насилию «не потому, что их напугали, сбили с пути истинного и не в силу своего идеализма, а потому, что хотят причинить боль людям… Война стала их сбывшейся мечтой». Аналогичным образом, комментируя ситуацию в Шри-Ланке, Стэнли Тамбия делится наблюдением, которое можно в целом применить к феномену, получившему название межэтнического насилия. Тамбия подчеркивает «ужасающий факт нашего бытия»: «меньшинство активистов, популистов и террористов с обеих сторон» может держать «в заложниках целое общество», в то время как многих людей, занимающих серединную позицию, «посулами или силой заставляют необратимо принимать чью-либо сторону по мере того, как кровопролитие с обеих сторон усиливает эмоции и чувства, связанные с такими исконно близкими каждому темами, как родство, народ, религия, язык и „раса“» [316].
Обычно утверждается, что 7 декабря 1941 года на Перл-Харбор напали «японцы». Разумеется, никто не воспринимает это утверждение буквально, будто это все население Японии или хотя бы бо́льшая его часть непосредственно участвовала в этом предприятии. Скорее, под этим подразумевают, что атаку предприняли отдельные подразделения вооруженных сил Японии по приказу властей страны и, возможно, при определенной поддержке со стороны японского населения. Напротив, при обсуждении межэтнических и, шире, гражданских войн такие тонкости часто упускают из виду. Когда делается утверждение, что в войне участвуют «сербы» или «хорваты», из этого зачастую проистекает представление, будто две эти группы докатились до чего-то вроде войны всех против всех, когда сосед идет против соседа. В итоге ошибочное и даже расистское представление о том, что целая группа искренне стремится уничтожить другую группу, действительно оказывается важной причиной самого насилия, и подобное представление может разрушить любую возможность воспринимать нюансы и разнообразие оценок.
Головорезы как боевые единицы пережитков войны
В большинстве, а то и во всех современных гражданских войнах преимущественно или в первую очередь участвуют полуорганизованные и главным образом беспринципные криминальные хищники, привлеченные или завербованные творить насилие ради насилия и того личного и материального удовлетворения, которое насилие зачастую может обеспечить. Подобно бандитам и командам пиратов, численность этих людей нередко невелика, хотя при этом их вполне достаточно, чтобы запугивать безоружных и дезорганизованных гражданских лиц, которые выступают для них главной добычей и источником удовлетворения.
Таким образом, для большинства конфликтов, которые сегодня называют войнами, прежде всего характерны бессистемные и спорадические стычки между головорезами. Это не запрограммированное и/или первозданное столкновение цивилизаций, хотя многие участники таких конфликтов в самом деле с оглядкой прибегают к этнической, национальной, идеологической или цивилизационной риторике, дабы оправдать свои действия, поскольку подчеркивать волнительную сторону и выгоды хищничества было бы ошибкой с политической точки зрения. Например, мясник из Сьерра-Леоне Фодей Сабана Санко говорил, что взялся за оружие после «некоего виде́ния», а своей целью называл «защиту демократии». Похоже, именно это и заставило его привести своих одурманенных наркотиками юных подопечных в раж и вызвать у них желание отрезать людям руки, чтобы те не смогли голосовать на выборах, которые сторонники Санко бойкотировали [317].
Джеймс Фирон и Дэвид Лейтин в своем обзоре исследований, посвященных «межэтническим» войнам, отмечают: «Феномен, описываемый как межэтническое насилие, очень напоминает гангстеризм без обязательного этнического компонента», и для этого требуется лишь «наличие головорезов, которых можно мобилизовать». «Можно задаться вопросом, – рассуждают далее авторы, – наблюдаем ли мы стремительный подъем межэтнических войн после окончания холодной войны или же все больше выступлений повстанцев именуются „этническими“ благодаря ситуационным новым определениям и умению правильно преподнести суть происходящего со стороны лидеров повстанцев, жаждущих заручиться поддержкой великих держав, которые теперь склонны видеть в конфликтах этническую составляющую, а не противостояние левых и правых» [318]. Такая постановка вопроса действительно выглядит обоснованной.
Более того, участники многих подобных конфликтов на самом деле не хотят, чтобы «война» заканчивалась, потому что они с легкостью нагревают на ней руки. При этом наблюдается и некое подобие обратной причинно-следственной связи: по словам Дэвида Кина, «чем дольше длится гражданская война, тем больше вероятность того, что люди найдут способы извлечь из нее выгоду» [319]. Корректность этого тезиса иллюстрируют длительные гражданские войны в Ливане и Бирме. Также его подтверждает пример Колумбии: хотя у правительства страны, по-видимому, имеется стимул прекратить войну, большинство партизан и военизированных формирований не слишком разделяют это устремление. Партизаны (или, по крайней мере, их лидеры), похоже, действительно хотят захватить власть и реформировать страну, но если этот план не удастся реализовать, они, скорее всего, сочтут бесконечную войну более удовлетворительным и экономически выгодным сценарием, чем мир, и, как видно, совершенно не склонны торопить развитие событий [320]. Между тем многие полевые командиры и наемные формирования благоденствуют в своих персональных криминальных вотчинах, а некоторые даже рассчитывают стать респектабельными фигурами.
Хотя количество войн, идущих в отдельный момент времени, на протяжении большей части последних четырех десятилетий неуклонно увеличивалось, существенного роста числа войн, начинавшихся в отдельно взятом году, не наблюдалось. Это означает, что войны стали более продолжительными, и это согласуется с представлением об их зачастую криминальном характере [321].
Стоит задаться вопросом: действительно ли многие из этих предприятий вообще являются войнами? Основная цель войны – победа (а зачастую и сопутствующая ей добыча). Для экономически выгодных предприятий, которые, по замыслу их инициаторов, создаются на века, существует другое название – бизнес, а если такие начинания незаконны, то перед нами преступность. Оценивая хищничество полевых командиров в ряде африканских стран, Дэвид Кин описывает процесс, участники которого «избегают сражений, нападают на безоружных гражданских лиц и зарабатывают деньги» [322]. Кин использует слово «война», но его характеристики представляются гораздо ближе к описанию преступности.
«Суть войны», утверждает Мартин ван Кревельд, «заключается не в том, что представители одной группы людей убивают представителей другой, а в том, что они, в свою очередь, готовы быть убитыми в ответ, если это будет необходимо». В аналогичном русле рассуждает Роберт О’Коннелл, который, рассматривая под разными углами историю и предысторию военных действий, ищет некое определение, позволяющее отличить войну от кровной мести и других форм вооруженной бойни и насилия. По мнению О’Коннела, для того чтобы вооруженный конфликт считался войной, он должен быть преднамеренным и осуществляться под руководством той или иной структуры государственной власти. Кроме того, такой конфликт должен быть сосредоточен «на общественных проблемах с акцентом на их силовом решении с использованием групповых ресурсов». Участники боевых действий должны преследовать осязаемые экономические и/или социальные цели и быть готовы «к риску умереть или получить увечья ради достижения этих целей, исполняя приказы командиров». Наконец, воюющие стороны должны понимать, что итоги войны «будут иметь не сиюминутный, а растянутый во
