«Я повторяю, что не помню ни одного такого случая».
«Значит ли это, что вы никого туда не направляли?»
«Да».
«Почему же вы с самого начала не заявили об этом прямо, а вместо этого поставили нас перед необходимостью задавать все эти вопросы для того, чтобы наконец добиться от вас ответа? Почему сначала вы сказали, что не помните?»
«У меня не было для этого особых причин. Я просто хотел быть точным».
«А сейчас вы точны?»
«Я думаю, что да».
«Хорошо, тогда скажите нам точно, имели ли место или нет случаи за весь тот год, когда вы возглавляли службу в отделении тайной полиции, чтобы вы рекомендовали отправить кого-либо в концентрационный лагерь?»
«Насколько я знаю, нет».
«Мы опять возвращаемся к тому, с чего начали».
Если ответы Биберштейна, делавшие его невинным, как агнец, в вопросах об отправке людей в концлагеря, выглядели подозрительно, то ответы на вопросы о том, как он выполнял свои обязанности на посту начальника отделения гестапо, были как минимум «поразительно странными». Помня о том чудовищном отношении сотрудников гестапо ко всем, кто осмеливался подать голос, выражая оппозицию нацистскому режиму, я спросил Биберштейна, что бы он предпринял, будучи шефом гестапо, если бы узнал, что кто-то в его районе заявил, что надеется на проигрыш Германии в войне, потому что эта война была несправедливой?
Тоном снисходительной учительницы Биберштейн ответил: «Я бы попросил этого человека зайти ко мне и вынужден был бы попросить его держать свои взгляды при себе, то есть я просто предупредил бы его».
Позволив подсудимому извлечь пользу из этого эпизода, будто бы кто-то теперь начал сомневаться, что в арсенале офицера гестапо есть другие методы, помимо удара по голове тому, кто осмелится усомниться в том, что Германия не завоюет весь мир, я перешел к более сложному вопросу: «Вы идете домой из вашего управления. Вдруг кто-то подходит к вам и рассказывает, что случайно подслушал, как Ганс Шмит говорит речи, в которых содержатся нападки на немецкую армию, правительство страны, Гитлера и национал-социалистическое государство. Каковы будут ваши действия?»
Он ответил: «Я не думаю, что кто-то мог бы так поступить».
Я парировал: «Ну, давайте допустим, что кто-то все-таки смог. Иногда происходят и необычные вещи».
Но и здесь Биберштейн предпочел оставаться в роли заботливой учительницы: «Я бы сказал такому человеку: «Не говорите мне об этом. Оставьте это при себе. Успокойтесь!»
Поскольку было очевидно, что Биберштейн решил изображать из себя самого снисходительного и внимательного начальника гестапо, какого можно было только себе представить, я решил сделать гипотетическую ситуацию еще более напряженной: «Хорошо, давайте пойдем немного дальше. Допустим, что остановивший вас по дороге домой человек заявляет: «Я только что узнал о заговоре с целью убить Гитлера. Я слышал, как несколько человек говорили об этом. Я знаю дом, где они собираются. Я видел, как в тот дом заносили бомбы, и хотел бы рассказать вам об этом, господин Биберштейн». Как бы вы поступили тогда?»
Но даже это не помогло разбудить в сердце Биберштейна спящего льва. Он ответил: «Я бы сказал ему: «Идите к дежурному полицейскому и расскажите ему об этом».
«А сами вы не стали бы ничего предпринимать?»
«А что я мог бы предпринять? Я не знал бы, что делать. У меня не было на этот счет указаний полиции».
Тогда я подвел итог: «Значит, вся ваша великая деятельность заключалась в том, чтобы сохранять спокойствие, оставаться невидимым и избегать людей, которые могут рассказать вам о заговоре против Гитлера. И так вы вели себя круглый год».
«Да. Я не вполне понял, что вы имели в виду под этим заговором против Гитлера? Я ответил, что, если бы случилось что-то подобное, я бы направил человека, который подошел ко мне, писать заявление в полицейский участок. Там этой информацией заинтересовались бы».
«А вам она была бы неинтересна?»
«Нет. Когда я говорил «идите в полицию», то это было все, что, по моему мнению, я мог сделать, так как я не могу арестовывать людей».
«И вы бы пошли домой с чувством выполненного долга и полностью удовлетворенный тем, что выполнили свой долг перед фюрером?»
«Да. Этим человеком занимались бы полицейские. Я не занимался тем, что является обязанностью полиции».
