избегая смотреть на Утехина, прошел к креслу и тяжело, словно на него давил невидимый пресс, опустился в кресло. Его поникшая фигура, крепкие руки, обвисшие бессильными плетьми, выражали собой отчаяние и безысходность. Утехин, не отличавшийся сентиментальностью, налил воды в стакан и пододвинул к Барышникову. Тот вяло отмахнулся, и его увесистый кулак с грохотом опустился на крышку стола. Стакан подпрыгнул, вода выплеснулась на папку с документами и ручейками потекла на пол. Утехин смахнул рукавом с нее брызги, с сочувствием посмотрел на Барышникова и после секундного раздумья достал из стола бутылку, рюмку и налил водку. Тот залпом выпил и немигающим взглядом уставился на портрет Сталина.
Вождь сурово взирал на него и словно спрашивал: «Ну как же ты мог так опростоволоситься?» Барышников опустил глаза к полу и от досады заскрежетал зубами. Подобного провала в операциях у него не было за всю службу. Злосчастная канава-капкан, в которую так и не угодил «Арадо-232», могла похоронить не только карьеру, но и поломать всю его жизнь. Абакумов, снисходительно относившийся к человеческим слабостям, был строг и неумолим к профессиональному головотяпству. Искать причину провала операции в летчике-инженере, допустившем ошибку в расчетах, было последним делом. Барышникову ничего другого не оставалось, как положиться на судьбу и отходчивость Абакумова.
Подняв голову, он встретился взглядом с Утехиным, увидел сочувствие, но от этого легче не стало. Потерянного было не вернуть. Зябко поведя плечами, Барышников скосил глаза на телефон прямой связи с Абакумовым. Тот словно почувствовал, что происходит в кабинете Утехина, и позвонил сам. Барышников непослушной рукой снял трубку и, с трудом подбирая слова, приступил к докладу. Докладывать, собственно, было нечего, и он, не ища себе оправданий, всю вину за провал взял на себя. Абакумов выругался и потребовал немедленно прибыть к нему вместе с Утехиным и Окуневым.
Они, как на эшафот, побрели к приемной. В этот ранний час в ней никого не было. Дежурный с сочувствием посмотрел на них и коротко обронил: «Проходите. Он ждет». Барышников, тяжело вздохнув, первым шагнул в кабинет. Вслед за ним вошли Утехин с Окуневым. Выстроившись у стены, они прятали глаза от Абакумова. Тот поднялся из кресла, шагнул вперед и горой навис над ними. Какое-то время в кабинете были слышны лишь прерывистое дыхание и шорох работавшего вентилятора.
Абакумов не находил слов, чтобы выразить возмущение, нервными шагами мерил кабинет и бросал испепеляющие взгляды то на Барышникова, то на Утехина. Те от стыда, кажется, готовы были провалиться сквозь землю. Барышников пытался что-то сказать о досадных ошибках, допущенных при расчете канав, но слова застывали на губах. Абакумов, резко развернувшись, остановился напротив него и дал волю своему гневу. Это был тот редкий случай, когда он не стеснялся в выражениях.
И тому имелись причины — об операции «Загадка» ему приходилось докладывать Сталину. Она стала одной из самых перспективных и результативных радиоигр Смерша с гитлеровскими спецслужбами. В ней не хватало только одного — эффектного финала. Финала, который несколько часов назад так нелепо и так глупо был испорчен. Больше всего Абакумова бесило то, что причиной провала стала не хитроумная комбинация противника, а какая-то там канава, выкопанная не в том месте. Под градом упреков Барышников не знал, куда деваться, и, кажется, готов был зарыться в ту самую треклятую канаву, чтобы только не слышать жестких, обидных, но справедливых упреков Абакумова.
Разнос продолжался недолго. Вскоре Абакумов сменил гнев на милость. Профессионал, мастер оперативной комбинации, он, как никто другой, понимал, что в тайной войне не бывает безнадежно проигранных операций и ситуаций. Высшее искусство контрразведчика и разведчика в том и состоит, чтобы временный проигрыш обратить в будущую победу. Поэтому, не зацикливаясь на допущенных ошибках и просчетах, он, а с ним Барышников, Утехин и Окунев принялись искать выход из ситуации, чтобы вдохнуть свежее дыхание в радиоигру «Загадка».
