Все то время, что мы бродили по «даче», меня не покидало грустное чувство. Эти громадные, лишенные человеческого тепла и души залы, мебель, картины, в которые было вложено столько труда и таланта, так никому и не послужили. Эта «дача Горбачева» вольно или невольно стала символом его эпохи — эпохи несбывшихся надежд, горьких разочарований и бесплодно потраченных сил. Покидал я ее со смешанными чувствами, но долго печалиться нам с Лидой не пришлось.
Пока мы восхищались этим последним «осколком советской империи», подчиненные Аслана времени даром не теряли. На улице наши носы уловили аппетитный запах шашлыка, доносившийся с заднего двора. Там весело потрескивал костер, а над ним и наспех сооруженным из досок столом колдовали два бойца из охраны. Несмотря на то что Ибрагим с Кавказом спешили по делам в Гагру, они не смогли устоять под напором Аслана, а мы с Лидой были только рады задержаться в этом земном раю и остались разделить хлеб-соль.
Аслан широким жестом пригласил к «походному столу», разлил по стаканам вино и, как принято в Абхазии, произнес тост за гостей. Мы с Лидой охотно присоединились. Кавказ с Ибрагимом подняли стаканы и, не пригубив, опустили на стол.
— Что, не нравится?! — насторожился Аслан и предложил: — Может, водки?
— Нет! Спасибо, не надо. Мы не пьем, — вежливо отказался Ибрагим.
— Ты меня обижаешь, брат!
— Извини, Аслан, нам нельзя.
— Как это — нельзя?! Болеете, что ли?
— А что, похоже? — попытался свести к шутке Кавказ.
— Тогда я тебя не понимаю! Ты что, не абхаз? — обиделся Аслан и без всякой задней мысли брякнул: — А! Так вы же эти самые… мусульмане! Турки…
И тут моих друзей будто подменили. От былого благодушия не осталось и следа, они вспыхнули как спички. Бедняга Аслан понял, что сморозил страшную глупость, и, съежившись, потерянно бормотал:
— Я, ребята, ничего плохого… Извините, сорвалось…
Но Ибрагима было не остановить, он швырнул на стол вилку и с негодованием воскликнул:
— Ты что несешь! Какие мы турки?! Мы абхазы!..
— Нас сто лет гнобили! Отобрали имена и фамилии. Но мы здесь и говорим по-абхазски! — вторил ему Кавказ.
Мне и Лиде с трудом удалось загасить нелепую ссору. Обед был окончательно испорчен. Ибрагим с Кавказом больше ни к чему не притронулись, торопливо простившись с Асланом и ребятами из охраны, мы возвратились к машине и выехали в Гагру.
Всю обратную дорогу Кавказ с Ибрагимом терзались тем, что о них сказал вслух Аслан. К сожалению, такое случалось нередко, и каждый раз это больно ранило моих друзей. Им и еще сотням других добровольцев, оставшимся после войны в Абхазии, приходилось снова и снова доказывать, что они такие же абхазы, как и те, кто во времена махаджирства не покинул ее.
Суровое прошлое продолжало напоминать о себе и спустя сто с лишним лет все еще разделяло их. Но оно, и я в этом не сомневался, уже не было властно над будущим Ибрагима, Кавказа и другими потомками махаджиров. Я твердо верил в то, что трудную дорогу к самим себе они пройдут вместе и рано или поздно, но перевернут последнюю трагическую страницу в истории Абхазии и ее народа. Недавняя война и не менее жестокие испытания, связанные с пятилетней блокадой, не сломили его. Могучий зов родной земли и любовь к родине были намного сильнее всех предрассудков.
Такого изнурительно жаркого августа в Абхазии давно уже не было. В полдень от палящего солнца на улицах Сухума начинал плавиться асфальт, металлические крыши домов раскалялись, как сковородки, а от обжигающе-горячего воздуха перехватывало дыхание, и потому горожане предпочитали проводить время на берегах Гумисты или на знаменитых песчаных пляжах Агудзеры. В те дни город напоминал одну огромную печь кирпичного завода. Здесь же, на государственной даче президента Республики Абхазия, жара мало ощущалась, знаменитый дендропарк, детище Николая Смецкого, за сто с лишним лет ставший еще одним чудом света, надежно защищал ее от жгучих солнечных лучей, а легкий бриз, потягивавший со стороны моря, приносил с собой бодрящую свежесть и прохладу.
Пошла вторая неделя, как президент Владислав Ардзинба перебрался сюда из городской квартиры. В последнее время его все чаще донимали острые головные боли, временами переходящие в изматывающую не только тело, но и душу слабость. Перемена места сказалась к лучшему, он почувствовал себя гораздо бодрее и с прежней энергией принялся за дела, а их накопилось невпроворот.
Одно из них, и весьма важное, предстояло решать в ближайший час. Посол США в Грузии находился на пути к госдаче, с чем он мог пожаловать, президент мог только догадываться. После провала в Тбилиси «миссии Примакова», пытавшегося вдохнуть новое дыхание в абхазо-грузинские переговоры, зашедшие в тупик, американцы тут же активизировались. В том, что коварный Седой Лис — Шеварднадзе непременно воспользуется визитом посла и постарается разыграть очередную комбинацию на американском и российском политическом поле, сомнений у Владислава Ардзинбы не возникало.
При одном только воспоминании о той роковой поездке в августе 1997 года в Тбилиси его передернуло. За все годы своей бурной политической карьеры в более унизительном положении он еще не бывал. Шеварднадзе ловко переиграл их с Примаковым по всем статьям. Выманив в Тбилиси на «переговоры», попытался предстать в роли «великого и милосердного», а его выставить упрямым и кровожадным вождем «сепаратистов».
В памяти всплыли ее мельчайшие детали. То было время, когда казалось, что вот-вот в переговорах с Тбилиси произойдет прорыв и ему наконец удастся вырвать Абхазию из тисков жесточайшей блокады. Во многом эту надежду питал приход на должность министра иностранных дел России хорошо знакомого по совместной работе в Верховном Совете СССР Евгения Примакова. В отличие от предшественника Андрея Козырева, откровенно смотревшего в рот американцам и бывшему своему шефу Шеварднадзе, новый министр занимал позицию, более отвечавшую национальным интересам России на Кавказе.
Беседа с Примаковым носила доверительный характер, министр не раз вспоминал совместную работу в Верховном Совете СССР и с пониманием отнесся к его позиции по урегулированию абхазо-грузинского конфликта. Прошло всего несколько часов, как закончился разговор, и тут как тут напомнил о себе из Тбилиси Шеварднадзе.
Непревзойденный лицедей, он начал разговор издалека, позволил себе пару шуток, но Владислава Ардзинбу не покидало смутное чувство тревоги. Седой Лис, за спиной которого все явственнее прорезались «уши американцев», не один раз пытавшийся заманить его в политическую ловушку, накануне предстоящей встречи проявил удивительную сговорчивость. Это настораживало, но теплившаяся в глубине души надежда, что такой политический тяжеловес, как Примаков, не позволит водить себя за нос, перевесила все сомнения, и после мучительных размышлений он все-таки вылетел в Москву, а оттуда 14 августа на борту авиалайнера министра иностранных дел России они отправились в Тбилиси.
Столица Грузии встретила безоблачным небом, шикарной ковровой дорожкой и возбужденной толпой корреспондентов, осаждавших со всех сторон трап самолета. Первым с него сошел Примаков и сразу же попал под «обстрел» журналистов.
«Я привез вам Ардзинбу!» — эти первые фразы, сорвавшиеся с губ министра иностранных дел России, прозвучали для президента Абхазии ужаснее пощечины.
Его — руководителя страны, победившей в тяжелейшей войне, представили этой галдящей и нахально ухмыляющейся толпе как какого-то непокорного вассала, доставленного чуть ли не в клетке к трону восточного сатрапа. От возмущения в нем все вскипело, и Примакову стоило немалых усилий, чтобы уговорить спуститься с трапа и отправиться на встречу с Шеварднадзе. Тот приветствовал слащавой улыбкой, но ни она, ни стол, ломившийся от выпивки и закуски, не могли ввести в заблуждение. В горло не лез кусок, который старательно подсовывал хозяин стола, а душу мутило от одной только мысли, что он так легко попался на крючок, ловко подведенный коварным Седым Лисом.
Эти болезненные воспоминания отозвалось острой пульсирующей болью в затылке, а через мгновение в глазах зарябили черные точки. Мучительная слабость, которая после поездки в Тбилиси все чаще напоминала о себе, снова разлилась по телу. Владислав Ардзинба сделал над собой усилие, чтобы перебороть ее и ту неведомую болезнь, что изнутри подтачивала его. Уже не первый месяц врачи пытались докопаться до причины недуга, но пока все их усилия были тщетны.
Невольно в памяти всплыл произошедший накануне поездки в Тбилиси разговор со Станиславом Лакобой. Давний соратник по национально-освободительной борьбе, с которым был съеден не один пуд соли, категорически возражал. Его аргументы вызывали разве что улыбку, богатое воображение историка могло подсказать не только банальную версию с отравлением, а и более изощренные способы и средства, наверняка имевшиеся в арсенале грузинских спецслужб. Тогда он отмахнулся от этих доводов, но Станислав упрямо твердил свое и продолжал возвращаться к истории загадочной смерти первого председателя ЦИК Абхазии Нестора Лакобы в Тбилиси в декабре 1936 года.
