Около середины мая неожиданно пришло из Москвы извещение, что главным комиссаром флота назначается некто Глебов-Авилов[51], бывший комиссаром почт и телеграфов, уже находившийся довольно долго в Новороссийске. Извещение это всех возмутило, и даже среди команд стали раздаваться возгласы: «довольно комиссаров». Тем не менее открыто не признать и выслать этого господина было нельзя, так как флот тогда был бы объявлен вне закона. Ни топлива, ни денежных средств, ни материалов в самом Новороссийске не было, а все это ожидалось из России, и только посланному в Царицын инженер-механику мичману Полякову удалось оттуда, обманным путем, перегнать в Новороссийск три или четыре маршрутных поезда с нефтью. Следующий поезд был уже задержан. Тем не менее благодаря столь энергичной деятельности мичмана Полякова, миноносцы получили по полному запасу нефти, которой уже на некоторых миноносцах оставалось всего по 5–6 тонн. Глебову-Авилову, явившемуся к адмиралу, было заявлено, что адмирал в политическую жизнь флота не вмешивается, но что и его, Глебова, просят также не нарушать судовой жизни кораблей. С этого момента Глебов-Авилов на судах почти никогда не показывался и лишь изредка на берегу собирал председателей комитетов, которые тоже вскоре перестали его посещать. Глебов всплыл опять на поверхность и сыграл крупную роль лишь впоследствии, при ликвидации флота. Что касается судовых комитетов, то они хотя и не были уничтожены, тем не менее отошли на второй план и почти исключительно занимались хозяйственной жизнью команд. Были даже случаи, когда команды просили их упразднить. В двадцатых числах мая была перехвачена чинами штаба телеграмма Глебова-Авилова в Москву Троцкому, в которой он сообщал, что Черноморский флот, благодаря деятельности Саблина и Тихменева, крупными шагами идет к поправению. Тогда же был сменен, объявлен врагом народа и советской власти и вызван в Москву для дачи объяснений командующий советскими войсками на Северном Кавказе Автономов. Характеристикой настроения команд в то время может служить следующий факт. Из Закавказья прибыл некто Кереметчи, стоявший во главе армянской дружины, отправившейся в свое время из Севастополя защищать Армению от турок. Этот Кереметчи, социал-демократ, меньшевик, спасший в Севастополе жизнь не одному офицеру во время бывших там избиений, в Новороссийске оказался уже большевиком. По его просьбе было разрешено собрание команд Минной бригады, на котором Кереметчи доложил о положении в Закавказье. Весь этот доклад носил характер чистого большевизма.
Кереметчи прямо говорил, что теперь и он сам стоит на том, что за офицерами надо присматривать. Закончил он свой доклад тем, что раньше он, мол, заблуждался, и взгляды его расходились с матросами, но что теперь он весь с ними. Затем Кереметчи предложил данному собранию резолюцию в самом большевистском духе, причем требовал посылки миноносцев куда-то на Кавказское побережье. Результат получился весьма забавный. Его никто не поддержал, и только послышались отдельные возгласы: «Если Вы этого хотите, то обратитесь к командующему флотом, он прикажет, а нас это не касается». Председатель, все тот же анархист, матрос Кедров, заявил, что он подобную резолюцию даже не может поставить на голосование, ибо посылка миноносцев в море зависит исключительно от командующего флотом. В силу этого он предложил собранию просто разойтись. Явление оригинальное, так как неожиданно матросы и Кереметчи поменялись ролями.
Отношение команд к офицерам во время стоянки флота было самым благожелательным, хотя, правда, внешней выправки и дисциплины не существовало. Все приказания исполнялись без оговорок. Нельзя обойти молчанием того обстоятельства, что на команды особенно сильное впечатление произвел факт развода офицерами бонов 30 апреля в Севастополе; команды громко говорили, что офицеры спасли флот.
Казалось, что налицо были все данные для спасения наших новейших судов. Обстановка складывалась самым благоприятным образом, но одна мысль каждому офицеру и, наверное, многим из матросов не позволяла ни на минуту считать положение надежным. Этой мыслью было твердое убеждение, что немцы не позволят довести дело спасения флота до конца и что, в вольном или невольном союзе с Совнаркомом, они примут все меры, чтобы его обезвредить, если не удастся совсем погубить. Такое напряженное состояние раньше всего отражалось на командующем. Его нервная система расшаталась вконец.
