Были задания другого рода — встретить диверсионную группу, выходящую из немецкого тыла, или группу из разведки армии и обеспечить беспрепятственное возвращение к своим через немецкие позиции.
Под Белостоком нас отправили в разведку в глубину немецкого тыла, определить возможности скрытого прохода войск. Вышли на северную окраину Белостока. Смотрим, немцы колонну наших пленных к себе в тыл угоняют, но ввязаться в бой мы не имели права… Вернулись, в штабе дивизии рассказали, где и как можно пройти. Коновалов меня заставил несколько раз подряд показать маршрут на карте. Все решили слова Глеба Облапа: «Я ему верю». Дали мне задание провести ночью полк в немецкий тыл. Одно дело, когда ты с группой из четырех человек тихо прошел… А тут за моей спиной идет несколько сотен наших солдат. Командир полка все время спрашивал: «Старшина, ты не заплутал? Мы правильно идем?» А я и сам в этой темноте нервничаю. Но вышли мы точно на запланированное место.
Еще о нескольких «особых» заданиях можно было бы упомянуть, но я думаю, что говорить о них подробно и детально и сейчас не стоит, хоть и шестьдесят лет прошло… Крови на таких заданиях было пролито слишком много…
— Как часто дивизионную разведроту использовали как простое пехотное подразделение?
— Бывало… И один раз в результате подобного использования рота дорого заплатила жизнями многих разведчиков за выполнение задачи. В апреле 1945-го дивизия вышла к заливу Фриш-Хафф под Кенигсбергом. Перед нами была железнодорожная насыпь, превращенная в баррикаду. Стояли вагоны с бетонным дном. Оборону на насыпи держали немецкие моряки — курсанты. Дивизия к тому времени была полностью обескровлена. Всех поваров, ездовых и писарей послали в атаку, но она захлебнулась в крови. Стрелковые подразделения нашей дивизии фактически перестали существовать, в строю оставались считаные единицы солдат и офицеров. Проводили массированные артобстрелы по этой насыпи, нещадно ее бомбили, но немцы держались насмерть в развалинах вагонов. Ночью Коновалов лично пришел в расположение разведроты и сказал: «Ребята, у меня нет выбора. Утром ваша очередь идти в атаку». Мы между собой посовещались и ответили: «Утра ждать не будем, пойдем сейчас…» Незаметно подобрались к насыпи, на определенном участке вырезали по-тихому немцев, закрепились. И тут немцы нас обнаружили и начали давить со всех сторон. Прямо за насыпью было болото, и вот из этого болота, в кромешной мгле, немцы нас контратаковали. У них было там до черта фаустпатронов. По разбросу пламени из ствола автомата можно сразу определить, что стреляют из ППШ. Так немцы на каждый такой «огонек» моментально били двумя-тремя Фаустами одновременно. Заметил два ящика немецких гранат, кричу Мельникову: «Петька, тащи гранаты». Вот этими гранатами насилу отбились. Рядом со мной лежит лейтенант Елисеев, взводный, и говорит: «Видишь, сигнальная будка? Давай в ней забаррикадируемся». Кричу ему: «Нет, там сразу накроют». Лейтенант не послушал, залез в будку, только успел дать одну очередь из автомата, и сразу в будку влетели два фаустпатрона… Мы продержались до утра…
В книге командарма Горбатова этот эпизод представлен следующим образом: «Лихой ночной атакой части дивизии овладели насыпью, открыв дорогу к заливу». А написать надо было так: «Благодаря героизму и самопожертвованию разведчиков 368-й отдельной разведроты 283-й СД и так далее…» Вышло нас из этого боя всего половина…
— Какой поиск считался неудачным?
— Любой безрезультатный «поиск» или «поиск», в котором мы были обнаружены и отходили с боем, вне зависимости взят «язык» или нет.
Знаменитые в разведке «три О» — «обнаружен, обстрелян, отошел» — для нас означали, что плохо отработали.
— Кто назначался старшим разведгруппы?
— Разведчик, обладавший наибольшим опытом. Когда он погибал, его место занимал следующий опытный «старик» из роты. В моей группе сначала погиб старшина Кадуцкий. Потом погиб Потапов. Уже подползли прямо к немецкой траншее. Немецкий часовой услышал шорох, дал очередь из автомата, «на звук» пули попали в грудь Потапову, его смерть была мгновенной. Немца я успел сразу застрелить, но нам пришлось отходить, унося тело убитого товарища. Слепухин погиб на Нареве. Поползли в «поиск». Был обстрел из немецких минометов. Пашка приподнялся на какое-то мгновение, и осколок мины попал ему в шею.
