Кровь прихлынула к лицу посла. Он, как рыба, выброшенная на берег, хватал раскрытым ртом воздух и ничего не мог сказать, а когда пришел в себя, то в нем снова заговорил дипломат.
— Я понимаю вас, господин президент, это была большая трагедия, но пришло новое время, и потому надо смотреть дальше, вперед. Там…
— Вперед?! Куда — снова в Грузию?! Вы хоть понимаете, о чем говорите?! Это равносильно тому, если бы русскому или американскому народу, свернувшему шею фашистам, опять предложили Гитлера с его концлагерями и гестапо! Вы что, это хотите вернуть моему народу?!
— Господин президент! Господин президент! Я совсем другое имел в виду, — растерянно бормотал посол и нервно елозил в кресле.
— Другое?.. — Лицо Владислава Ардзинбы вновь запылало гневом и, не выбирая выражений, он обрушился на него: — Благодетель мне нашелся! Если вы такой знаток Абхазии, то чего в броневике по Сухуму раскатываете? Выйдите на улицу и повторите все это людям, а я посмотрю, что с вами станет!
Американец захлопал глазами, его лицо побагровело, как перезревший помидор, а когда к нему вернулся дар речи, сорвался на визг:
— Жалкие пигмеи! Решили нас запугать?! Меня?! Америку?! Мы только пошевелим одним пальцем — и вы завтра приползете в Тбилиси на коленях! Мы вас…
— Что?! — этот не то рык, не то рев рассвирепевшего президента расплющил американца в кресле, заставил вздрогнуть помощника и напрячься телохранителей.
В следующее мгновение произошло то, что вряд ли когда случалось в современной дипломатической практике. Папка с американскими предложениями взлетела над столом и с оглушительным треском захлопнулась перед носом опешившего посла. Его физиономию перекосило, щеки запылали как от пощечины, он пытался что-то сказать, но следующий удар Владислава Ардзинбы был посильнее апперкота знаменитого Мохаммеда Али.
— Пошел ты… со своими предложениями!!!
Посол хоть и слабо знал русский, но понял все без переводчика и расплылся, как студень. Еще бы, такого дипломатического фиаско в его долгой карьере еще не случалось. Последнее «предложение» президента Ардзинбы херило навсегда не только ее, но и его имя. Отмыться от подобного позора можно было разве что собственным харакири на глазах всего Госдепа США.
Несколько секунд в кабинете царила гнетущая тишина, которую нарушало лишь прерывистое дыхание президента и посла. Они испепеляли друг друга пылающими взглядами, и сколько продолжалась эта молчаливая «перестрелка», не могли сказать ни помощник, ни телохранители, застывшие каменными изваяниями у стен. Первым остыл президент. Посол тоже быстро спустил пар, перспектива политического харакири его явно не устраивала, но как выпутаться из того положения, в которое он сам себя загнал, уже не знал. Все зависело от Владислава Ардзинбы.
Тот нервно повел плечами и не без сарказма спросил:
— Господин посол, надеюсь, что после такого дипломатического разговора воевать не станем?
— Худой мир лучше любой доброй ссоры, — поддержал миролюбивый тон посол.
— Извините, я был слишком резок, — здесь президент сделал паузу, а затем продолжил: — Прошу понять меня правильно, дело вовсе не в упрямом Ардзинбе, а в моем народе, который не только в прошлой войне, но и за свою долгую историю перенес столько страданий, что заслуживает к себе большего уважения. У нас нет вашей военной армады, и потому защищаемся, как можем. Мы с уважением относимся к американскому, русскому и, несмотря на все, грузинскому народу, но и к себе требуем того же. Мы никому не позволим разговаривать с собой свысока и диктовать, как нам жить дальше. Не загоняйте нас туда, откуда нет выхода. Дайте время, и оно все расставит по своим местам. Мы хотим мира, но мира, который нам не диктовали бы из Тбилиси, Вашингтона и даже Москвы. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Да, господин президент! — Впервые за время беседы в голосе американца зазвучали человеческие нотки, а в глазах появилось сочувствие. На этот раз он говорил искренне и от души: — Владислав Григорьевич, я понимаю вас и ваше стремление помочь своему народу, но, к сожалению, — и здесь он развел руками, — вы, а тем более я не можем не считаться с жестокими реалиями политики, которая диктует свои правила игры. Я всего лишь чиновник и должен строго следовать им, но вы президент, и у вас есть право выбора. Прощаясь, хотел бы пожелать: смотрите не ошибитесь.
— Не ошибемся! — был категоричен Владислав Ардзинба, он пожал протянутую послом руку и потом еще долго смотрел ему вслед.
