Андрей Бронников - Обыкновенный спецназ. Из жизни 24-й бригады спецназа ГРУ

Я настолько привык к этим отдаленным местам, что некоторые блага цивилизации во время отпуска мне казались чуждыми, суетливыми и даже вредными. Мой трёхлетний сын Игорь, впервые оказавшись в городе, впал в шок. Уже здесь при посадке в дежурную машину он упорно отказывался залазить в кабину, упираясь ногами и руками, как будто понимая, что его навсегда увозят из родных мест. В Чите он молчал и только испуганно озирался по сторонам, а когда мы попытались сесть в троллейбус, начал орать, что есть мочи (дословно): «Люди добрые, помогите! Выпустите меня отсюда Христа ради!»

Это будет позже, а пока я трясся в привычном ЗИЛ-131, и мою душу разрывали противоречивые чувства. Ликование — от того, что наконец свершилось то, к чему так долго и трудно шёл; щемящее чувство грусти об ушедшем, которое вовсе не хотелось возвратить обратно; робость перед будущим — как-то встретит и примет незнакомый коллектив на новом месте службы? Нечто подобное я испытывал при выпуске из училища, но в этот раз ощущение было сдобрено обретённой за пять лет мудростью.

На станции я скупо попрощался с Володей и отправил его обратно, не дожидаясь поезда, — ведь завтра ему предстоял обычный и нелёгкий день командира группы спецвооружения. Ещё через час мы погрузились в поезд, и прошлое окончательно становилось таковым с каждым метром, отдалявшим меня от заброшенного полустанка под названием Ясная. На сегодняшний день эти метры превратились в 27 лет жизни.

Я грустно смотрел в чёрное окно и видел только своё отражение. Пять лет утонули в непроглядной забайкальской ночи, а колёса, казалось, отстукивали бодрый мотив популярной тогда песни: «Когда это было, когда это было во сне наяву. Во сне наяву по волне моей памяти я поплыву…»

Письмо с войны

Андрюха, привет!

Я жив-здоров, лежу в медроте после аппендицита. Готовимся к выводу. Гилуч уже в Союзе. Тут остался я да Тхоривский.

П. в себе ногу прострелил — в Союз отправляют — сучара. Надеюсь на документы, что подойдут, а не подойдут — так и хрен с ним — немного осталось.

Олега Онищука в мае наградили…. Это образно.

Буду заканчивать. Напиши. Саша.

4.06.88.

Через несколько дней после того, как я получил это последнее письмо из Афганистана, Саша вернулся в Союз. Ждать и получать эти письма оказалось нелёгким делом. Я был Саниным «душеприказчиком», иначе говоря, мне в случае его гибели должны были сообщить первому. Каждый раз, когда почтальон приносила почту в военкомат, где я подвизался военным клерком по причине несостоятельного здоровья, душа моя замирала от страха. А уж если вдруг приносили во внеурочное время телеграмму, то и вовсе…

Но обошлось. Вернулся. «Жив и здоров», — как он писал, — тиф, две желтухи, аппендицит не в счёт. Какие всё-таки разные понятия о жизни и здоровье на гражданке и в армии… Так же как и понятия Родины, долга, дружбы и верности. Как сказал мой друг в ответ на мои сомнения в адекватности гражданских ценностей: «Не парься, Андрюха. Они, гражданские, по непонятным нам законам живут. Не пытайся их понять, так как они и сами их знать не хотят».

Есть такая мудрость: «Минуты тянутся, часы идут, дни и месяцы бегут, а годы летят». Всё верно, так оно и случилось. Теперь уже мне примерно столько лет, сколько ветеранам Великой Отечественной войны было тогда, когда я только начинал службу. Я пока так и не сумел побывать ни на одной дорогой мне могиле, возложить цветы к памятникам Олегу Онищуку и Евгению Сергееву. Мой личный скорбный список уже подбирается к цифре тридцать.

Теперь я спокойно могу проводить время, как мечталось тогда, а именно: лежа на диване. Много сплю, сытно ем, мне тепло и уютно, у меня дорогая машина, но почему я всё чаще возвращаюсь мыслями к тому беспокойному и трудному времени? Почему, когда я слышу звуки марша «Прощание славянки», на глаза наворачиваются слёзы, а ноги начинают подёргиваться, как у цирковой лошади, в такт мелодии?

Всё чаще погружаюсь в воспоминания, с трудом преодолевая толщу времени, путаюсь в лабиринте памяти, и передо мной возникают, как старые фотографии, живые картинки прошлого. Вот капитан Бочаров жадно глотает воду из стакана, налитую ему друзьями, вместо водки и при этом даже не замечает подмены. Кутёж в офицерской общаге с неизвестно кем привезёнными из Читы двумя девками. Вот Саня Зайков после полного отказа купола тут же прыгает второй раз, чтобы преодолеть себя, и приземляется уже под аплодисменты товарищей. Вот

Боря Месяцев играет на гитаре и поёт: «…нашей юности надежды…»

Я снова там, среди своих друзей. Шучу и ругаюсь с ними, убеждаю и спорю, радуюсь и сопереживаю. Знаю роковые ошибки каждого, знаю их судьбы. Вот только предупредить не могу ни о чём.

Картины прошлого тускнеют, и меня накрывает крепкий сон, уставшего после тяжёлого дня офицера… а может, и не просыпался я вовсе?

ППД — пункт постоянной дислокации.

Воспроизведено со слов капитана Переверзева.