Мы не сразу поняли, что он убит. Потом наступила моя очередь быть старшим группы. Меня убить немцы не успели… А если бы меня убили, то дальше бы меняли друг друга Пилат, Тисменецкий, Краснов, Сева Боков, Мельников, Володя Илюшников…
— Я нашел вас благодаря вашему письму в ветеранский журнал, написанному 11 лет тому назад. В нем вы писали не о себе, а о вашем погибшем друге Захаре Пилате, хотели, чтобы кто-то узнал имя погибшего героя. Я знаю, что его гибель для вас тяжелейшая утрата. Если можно, расскажите, как он погиб…
— Захар Пилат воевал в разведке три года. В конце 1944-го Захар получил письмо из освобожденной Одессы. Оказывается, что его мать и сестра выжили во время немецкой оккупации и не погибли в гетто. Все это время их прятали соседи. Захар попросил у командования недельный отпуск на родину. Такой вид поощрения для разведчиков существовал. Но начальство в просьбе отказало. Внутри Захара словно сломалась какая-то пружина… Понимаете, провоевать три года в разведке — тут никакая психика не выдержит. Ползем в «поиск», вдруг за десять метров до немецких окопов Захар встает в полный рост и идет молча на опешивших немцев. Такое повторилось несколько раз. Он не искал смерти, но его нервы сдали. Мы решили его спасти. К начальству пришла делегация разведчиков.
Захар Пилат
Мы попросили сберечь Пилата и не направлять его больше в «поиск». Уже шел апрель 1945 года. Облай поговорил с Пилатом лично, и Захар согласился перейти в разведотдел дивизии. После Кенигсберга нас погрузили в эшелоны и перебросили на берлинское направление. Колонна штаба дивизии добиралась под Берлин на автомашинах. Когда они прибыли, мы стали спрашивать: «Где Пилат?» Все только глаза отводят в сторону и молчат. Выяснилось следующее. Ехали они через Польшу. Где-то под Познанью, в какой-то деревне, попали на польскую свадьбу. Захар никогда не пил спиртного и остался возле машины. С ними был капитан — шифровальщик, ходивший все время вместе с портфелем с секретными документами. Выходит этот пьяный капитан из дома, где шла свадьба, без «секретного» портфеля. Захар стоял возле машины. Капитан с матом набросился на него: «Где мой портфель?» Захар ответил: «У меня своего барахла хватает, а вы за своим сами присматривайте». Пьяный капитан вытащил пистолет и засадил три пули в живот Захару. Насмерть… Пошли мы этого «секретчика» убивать. Начальство к этому приготовилось. Возле дома с арестованным капитаном разместили в боевой готовности взвод автоматчиков, ждут разведроту. Но даже Облап не стал нас уговаривать остановиться. Он тоже чтил законы разведчиков. Пришли к этому дому. Навстречу мне вышел прокурор дивизии Гуревич. «Гена, — сказал он, — не делайте этого». Говорю прокурору: «У этой гниды отец — генерал, он-то своего сыночка вытащит из этого дела». Прокурор ответил: «Я даю тебе офицерское слово, что эту тварь мы засадим за решетку на всю его жизнь». Короче, много там лишнего народа собралось, и не дали нам отомстить за Захара. Но убийца получил максимальный срок заключения по законам того времени… В 1951 году, после окончания института, я оказался в Москве, на практике. На какой-то подмосковной станции мимо меня прошмыгнул в электричку знакомый силуэт. Двери вагона закрылись. Из окна отдаляющегося вагона на меня смотрел тот капитан, убийца… Выяснил я потом, что устроил папа-генерал амнистию родному сыночку…
— Почему вы не стали выяснять судьбу вашего наградного листа на орден Славы 1-й степени?
— Вам и об этом рассказали… Буду краток. На первой встрече ветеранов дивизии в Гомеле я ехал с Коноваловым и Облапом в одной машине. Генерал Коновалов сидел впереди. Вдруг он обернулся и спросил Облапа: «Глеб, что делать будем? Мы ведь с тобой на старшину наградной на Славу 1-й степени вместе посылали, а он ее не получил». Я вставил фразу: «Фамилия моя не подошла…» Совет ветеранов дивизии все же написал письмо в архив МО и в Верховный Совет. Ответ был простой: «Г. З. Кац в списке полных кавалеров ордена Славы не значится». А искать следы наградного листа я не собирался, не испытывал желания унижаться в инстанциях. Тем более в то время подобное сочетание «Полный кавалер ордена Славы Кац» у решающих эти вопросы и у власть предержащих вызвало бы только приступ ненависти. У нас в роте был только один полный кавалер — Петр Тисменецкий. Еще несколько человек имели помимо прочих наград по два ордена Славы. Среди них Пилат. Чуть не забыл, был у нас во втором взводе еще один парень, фамилию этого разведчика сейчас не могу сразу вспомнить, он был убит в начале 1945 года, и приказ о награждении его третьим орденом Славы пришел уже после его гибели.
