— А что, ребята, он прав — зачем плевать в колодец, нам тут бывать не один раз. Нельзя показывать себя свиньями!
— Вы как хотите, а я пойду к Юлишке, — сказал Пыпин, — но чтобы никто другой потом не смел…
— Не надо! Ты начнешь — других не остановишь, — предупредил Ваня, — да и беременную потревожишь.
Женщины затаились, чувствуя, что речь идет о них, и ожидая, чем все это кончится. Маришка не вытерпела напряжения, соскочила с кровати и зажгла керосиновую лампу. Она стояла как богиня, тонкая ночная рубашка не могла полностью скрыть прелесть ее тела. В волнении Маришка не замечала, что выставила свою наготу мужчинам напоказ. Юлишка что-то ей сказала, и девушка, прижав руки к груди, бросилась под одеяло, оставив горящую лампу. Женщины хохотнули, следом, разряжая обстановку, взорвались смехом и мужчины.
Утром все могли смотреть друг другу в глаза с чистой совестью, и вряд ли кто пожалел, что я помешал совершить бесчестие. Теперь Маришка не отходила от меня, постоянно повторяя:
— Шандор! Шандор!..
Завтракали мы все вместе. Маришка взялась подшить мне подворотничок, пришить пуговицы и залатать гимнастерку — обмундирование у нас было крайне изношенное, зачастую снятое с убитых, выстиранное и отремонтированное в армейских банно-прачечных отрядах. Она даже принялась петь по-мадьярски, и я ей подтягивал, не понимая смысла слов. Увы, но к обеду пришел приказ Сорокина немедленно освободить занимаемые ротой дома и передислоцироваться на станцию. Не стану описывать мое расставание с Маришкой — оно и сейчас волнует память. Мне больше не довелось встретиться с ней, хотя другие ее видели. Об этом я еще расскажу.
Переехав через железнодорожный переезд станции Шарбогард, мы разместились в двухквартирных домах, построенных железнодорожным ведомством. Дома были новые, красивые. Я со своим штабным имуществом обосновался в одном из домов, во дворе его остановились обоз и кухня. В одной из квартир дома с родителями проживала девушка, которую можно было назвать близнецом Маришки, разве только она была полнее и не отличалась такой застенчивостью и скромностью. Она уже при разгрузке подвод крутилась возле меня и сразу потащила в свою квартиру. Мы с Лосевым уже несли железный ящик с секретными документами следом за ней, когда нам встретился Сорокин. Взглянув на девицу, он сразу заявил, что сам остановится в этой квартире, а мне следует разместить штаб у соседей.
Девушка, поняв, в чем дело, начала бурно что-то объяснять Сорокину и постоянно тянула меня за рукав шинели, но приказ командира, как известно, не обсуждается…
Я перенес свое имущество в соседний дом, и следом пришла эта белокурая, в белоснежной меховой шубке и такой же шапочке, красавица. На нее сразу набросилась, видимо, с бранью, наша старушка-хозяйка. Девушка зло отвечала, но вынуждена была уйти к себе. Хозяйка дала мне понять, что эта девушка нехорошая.
Вечером пришел с работы хозяин — старичок лет семидесяти. Он был в форменной одежде железнодорожника, седой, розовенький, добродушный. Нам, молодым, было смешно смотреть, как он воркует возле своей старенькой жены, задорным петухом посматривая на нее, как они целуются. Они жили удивительно дружно, им могли позавидовать молодожены.
В следующем доме, где разместились командиры взводов, жили поляки. Васильев стал ухаживать за хозяйской дочкой, учительницей, преподавателем французского языка. Сам учитель, он быстро нашел путь к ее сердцу, тем более что оно было открыто любви. Девушке было за двадцать, малочисленных местных мужчин она не подпускала к себе, но вдруг случай свел ее с равным, да еще и блестящим офицером, славянином. У нее было остренькое румяное лицо, большие глаза, обрамленные длинными ресницами, красивая фигура. Одевалась она тоже очень изящно.
Завязался бурный роман, но к своей постели Васильева она не подпускала. Вечера проходили весело, с вином, картами и танцами. Галька флиртовала вовсю, но не сдавалась, тем более что все происходило под присмотром ее родителей, и тогда Васильев пошел на авантюру: он объявил, что женится на Гальке.
Он пришел ко мне и изложил свой план действий, прося помочь ему. Васильев хотел, чтобы я «зарегистрировал брак», конечно же, фиктивный. Я отказался. Тогда он привел с собой других офицеров, и все стали уговаривать меня, заявив, что Сорокин не возражает. Я сдался. Состоялась «помолвка», устроили вечер с танцами, с приглашением соседских девушек, которые теперь более доверчиво относились к нашим офицерам.
Утром пришел посыльный от Васильева и сообщил, что невесту готовят к вступлению в брак. Я достал большую книгу в кожаном переплете, которая досталась мне при захвате немецкого обоза еще на Украине. В ней я вел учет личного состава штрафников. Я разлиновал новую страницу, сделал заголовок таблицы.
После завтрака ко мне под руку пришли жених и невеста, командиры взводов, подружки невесты. Я встретил их у порога, провел к столу, на белой скатерти которого эффектно лежала раскрытая книга. Жених и невеста стояли у стола рука об руку. Фарс начался.
Я записал паспортные данные брачующихся. Затем спросил невесту:
— Желаете ли вы стать женой Васильева Геннадия Александровича?
Галька не понимала, что я говорю, вопросительно смотрела на Васильева. Он объяснил, что именно я хочу услышать, и она закивала: «Да, да!»
— Желаете ли вы взять в жены Гальку Сикорскую? — спросил я у Васильева.
— Конечно, желаю, у меня безвыходное положение!
За спиной «молодоженов» офицеры давились от смеха, но держались героически. Они боялись сорвать этот спектакль, ведь завтра и они могли его разыграть со стоящими рядом с ними девушками.
— Вы отвечайте — да или нет!
— Да.
— Поцелуйтесь. Отныне и на всю жизнь… — И я произнес вдохновенную речь о том, что они должны мирно жить, сладко спать и много детей нарожать.
Ребята уже не могли сдерживаться и смеялись от души, объясняя своим подругам мимикой и жестами, что я говорю, покачивая на руках воображаемых младенцев.
Вечером гуляли свадьбу. Кажется, и родители Гальки восприняли все серьезно, а возможно, просто хотели прикрыть этим грехи своей дочери. На видном месте сверкала никелем и белизной кружев высокая кровать «новобрачных» со стопкой подушек.
На другой день к моим хозяевам добралась из Будапешта дочь Карина, не очень красивая, но миловидная молодая женщина с ребенком, девочкой лет четырех. Будапешт в это время уже был окружен советскими войсками, и немцы с венграми предпринимали отчаянные попытки разорвать кольцо. Население города жестоко страдало от артогня и бомбардировок, холода, голода, болезней и отсутствия воды.
Хозяйка попросила меня потесниться в комнате, где стояли вместе две широкие кровати, на которых спали порознь я и Лосев. Теперь она предложила нам с Павлом спать на одной кровати, чтобы ее дочь с внучкой разместились на другой.
Благополучное прибытие дочери и внучки хозяйка решила отметить и пригласила нас. Конечно же, их стол был более чем скуден, и нам пришлось его основательно дополнить. Вино, которым старики хотели блеснуть, я даже не попробовал, хотя все его хвалили, в том числе и Павел. Все немного захмелели, старики зарумянились и не скрывали свою любовь друг к другу. Девочка забралась ко мне на колени, играла медалями, что-то говорила. Надо сказать, что дети всегда меня любили и очень быстро теряли стеснительность, будто мы были знакомы уже давно. Играл патефон. Сердце размягчилось, повеяло мирной довоенной жизнью. Я взял девочку на руки и начал медленно кружить в танце, потом ее сменила мать, и даже старики пробовали кружиться в вальсе.
Ночью, когда девочка уснула, Карина осторожно переложила спавшую между нами дочь на мое место…
Утром старая хозяйка подала мне белоснежное полотенце и, улыбаясь, что-то спрашивала. Я понял, что она не против произошедшего ночью, наоборот, даже одобряет. После завтрака, проводив мужа поцелуем, она послала Карину на чердак за фасолью для обеда и подтолкнула меня подняться следом. Я догадался: хозяйка хотела, чтобы я не только приласкал ее дочь, но и увидел, что у них ничего, кроме этой фасоли, нет.
Начали прибывать штрафники, и вскоре нас передислоцировали в село километрах в тридцати от Шопрона. В самом населенном пункте разместился 202-й запасной полк, мы же заняли крупное поместье примерно в километре от него. Говорили, что оно принадлежало министру земледелия Венгрии.
Мы въехали в огромный двор на склоне холма, застроенный по периметру конюшнями, амбарами, хлевами, жилыми постройками. В верхней части размещался дворец, окруженный зеленым массивом. Стены дворца были окрашены в нежно-изумрудный цвет, а многочисленные лепные украшения, декоративные вазы, статуи, балюстрада — в молочно-белый.
К парадному входу вела широкая полукруглая лестница с мраморными ступенями. Перила внизу оканчивались львиными головами, а вверху — статуями обнаженных женщин. Противоположная сторона парадной лестницы спускалась на аллею с узорчатыми решетками арок, оплетенных вьющимися розами. Вдоль решеток стояли тщательно подстриженные декоративные кусты. Аллея перескакивала по кружевному чугунному мосту через пруд, в лед которого вмерзли ветви плакучих и в.
