Вопрос о ГОРОЖАНИНЕ: вся эта история тянется долгое время. Надо сказать, что когда я приехал в прошлом году из командировки, меня везде поздравляли с успешным выполнением задания партии и правительства, а вот в ноябре меня исключают из партии. По существу личных отношений с ГОРОЖАНИНЫМ: у меня не было сведений о том, что он подписывал «платформу 83». Я не знал, и это даже меня поразило, ибо я его знал как ответственного работника. На Украине он руководил операциями по троцкистам, и для меня было непонятно, как он может вдруг сам оказаться троцкистом, поэтому я выступал на партсобрании и говорил, что это дело нужно расследовать. Когда мне разъясняли все это дело, я согласился с этим и на партсобрании голосовал за его исключение.
О БЫСТРОЛЕТОВЕ: сначала мне говорили, что я никакого участия не принимал в розыске и аресте БЫСТРОЛЕТОВА, несмотря на то, что имеются на него мои докладные записки и рапорта. Могло случиться так, что я в это время писал о БЫСТРОЛЕТОВЕ спецсообщение, а мог работать, так как мы знаем людей по кличкам. Я неоднократно ставил вопрос об аресте БЫСТРОЛЕТОВА перед ШПИГЕЛЬГЛАЗОМ. По тем данным, которыми я располагаю, ПАССОВ пришел к нам в отдел в апреле, а он был уволен в январе. Следователь ПАССОВ не мог знать этого человека. Между тем, я все время твердил, что этот человек не арестован.
Как‑то я зашел к ШПИГЕЛЬГЛАЗУ, смотрю: он бегает по комнате взад‑вперед и кричит: «Я — японский шпион, я — японский шпион». И тут же мне сказал, что ему передали ключи от сейфа и в нем обнаружили материалы, в которых он изобличается как японский шпион. В это время следствие шло полным ходом, и если бы я подал заявление, оно бы ничем не помогло, поэтому ничего и не писал. ШПИГЕЛЬГЛАЗ тут же вызвал одного из начальников отделения и дал ему распоряжение, чтобы он принес ему дело, в котором имеются материалы о его борьбе с японской разведкой на ДВК.
Я считаю, что все эти обвинения, которые мне приписывают, я их не заслуживаю, единственно то, что я действительно дружил с СОБОЛЬ…»
Теперь слово оставалось за членами «большого парткома», но оно, вероятно, уже было задано «сверху». На этот раз Павлу Анатольевичу не пришлось выслушивать вздорных обвинений. Заслушивание покатилось не по обвинительной колее. И здесь лучше снова обратиться к беспристрастным строчкам протокола.
«Вопрос СУДОПЛАТОВУ:
— Вот вы говорите, что дело ГОРОЖАНИНА вас ошарашило, в каком году это было?
— Это было в 1936 году.
— Когда вы разговаривали с ПАССОВЫМ о БЫСТРОЛЕТОВЕ, что он высказал?
— ПАССОВ мне сказал, что он арестован, и тогда я никаких мер не принимал. Но вдруг через несколько дней раздается звонок по телефону, и мне говорит свою фамилию БЫСТРОЛЕТОВ, что вот, мол, он работал у нас, у него сейчас нет военного билета, послужного списка и так далее и спрашивал, как это можно получить. Я ему сказал, чтобы он позвонил мне через пару дней.
Т. КРАВЦОВ: — У т. СУДОПЛАТОВА было много времени, чтобы подумать, в чем он виноват, а вот здесь, на бюро парткома НКВД, он снова заявляет, что все это неправильно. 4‑й параграф им был признан правильным, а здесь отрицает. На партсобрании признали его ошибки как политические, но не криминальные. Относительно ШПИГЕЛЬГЛАЗА: ШПИГЕЛЬГЛАЗ в присутствии СУДОПЛАТОВА вызвал к себе начальника отд. ЯРИКА и ему дал распоряжение, чтобы он подбирал материалы, реабилитирующие его как шпиона. СУДОПЛАТОВ не сообщил парторганизации об этом или наркому. У меня сейчас впечатление, что СУДОПЛАТОВ все отрицает, кроме связи с СОБОЛЬ. В 1937 году СУДОПЛАТОВ выступал на партсобрании с положительной характеристикой на ГОРОЖАНИНА в то время, когда этот вопрос был для всех ясен. Т. СУДОПЛАТОВ совершенно справедливо гордится своими заслугами, много он сделал для партии и правительства и поэтому ему и предъявляют обвинение не криминального порядка и политического…»
Видимо, здесь Павел Анатольевич перевел дыхание. Выступление Кравцова стал первым сигналом, что его положение небезнадежно. В последующих выступлениях также не было той агрессии, с которой он столкнулся при обсуждении его персонального дела 17 ноября 1938 года на партсобрании 5‑го отдела ГУГБ НКВД СССР. На это раз не звучало и нелепых обвинений, обсуждение носило больше поучительный характер.
Так, тов. Пинзур сказал:
«Вообще это дело т. СУДОПЛАТОВУ непростительно. Это можно квалифицировать как политическую беспечность. Особенно в 1938 году, после прихода Л. П. Берии, когда это время характеризуется как период чекистских событий, когда требовалась от каждого чекиста‑коммуниста настороженность. Я имею в виду факт со свидетелем. Ни для кого не секрет, что 5‑й отдел был засорен. В вашем присутствии является человек, он ему приказывает подобрать реабилитирующий материал на японского шпиона. Т. СУДОПЛАТОВ, вы должны были понять это и сделать соответствующие выводы, к тому, мне кажется, что у вас здесь играет ваш гонор. То, что вы сделали для партии и нашего правительства, — это очень хорошо, ведь вы — коммунист, но, вместе с тем, вы должны понять свои ошибки и элементы зазнайства.
Дело с ГОРОЖАНИНЫМ было в 1937 году. Так как т. СУДОПЛАТОВ на партсобрании признал свою ошибку, голосовал за исключение его из партии, это дело отпадает.
Дело по обвинению его в связи с врагом народа СОБОЛЬ он признал.
О БЫСТРОЛЕТОВЕ: здесь видно, что СУДОПЛАТОВ приложил много усилий к аресту БЫСТРОЛЕТОВА.
Самое тяжкое то, что он знал, что на ШПИГЕЛЬГЛАЗА имеются материалы как на крупного шпиона, и никому ничего не говорил, а события в наркомате в это время должны были насторожить всех чекистов.
Вот если учесть его основные моменты и то, что все же он признал за собой вину, можно будет ограничиться вынесением не строгого выговора, а выговора…»
Предложение Пинзура поддержал и следующий выступающий, Буланов. К ним присоединился и Семенов, не удержавшийся от упрека в адрес секретаря парткома 5‑го отдела Леоненко в его непоследовательности и недостаточной принципиальности. Но тому нечего было сказать: новая линия партии, направленная на искоренение перегибов, вынуждала его изгибаться вместе с нею.
А Семенов продолжал:
«Я знаю историю всего этого дела. Вот, например, пишут справки на СУДОПЛАТОВА (зачитывает справку, а также выдержку из справки на БЫСТРОЛЕТОВА). Вот такого рода справки и документы пишутся на человека и, безусловно, такие документы могут вывести человека из колеи. Я себе представляю положение СУДОПЛАТОВА на собрании, но в таких случаях нужно всегда быть принципиальным во всем. Я считаю, что товарищи 27.12.38. неправильно составили справку, представили наркому, которая не соответствует действительности. Пишут справки про одно, а через некоторое время ставится уже вопрос о его исключении. Правда, товарищ допустил грубую ошибку, в то время как это дело было недостаточно проверено. Я считаю, что серьезным политическим обвинением СУДОПЛАТОВА является то, что здесь было сказано выше товарищами, он не имел никакого права этого допускать. Видя, что враг мечется из угла в угол, и ничего никому не говорить. У меня остается мнение, что т. СУДОПЛАТОВ сегодня не осознал до конца своих проступков. То, что вы допустили беспечность в отношении ШПИГЕЛЬГЛАЗА, — это верно. Почему вы не пришли в парторганизацию и не рассказали, что слышали от ШПИГЕЛЬГЛАЗА? Это разве не называется политической беспечностью?
В деле с ГОРОЖАНИНЫМ я ничего не вижу, компрометирующего т. СУДОПЛАТОВА: он голосовал за его исключение из партии тогда на собрании, а сейчас ему это инкриминируют.
Т. ЛЕОНЕНКО не хочет признать, что они тогда неверно поступили с этими справками, и так далее. Вина СУДОПЛАТОВА еще и в том, что, будучи в близких отношениях с СОБОЛЬ, он не смог распознать врага. Я согласен с предложениями т. БУЛАНОВА и ПИНЗУРА: за проявление политической беспечности объявить выговор с занесением в личное дело.
По результатам рассмотрения персонального дела на т. П. А. Судоплатова партком ПОСТАНОВИЛ:
За притупление политической бдительности т. СУДОПЛАТОВУ объявить выговор с занесением в личную карточку.
ВЕРНО: пом. секретаря парткома ФИЛАТОВ».
Показательная и поучительная для остальных сотрудников отдела порка состоялась, и вскоре Павел Анатольевич приступил к работе. Но к тому времени заниматься было не с кем и нечем. Те мастера своего дела, прошедшие школу в Испании или нелегальных резидентурах «группы Яши», кто уцелел, находились в тюремных камерах или лагерях, редкие счастливцы были уволены из органов. Их детище — спецгруппы в странах Западной Европы и на Ближнем Востоке — было ликвидировано.