Все это время Ибрагим с Джоном боялись пошелохнуться, таким президента им давно не доводилось видеть. Подобное на их памяти было под Ахбюком, когда он поднял в атаку ополченцев, дрогнувших перед бешеным натиском гвардейцев. Спустя годы, когда о том времени напоминали только поросшие травой развалины, президент с прежним неистовством продолжал воевать за нее — за Абхазию. Тяжело вздохнув, он с грустью заметил:
— Да, ребята, на войне бывало полегче. — И, возвратившись к столу, взял пакет с документами и распорядился: — Ибо, это для Сергея Багапша и Сократа Джинджолии, пусть детально проработают вопрос на правительстве и в парламенте и пришлют свои соображения. Да, и еще, не забудь зайти в приемную к Раисе Николаевне и забрать почту.
— Все сделаю, Владислав Григорьевич! — заверил Ибрагим и не мешкая выехал в город.
Через десять минут он был в правительстве и, хотя уже наступило время обеда, застал на местах премьера Сергея Багапша и председателя парламента Сократа Джинджолию. Передав им пакеты, направился в администрацию президента, по пути встретил Кавказа и вместе с ним поднялся в приемную. В ней было непривычно тихо, кроме самой Раисы Погорелой в углу на краешке диванчика скромно занимал место миниатюрный — язык не поворачивается назвать стариком — абхаз.
На вид ему было не больше шестидесяти пяти. Под летней рубашкой, сверкающими снежной белизной брюками, стрелки которых, казалось, резали воздух, угадывалось еще крепкое и жилистое тело. Лишь легкая рябь морщинок, покрывавшая открытый высокий лоб, и седые усы выдавали возраст. Светло-голубые глаза напоминали позднее сентябрьское небо. В них отражалось то же величавое спокойствие, которым, несмотря на неистовые июньские грозы, изнуряющую июльскую жару и свирепые августовские штормы, дышала и манила к себе бесконечная небесная высь над горами.
Старик цепким взглядом прошелся по Ибрагиму с Кавказом, и они склонили головы в уважительном поклоне. Он ответил легким кивком и тут же, словно улитка, замкнулся в себе. Ибрагим прошел к столу, принял у Раисы Николаевны почту для президента. Уложив ее в папку, она поинтересовалась:
— Как Владислав Григорьевич?
— Нормально! Скучать никому не дает! — дипломатично ответил Ибрагим.
— Здесь когда будет?
— Даже не знаю. А что, есть что-то срочное?
— Как сказать, — замялась Раиса Николаевна и, бросив взгляд на старика, пояснила: — У меня, Ибо, к тебе одна небольшая просьба.
— Пожалуйста! — охотно согласился он.
— У Давлета Чантовича Кандалиа личное письмо к президенту, если не затруднит, то передай.
Старик встрепенулся, на удивление легко поднялся с дивана и слегка надтреснутым голосом произнес:
— Оно у меня там! — И поспешил в коридор.
Ибрагим с Кавказом вслед за ним вышли в холл. Давлет Чантович снял с полки холщовую сумку, пошарил в ней, нашел почтовый конверт, достал отпечатанное на пишущей машинке письмо и предложил:
— Можешь почитать, там нет ничего такого!
— Ну что вы!.. Зачем? Это же вы написали президенту! — отказался Ибрагим.
— Да, президенту! Одна надежда на него, что поможет мне и моей старухе! Остальные палец о палец не ударили и одними обещаниями кормят.
— Не волнуйтесь, я все сделаю, — заверил Ибрагим, положил письмо в папку и предложил: — Может, вас домой отвезти?
— Домой, говоришь, сынок? — переспросил Давлет Чантович и с горечью произнес: — Нет его у меня.
— Как это — нет?! — удивился Кавказ.
— А вот так! За свои восемьдесят восемь не заслужил!
— Родственники же остались? — поинтересовался Ибрагим.
— В Мерхеули, и те давно на кладбище лежат.
— Это где родился Берия?! — некстати вспомнил Кавказ про зловещего наркома НКВД и тут же пожалел.
Тихий и благообразный старичок на глазах превратился в клокочущий вулкан. Лицо Давлета Чантовича пошло бурыми пятнами, губы судорожно задергались, и с них в адрес Берии понеслись проклятия:
— Гад! Чтоб ему гореть в аду синим пламенем! Сволочь! Пол-Абхазии в крови утопил! Кровосос хе…в!
Этот взрыв эмоций обессилил старика, и Ибрагим с Кавказом не на шутку переполошились, но он на удивление быстро пришел в себя и зашуршал бумагами в сумке. На стол один за другим ложились пожелтевшие и потерявшие цвет документы: справка об освобождении из казанской спецтюрьмы, прошение о реабилитации, копии писем к маршалу Ворошилову, генеральному прокурору Руденко. И когда уже не осталось свободного места, Давлет Чантович сгреб их в кучку и с ожесточением произнес:
