Короче говоря, не всегда обучались тому, с чем им пришлось встретиться в тяжелые первые дни войны…»[404]
То же вполне может быть отнесено и к связи. Люди, ответственные за ее организацию, либо не понимали ее значения в современной войне, либо довольствовались каналами Наркомата связи. И всех это устраивало. Как и все новое, внедрение беспроводной связи в войсках предполагало на первых порах определенные трудности. Наверняка случались и срывы. И кому все это было надо, когда достаточно только поднять трубку… Кто же знал, что немецкие диверсанты в первые же часы будут резать провода и валить телеграфные столбы, кто же мог представить, что события на фронте будут развиваться столь стремительно, а война примет ярко выраженный маневренный характер?
Со временем все, что надо, наладилось и утвердилось в войсках. Сама жизнь наладила и утвердила.
Только, если даже в оборонительных сражениях связь была таковой, что временами терялось управление, можно ли рассчитывать, что лучше она была бы организована при наступлении? Сомневаюсь…
«Связь хорошо работала, когда войска стояли на месте и когда ее никто не нарушал. А разгорелись бои, и все приходится налаживать сначала»[405].
И разве одно лишь это обстоятельство не ставит саму возможность нанесения нами успешного превентивного удара под большое сомнение?
Глава 13
О наших военных планах
У читателя не может не возникнуть вопрос: если мы не готовились напасть на Германию, как удалось В. Суворову подобрать впечатляющее количество вполне достоверных фактов, трактовать которые можно по-разному?
А ответ парадоксален и в то же время прост. Сталин действительно не собирался напасть первым, но в то-же время и к обороне, по типу французской стратегической обороны в 1940 году, армия не готовилась.
Специфика сталинской диктатуры в небывалой концентрации власти узким кругом лиц, в чудовищной пропасти, отделяющей правящую верхушку от народа. Если власть и не рассматривала народные массы как явного врага, то и доверять им не могла. Отсюда традиционная жестокость и лицемерие режима.
Отсюда и откровенно пропагандистский характер военной доктрины. До определенного периода Сталин был уверен, сытый благополучный Запад связываться с ним не станет. Угроза режиму, исходящая изнутри страны, казалась ему куда более реальной. И надо отдать тем, кого принято называть большевиками, должное. Наряду с другими масштабными «мероприятиями», им длительное время удавалось вдалбливать в головы людей мысль: их правление — единственно возможное и самое лучшее, и если уж завтра война, то, вне всякого сомнения, быстрый успех достигнут будет «малой кровью», а боевые действия развернутся исключительно на чужой территории. Чего скрывать, в армии и народе перед войной эти «аксиомы» пользовались известной популярностью.
Только рано или поздно за все приходится платить, и укрепившая авторитет власти наступательная военная доктрина была не только мало чем подкреплена, но и с реалиями войны оказалась попросту несовместимой.
А тот факт, что доктрина была наступательной, сомнений не вызывает. Вот выдержки из проекта Полевого устава 1939 года:
«На всякое нападение врага Союз Советских Социалистических Республик ответит сокрушающим ударом всей мощи своих Вооруженных Сил.
Наша война против напавшего врага будет самой справедливой из всех войн, какие знает история человечества.
Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда- либо нападавших армий.
Войну мы будем вести наступательно, перенеся ее на территорию противника.
Боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение, с целью полного разгрома противника и достижения решительной победы малой кровью»[406].
Подобные воззрения на характер будущей войны широко распространились и в войсках. Когда в неразберихе первых дней член Военного совета Юго-Западного фронта корпусной комиссар Вашугин в резкой форме отчитал якобы допустившего отступление своих частей командира 8-го мехкорпуса Рябышева, тот ответил:
«А что это такое — «отступление»? Таких боевых действий не знаю»[407].
Но и наступать мы тогда не умели. Натыкаясь на немецкие заслоны, мехкорпуса, как правило, не могли их сбить и несли тяжелые потери. Разгром их довершала авиация противника. Наша же оборона не отличалась устойчивостью не только в июне-июле, но и в октябре, да зачастую и позже.
Повторюсь, советская военная доктрина предназначалась не столько для реализации оперативно-стратегических воззрений в будущей войне, сколько для пропагандистских целей. Обратимся к В. Карпову. Вот какой разговор состоялся у него с Молотовым:
«Мне хотелось узнать мнение Молотова об ошибках Сталина в первый период войны и в предвоенное время…
— Вот вы говорите (обращается к Молотову Карпов — А.Б.) — к войне мы не были готовы, воевать не намеревались, а доктрина наша была довольно воинственная: бить врага на его территории…
Молотов улыбнулся. Улыбнулся на этот раз как-то хитренько и, посмотрев на меня с явной иронией, сказал:
— Ну кто же, какой стратег скажет: пожалуйста, приходите на нашу землю и здесь будем воевать! И тем более не скажет, что к войне он не готов, а наоборот, будет утверждать, что силен и непобедим[408]. Это элементарно. Так во все времена было… Не наше изобретение. Пропагандистский прием.
— Значит, это прием для пропаганды? Но ведь должна же быть и настоящая доктрина, которой предстояло руководствоваться в случае войны?
— Конечно, была, она отражена в планах нашего Генерального штаба»[409].
О настоящей доктрине и наших планах мы еще поговорим, но прежде хотелось бы отметить вот что. Что значит «пропагандистская» доктрина? До какого командного звена она рассчитана «на публику», а начиная с какого вступает в силу другая доктрина, реальная, возможно, по смыслу совершенно иная? Нельзя же, в самом деле, скажем, командиру дивизии разъяснить, что война будет вестись «малой кровью» и на чужой территории, а командарму, чтобы на официальную пропаганду он внимания не обращал и готовился к боям в окружении в глубоком нашем тылу? И как быть НКВД? Хватать паникеров, злонамеренно преувеличивающих силу противника, или принимать это как должное?
Конечно же, такого быть не могло. Генштаб, особенно после Финской, после прихода Тимошенко и Жукова занимался реальным планированием. Но и от наступательной, во многом дутой доктрины отказаться было уже невозможно, военное строительство осуществлялось именно в соответствии с ней. И попробовал бы кто поставить ее под сомнение. В лучшем случае, его ждало обвинение в трусости. В худшем — лагеря. Отсюда и многие наши беды, и неоправданные действия.
Связь развалилась после отхода? А мы что, разве допускали саму возможность отступления и бомбежки узлов связи?
Укрепленные районы, аэродромы, армейские склады обрадовались у самой границы? Попробовал бы кто обратить на это внимание. Что, товарищ, предлагаете строить в глубине, заранее отдать врагу советскую территорию, пытаетесь, осуществляя коварный замысел, оставить Красную Армию без боеприпасов?
Демонтировали старые укрепрайоны, а новые вооружать не спешили? Так не век же мы собирались отсаживаться на границе.
«Ишачки» и «бэтушки»[410] для этой войны не годились? А не подрывают ли подобные мысли веру советского народа в силу и мощь РККА? Да и не в них дело, сокрушающий удар будет нанесен «всей мощью», а что она такое — секрет!
Как видим, все объясняется куда проще, и вовсе не обуславливает подготовку превентивного удара.
Наступательная военная доктрина отчасти повлияла на военное строительство, но это вовсе не значит, что Сталин собирался ударить первым. Войска на границе не зарылись в землю, но из этого не следует, что они готовились наступать. Высказывания отдельных советских военачальников действительно носили агрессивный характер, но они и не могли быть иными.
С реальными военными планами ничего общего-это не имело…
Стараясь обосновать наше превосходство, В. Суворов не упускает случая раскритиковать стратегическую концепцию Вермахта. В частности, он пишет:
«…каждый, кто удосужился прочитать план «Барбаросса», знает, что ничего более глупого во всей человеческой истории придумано не было. Наступать по двум расходящимся направлениям — это тот самый признак, по которому в советских штабах выявляли дураков. Давали задачку-летучку: вот — мы, вот — противник, наступай. Тот, у кого на карте стрелки в две разные стороны расползались, о карьере оператора мог не мечтать…
А по плану «Барбаросса» — стрелки в три разных направления разошлись. Это удар растопыренными пальцами. Это верх идиотизма»[411].