Несмотря на то что Биберштейн был слишком деликатным человеком, чтобы отправлять кого-то в концлагерь, и обладал слишком всепрощающим характером, чтобы арестовать кого-либо, кто готовил заговор против Гитлера, каким-то образом случилось так, что он не находил для себя сложным несколько умерить свои чувства, когда дело касалось того, чтобы дважды лично присутствовать на казни, наверное, для того, чтобы насладиться впечатлением от вида убийства людей.
«До того как вы лично посетили места проведения казней, эта процедура не вызывала у вас отвращения?»
«Конечно нет, ваша честь, ведь раньше мне никогда не приходилось наблюдать за казнью».
«То есть для того, чтобы понять, что казнь задевает ваши чувства, вам пришлось понаблюдать за ней лично?»
«Да. Я хотел знать, как это на меня подействует».
Биберштейн не просто присутствовал на казнях. Они осуществлялись под его руководством. Он подписал множество смертных приговоров, но, как он сам настаивал, никогда не делал этого, не убедившись предварительно в том, что обвиняемый достоин своей участи, для чего проводились расследование и суд.
В течение многих часов стоя на месте свидетеля, он говорил двусмысленности, лавировал, отрицал, скрывал факты. Его неугомонный ум находился в постоянном поиске лазеек, ответов, которые помогут избежать обвинений и признаний вины. Но в самый неподходящий момент правда пробивала себе дорогу через все препоны сознательной лжи. Наконец, он открыто признался в убийстве.
Во время первой казни, на которой он присутствовал, были убиты 50 человек, во втором случае — 15 человек. Я спросил, провел ли Биберштейн следствие, чтобы определить вину или невиновность этих 65 человек. Он заявил, что не видел папок с 65 делами и он не помнит, давал ли указания своим подчиненным о расследовании тех случаев.
Допрос продолжался.
«Вы не помните, знали ли тогда о том, проводилось или не проводилось следствие по 65 делам приговоренных к расстрелу? Я имею в виду те 65 смертных приговоров».
«Я не видел материалов».
«Из этого следует, что вы позволили отправить тех людей на смерть, даже не зная, были ли они виновны или нет?»
«Я говорил, что делал только выборочные проверки».
Этим заявлением он вносил нечто новое в понятие выборочной проверки. Можно выборочно проверять картофель в бочке, чтобы убедиться, годится ли он к употреблению. Директор кинокартины по вполне понятным причинам проводит выборочную проверку каждого пятого актера, занятого в эпизодах, чтобы убедиться, что все они одеты подобающим образом для той или иной сцены. Но опрашивать или расследовать только каждого пятого или шестого из группы 65 человек, приговоренных к смерти, чтобы убедиться, что всех их следует казнить, — это было наводившей ужас инновацией в следственной практике. Но какими бы трагически ничтожными ни были шансы спасти невиновных от неминуемой смерти после выборочной проверки тех 65 человек, обреченных на несправедливую казнь, Биберштейн не дал тем несчастным узникам даже этого минимума судебной защиты.
«Проводились ли вами выборочные проверки по тем 65 случаям?»
«Не по всем».
«То есть мы вынуждены вновь вернуться к заключению, что вы позволили отправить на смерть 65 человек, не проведя даже выборочной проверки?»
«Да. Даже выборочная проверка в том случае не проводилась».
Таким образом, Биберштейн признал на судебном процессе, что он отправил 65 человек умирать и наблюдал за тем, как их убивали, не имея доказательств их вины. Однако, как говорилось в документах, на самом деле он убил много больше людей. На совести этого человека были тысячи убитых. Обладая душой сам и признавая ее наличие у своих жертв, он обращался с ними, как немногие люди позволяют себе обращаться даже с самыми презираемыми животными из царства зверей.
Поскольку Биберштейн был священником в церкви, я спросил его, предлагал ли он религиозное утешение тем, кого собирался вскоре убить. Он ответил, что это было бы «признаком дурного вкуса».
«Вы считаете, что есть моменты, когда разговоры о Боге свидетельствуют о плохом вкусе?»
«Нет, ваша честь».
«Ну хорошо. Перед вами человек, которого собираются убить. Сейчас он умрет».
«Да».
«Он вот-вот прекратит свое существование. Вы пастор, или, вернее, были им. Вы получили религиозное образование. Вам не случалось ни разу сказать слово ободрения этим людям, которым предстояло отправиться в самое длинное путешествие?»
