Можно по-разному относиться к действиям «железной» дивизии в Прибалтике. Можно воспринимать это как оказание помощи в борьбе с большевиками или же как политику аннексии Курляндии. Но факт остается фактом — именно немецкие добровольческие части составили то ядро, вокруг которого объединились поначалу антисоветские группировки.
И если уже тогда, зимой 1919 года, через два-три месяца после Компьенского перемирия[24], после катастрофического поражения и тяжелейшего хронического кризиса в экономике, после недолгих берлинских беспорядков, так и не обернувшихся гражданской войной, навстречу приблизившейся Красной Армии Германия выслала не революционных солдат и матросов, вестников мировой революции, а железные полки, эту армию отбросившие, то почему то же самое не могло повториться и летом 1920 года? Я убежден, организуй Тухачевский, при благоприятном развитии событий, наступление на Берлин, как «классический оккупант» или же как «поджигатель немецкой революции», но с оружием в руках, немецкий народ воспринял бы это именно как «классическую оккупацию» и ответил бы адекватно. И пришлось бы молодой Красной Армии воевать на несколько фронтов, что, конечно же, было ей не под силу.
И самое главное. Совершенно непонятно, почему В. Суворов, признавая способность польской армии и польского народа оказать сопротивление агрессору и защитить национальные интересы, отказывает в этом народам и государствам Западной Европы, поднимающейся из краха Германии и победившей Франции[25].
Из всего сказанного можно сделать следующие выводы.
Первое. Принести революцию на штыках возможно, лишь преодолев сопротивление широких народных масс, справедливо рассматривающих войска «армии- освободительницы» как интервентов. Найти внутри революционизируемой страны ту или иную социальную группу — союзника в условиях национального подъема чрезвычайно затруднительно. Более того. Если даже государство-сосед по тем или иным причинам разливается, и условия для социалистической революции и неизбежной гражданской войны созрели, ввод войск для «оказания интернациональной помощи» вовсе не обязательно поможет победить угнетаемым классам, а очень даже запросто способен резко сократить социальную базу революции и в конечном счете привести к ее поражению. Войска «дружественного социалистического государства» вышвыриваются при этом обратно, а о новой революции приходится забыть надолго.
Большевики все это апробировали, и Ленин не мог этого не понять. Продолжать в условиях разрухи и всеобщего, мягко говоря, недовольства попытки вооруженного вторжения в соседние оформившиеся государства равносильно добровольному отречению от власти[26]. Равносильно политическому самоубийству.
Но понял он и другое. В равной степени и по тем же причинам невозможно принести на штыках и контрреволюцию. Новой интервенции Антанты не будет. Оградив Советскую Россию «санитарным кордоном», благополучная Европа оставила ее в покое. Можно наконец-то заняться тем, ради чего все и затевалось, переустройством гигантской страны.
Ленин грезил мировой революцией в 1918 году, когда был уверен, что без победы ее хотя бы в Германии, без красного Берлина и поддержки железных германских дивизий его режим не удержится. После Крыма, после окончания Гражданской войны в европейской части России, когда стало ясно, что большевики победили и устояли, мысли о походе на Берлин ушли куда-то на второй план. Возможно, до поры, но ушли.
И второе. Главное. Когда Ленину приходилось выбирать между властью и чем бы то ни было еще, Ленин всегда выбирал власть. Любые действия, которые содержали в себе хоть крохотную угрозу потери власти, мнимую или реальную, отвергались Лениным с ходу. И в этом он не боялся ошибиться.
Отдал обессиленному врагу свыше миллиона квадратных километров территории, разом переведя собственную страну в разряд второстепенных держав. Ради власти.
Физически уничтожил немалую, наиболее активную и трудоспособную часть собственного народа. Вышвырнул цвет интеллигенции за пределы страны. Ради власти.
Довел богатые хлебные территории до голода и людоедства. Уничтожил крепкое зажиточное крестьянство «как класс». Ради власти.
Создал бюрократическую, ничем не ограниченную диктатуру, которая не могла не кончиться Сталиным. Ради власти.
Это потом уже — ради великого эксперимента, а прежде всего — ради власти.