В самых последних числах мая флот узнал о перевороте на Украине. Несколько позже в большевистских газетах, ибо никаких других не было, сообщили о провозглашении донским атаманом генерала Краснова. Все эти сведения получались в специфически большевистском духе. Об истинном положении дел за пределами Новороссийского района никто ничего не знал. О Добровольческой армии тем более ничего известно не было. Единственное, что не подлежало сомнению, так это то, что в Керчи происходит накапливание германских войск, что там стоят некоторые суда германо-турецкого флота и что некоторые части кубанского казачества мечтают призвать на свою территорию германские войска для освобождения от большевиков. Все это еще более взвинчивало нервы личному составу, и даже самая беспечная часть команд начала ясно сознавать безвыходность положения.
Помощи, поддержки, хотя бы моральной, ждать было неоткуда. Портов, куда флот мог бы перейти в случае захвата немцами Новороссийска, тоже не было, ибо Туапсе, куда не могли войти большие корабли, считать было нельзя. Кроме того, стало известно, что объявившая себя самостоятельной Грузия приняла германскую ориентацию и что германские войска распространяются по побережью от Поти и Батума до Сочи и севернее.
При такой обстановке наступил неожиданный конец. 2-го или 3 июня из Петрограда в Новороссийск, к адмиралу Саблину, приехал член морской коллегии Вахрамеев (бывший матрос подводного плавания Балтийского моря, полуинтеллигент)[52], который привез документы чрезвычайной секретности. Ознакомившись с документами и посвятив в их содержание только начальника штаба и командира «Воли», командующий флотом срочно сообщил в Москву, что ему необходимо прибыть туда для объяснений. Еще раньше адмирал, под различными предлогами, уже подымал вопрос о своем приезде в Москву. Не получая никакого ответа на свои многочисленные требования о присылке орудий, снарядов и других материалов для флота и укрепленного района, адмирал думал лично все это добыть на севере.
На следующий день адмирал спешно выехал в Москву, взяв с собою своего флаг-офицера мичмана Гурского, старшего лейтенанта Левговда и охрану в 30 человек матросов при офицере. Перед отъездом адмирал приказал собрать на «Трояне» командиров судов, комитеты и представителей от всех команд. На собрании адмирал заявил, что ему необходимо ехать в Москву, чем еще надеется спасти флот. «Вместо себя, – сказал он, – я оставляю доблестного командира “Воли”, капитана 1-го ранга Александра Ивановича Тихменева, которого давно знаю, с которым много плавал и взгляды которого на службу те же, что и у меня». Заметно волнуясь, адмирал подошел и обнял Тихменева.
После его ухода счел почему-то нужным выступить и находившийся здесь Глебов-Авилов. Он признавал отъезд адмирала чрезвычайно важным, хотя находил, что события идут настолько быстро, что, быть может, судьба флота решится прежде, чем командующий доедет до Москвы. В ответ со всех сторон сейчас же послышались резкие возгласы: «Покажите нам все пункты и условия Брест-Литовского договора». Подобные фразы неизбежно раздавались каждый раз, когда Глебов-Авилов присутствовал на собраниях. Глебов попытался, как всегда в таких случаях, отделаться общими фразами и поспешил удалиться.
После собрания было решено просить одного офицера и одного матроса поехать на «Волю» к адмиралу и от лица всего личного состава флота выразить ему глубокую признательность за деятельность на пользу флота, благодарить за вывод из Севастополя, пожелать полного успеха в Москве и просить скорее вернуться. Этим представителям адмирал сказал, что у него есть слабая надежда улучшить положение и обещал вернуться в Новороссийск. В 2 часа ночи адмирал уехал.
На следующий день временно командующий капитан 1-го ранга Тихменев пригласил к себе исполняющего должность начальника бригады кораблей капитана 1-го ранга Терентьева (он же командир «Свободной России»), начальника Минной бригады капитана 1-го ранга Лебедева и начальника штаба флота капитана 1-го ранга Лебединского, которым прочитал привезенный Вахрамеевым документ. Это был доклад начальника Морского генерального штаба на имя Верховной военной коллегии или Высшего совета республики. В нем говорилось, что, несмотря на гарантии, немцы под разными предлогами продолжают все время продвигаться вперед как на Балтийском побережье, так и на берегах Черного моря; по-видимому, они стремятся к захвату кораблей, доков, мастерских и запасов. Основываясь на бывших уже примерах, Генеральный штаб считает необходимым заблаговременно, если германцы поведут наступление на Новороссийск, принять меры к уничтожению находящегося там флота, дабы не отдать его в руки неприятеля. На докладе имелась резолюция Троцкого, состоявшая из двух частей. Первая из них как бы одобряла мероприятия по своевременному уничтожению флота, а во второй было сказано о его немедленном уничтожении. В результате же, за подписью Ленина, Троцкого и «за начальника Морского генерального штаба», Альтфатера, командующему флотом категорически предписывалось немедленно уничтожать все суда. Во всей этой переписке не было ни одного намека на политическую обстановку и совершенно не объяснялось, почему вдруг так экстренно понадобилось топить флот.