Совещание быстро переросло в настоящий мозговой штурм. Контрразведчики избрали наступательную тактику и решили сработать на упреждение в оперативной игре с «Цеппелином». Постепенно в результате острых споров стали просматриваться несколько возможных вариантов ее развития.
Первый — в «Цеппелине» разгадали «Загадку» и поняли: Смерш все это время искусно водил их за нос, подсовывая стратегическую дезинформацию и выманивая на себя курьеров Главного управления имперской безопасности. В сложившейся ситуации, как полагал Абакумов — и с ним согласились остальные, — ничего другого не оставалось, как только окончательно скомпрометировать в глазах «Цеппелина» замыслы по созданию шпионской сети в Москве и Подмосковье. И здесь свою роль предстояло сыграть остающимся на свободе агентам из резидентуры Делле и радисту Железнодорожнику.
Второй — более сложный, но более перспективный, как представлялось контрразведчикам, вариант заключался в том, чтобы убедить руководство «Цеппелина» — обстрел самолета явился результатом случайного стечения обстоятельств, на него и группу «Иосифа» напоролся поисковый отряд НКВД. А чтобы в глазах Курека этот вариант выглядел убедительно, они не пожалели крови. Гальфе предстояло героически «погибнуть в перестрелке». Волкову с Поповым, несмотря на полученные ранения, удастся оторваться от погони и, отлежавшись, выйти на связь с «Цеппелином». Абакумов надеялся, что таким образом удастся сохранить «Иосифа» в игре и продолжить ее на тактическом уровне. Что касается Бородавко, то ему отвели роль джокера. Скрывшись с места боя, он в нужный час должен был начать бомбардировать «Цеппелин» паническими радиограммами и просить о помощи. Радиограммы и его поведение в глазах Курека могли сформировать мнение о том, что неудача с вывозом материалов Лещенко и обстрелом самолета с курьерами явилась следствием предательства Бородавко.
Так, в кабинете Абакумова радиоигра «Загадка» получила свое новое рождение. Толчок ей дала радиограмма «Иосифа». В ней контрразведчики не стали перебарщивать с ситуацией, сложившейся на 14 августа, и не пытались навязать «Цеппелину» точку зрения «Иосифа» на причину ее возникновения. По предложению Абакумова, ее должны были найти сами Курек и Курмис в тексте сообщения своих агентов.
В ночь с 21 на 22 августа из района Ряжска «Иосиф» передал радиограмму в адрес Курека. Она была выражена в суровых тонах:
«Самолет приняли в обусловленном районе. Передать собранные материалы не удалось. Попали под огонь автоматчиков. Пришлось прорываться с боем. Гальфе убит.
Бородавко потерялся. «Попов» ранен в шею, но может передвигаться. В Москву решили не возвращаться, опасаемся попасть в засаду. Сейчас находимся в районе Ряжска. Патроны и продукты на исходе. Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания. Переходим на запасной вариант связи. Ждем вас в условленное время по нечетным дням».
Минули сутки, за ними другие, как радиограмма «Иосифа» ушла в эфир, а «Цеппелин» все молчал. В сердцах советских участников радиоигры «Загадка» вновь поселилось уныние. Сбывался, похоже, самый худший из прогнозов развития операции. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное воскрешение «Иосифа» и поставили на нем крест.
На самом деле все было гораздо проще и прозаичнее, чем это казалось Барышникову и Утехину. В Берлине в те дни Куреку и Курмису было не до агентов в Москве, их собственная судьба висела на волоске. Изрешеченный «Арадо-232», чудом дотянувший до полевого аэродрома под Ригой, и двое раненых стали итогом операции, на которую было потрачено столько усилий и средств. Кальтенбруннер был вне себя от ярости. Вместо совершенно секретных данных, добытых «Иосифом», ему пришлось докладывать Гиммлеру о провале миссии и потерях — спецсамолет надолго вышел из строя, а связь с Лещенко была безвозвратно потеряна. Тот метал громы и молнии. Потеря для германской разведки такого перспективного источника информации, как Лещенко, явилась тяжелейшим ударом. Гиммлер жаждал крови и головы виновного.