И никогда властью этой, столь легко и нежданно свалившейся им в руки, Ленин и его соратники рисковать не стали бы. Никогда и ни при каких обстоятельствах.
Им мировая революция нужна была ради сохранения их власти, а не власть ради инициирования мировой революции.
Мне все же возразят, так это же все — Ленин.
А Сталин? Сталин — тем более.
Любая олигархия всегда склонна к внешней агрессии. Видимо, немалую роль в этом играет психология диктатора, которому требуется время от времени демонстрировать народу и себе самому свою силу. Преподнести людям если не достаток, то завоеванные территории. Почему-то людям это нравится. Почему-то часто готовы они обменять на захваченные земли даже собственное благополучие.
Не стал исключением и сталинский режим. В. Суворов выделяет его в какую-то особую категорию. А это была типичная тоталитарная держава со своим наделенным неограниченной властью государем[27], своими дворянами и опричниками, своей псарней и своими крепостными. Такой была Россия со времен Ивана Грозного, при котором, кстати, бегство за ее рубежи наиболее деятельной части дворянства приобрело известный размах.
Словно по лестнице с разбитыми в щепы ступенями поднималась страна из бездны, понемногу, по чуть-чуть пытаясь подтянуться к просвещенной Европе. Временами с разбега преодолевая целые пролеты, временами обрываясь вниз, в кровь разбивая тело. Удивительно жизнестойкое национальное самосознание народа не раз отбрасывало внешнего врага и позволяло парировать смертельные, казалось, удары. Жаль только, власть всегда использовала патриотизм народных масс в своих лишь интересах, пытаясь любой ценой сохранить их вековую закрепощенность. И удивительное дело, победы иногда тормозили развитие страны, а страшные унизительные поражения действовали как неизвестный науке катализатор. Быть бы России мощной благополучной державой, конституционной монархией или парламентской республикой, но развитым, сильным и богатым демократическим государством. Как принято сейчас говорить, гарантом мира и безопасности.
Но страна не выдержала мировой бойни, в первую очередь психологически не выдержала. Война дала большевикам шанс, и они не преминули им воспользоваться и сломать ход истории. И отбросили Россию далеко назад. В Средневековье.
Специфика сталинской олигархии в том, что построена она на во многом сохранившемся костяке старой России, с ее поистине неисчерпаемыми ресурсами, с ее огромными техническими и культурными традициями и потенциалом.
Советский Союз всегда мог остановиться, более того, всегда останавливался. А стремление к территориальному расширению обусловлено, на мой взгляд, отнюдь не желанием уничтожить «последнюю республику», а скорее инстинктами диктаторского режима, как принято сейчас говорить, пиар-акциями, пусть специфическими. И даже если представить на минуту, что коммунизм сумел бы подчинить своему влиянию всю планету, что, на мой взгляд, нереально, долго бы он не просуществовал. Даже если не принимать в расчет неизбежные кровавые разборки внутри «планетарного» коммунистического правительства с бесконечным переделом власти, следует признать, что государство с преобладающим принудительным трудом, с затратной экономикой нежизнеспособно. Независимо от наличия «передовых» соседей, поддерживаться оно может лишь террором.
Но нельзя же долго жить в условиях стресса. Рано или поздно, как правило, значительно раньше, чем думалось, и как-то сразу все начинает рассыпаться. Экономика угасает, общество деградирует, и карательные органы уже не в состоянии давить выступления недовольных. Вот уже ореол божественности спадает с недавних «полубогов», и все ясно видят, что ими управляла едва ли не шпана. Все кончено. И все начинается вновь.
Пытались ли большевики провоцировать революции в Европе и в мире в перерыве между двумя войнами? Вне всякого сомнения. Но о вооруженном вторжении не могло быть и речи[28]. Подкармливали зачастую крошечные, не имеющие ни малейшего влияния, но отличавшиеся завидным аппетитом компартии. В лучшем случае, старались наладить разведывательную сеть.
Что же касается более-менее серьезных выступлений, неизвестно еще, кто являлся их инициатором, «кремлевские мечтатели» или с тоской взирающие на них и рвущиеся к власти местные экстремисты[29].
