— Братцы, дак я ж забыл шинель в борделе!
Грохнул смех. Все знали, что Козумяк первый раз надел новенькую шинель, сшитую в штабной армейской мастерской из отреза сукна для высшего офицерского состава. За нее он отдал набор кожи на сапоги, и сразу же потерял, да и где!..
Поезд набирал скорость. В ведре плескалось вино, в котелках стыла каша со свининой. Всех потянуло на еду, и мы оторвались от созерцания проплывавших мимо двери красивых горных пейзажей. За ужином пошли шутки и подначки в связи с посещением публичного дома, а когда мы улеглись на застланное брезентом сено и укрылись шинелями, Живайкин рассказал о своих впечатлениях.
Войдя в дом, Иван был поражен роскошью его убранства. Все сверкало бронзой, хрусталем и позолотой, лакированным деревом, дорогими тканями и кожей.
В просторном вестибюле на низких столиках у мягких кресел лежали альбомы с золоченым обрезом и в сафьяновых переплетах. Каждый альбом содержал прекрасно выполненные фотографии девиц в различных позах, выгодно показывающих рекламируемый «товар», там же были написаны их краткие характеристики и цена. Кого только там не было: румынки, русские, японки, китаянки, француженки, польки, итальянки…
Живайкин выбрал… русскую. Почему? Ему хотелось узнать, что это за дом, о здешних порядках, о жизни обитательниц дома, а кто мог рассказать об этом лучше русской? И Иван, подозвав полуголую девицу, указал на фотографию в альбоме.
— О! — закатила глаза девица. — Катя!
Взяв Ивана под руку, она повела его в примыкающий к вестибюлю кабинет с бронзовой табличкой «Доктор». Навстречу вышел рослый детина, пригласил к столу, заставил дать себя осмотреть, после чего нажал на кнопку. Вошла уже знакомая девица и опять под руку повела Живайкина по лестнице с ковровой дорожкой на второй этаж.
Они вошли в небольшой холл, от которого в четырех направлениях шли коридоры с дверьми в номера. На дверях каждого номера было написано имя «владелицы» и прикреплена ее фотография в соблазнительной позе.
Девица подвела Ивана к номеру с именем «Катя», постучала, и Ваня увидел девушку, вытиравшую слезы. Поздоровавшись, он спросил:
— Чем вы так расстроены, Катя?
— А! — махнула она рукой и начала быстро приводить лицо в порядок. — Все идут и идут ко мне. Вот почему бы вам не пойти к японке или француженке? Красивые ведь женщины и как обслуживают! А так вы сегодня у меня уже восьмой.
— Так мне, Катя, ничего от вас не нужно, кроме общения. С кем я здесь могу еще поговорить?
— Да знаю я вас! Так все говорят, а потом берут свое!
Она усадила Живайкина за столик, сама уселась напротив, не заботясь запахнуть шелковый халат, нажала кнопку. Почти тотчас появился портье. Она заказала ему что-то.
— Вот вы сказали, что я восьмой. Это что, много или мало?
— Что вы! Конечно, много. За день я принимаю одного-двух гостей. Пожалуйста, не осуждайте меня, не от сладкой жизни я здесь! А когда стану старухой — как жить?! Здесь много не скопишь на черный день. Нам платят по контракту небольшие деньги, но если ко мне приходит больше двух — их оплата идет на мой счет. Иногда мне делают подарки, но это бывает редко, если попадается богатый клиент.
В номер постучали, и вошел портье с подносом, на котором были бутылка вина и фрукты.
— Угощайтесь! — И она налила янтарное, сверкающее вино в хрустальные рюмки. — Такое вино в магазине вы не купите.
Когда выпили по второй рюмке действительно прекрасного густого вина, она пересела Ивану на руки, обняла за шею.
— Ну вот! — говорила она после. — А вы сказали, что только поговорить. Но сейчас и я получила удовольствие. Вы настоящий мужчина, сибирский медведь и приятный человек.
В дверь сильно постучали, и девица сказала что-то Кате.
— Прибежал посыльный. Вас срочно вызывают в часть, срочно! — И она торопливо поцеловала его.
Живайкин, выложив все пенго и рубли на столик, выбежал…
Утром состав стоял на каком-то полустанке. Женщины выстроились в очередь возле дворового туалета, а мужчины облюбовали ближайшую лесопосадку. Из рощи я вышел, когда поезд уже начал стучать буферами. Я догнал тормозную площадку и взобрался на нее. Там стояла миловидная блондинка в ладно подогнанной комсоставской шинели, хромовых сапожках, но с погонами рядового состава.
— А ведь запросто могли отстать! — сказала она и улыбнулась.
— Не отстану, если не прогоните со своей площадки.
— Нет, не прогоню, будет веселее ехать. Я не могу в вагоне — душно, захотелось проветриться. А вы из какой части?
— Да ваш сосед.
— Вы штрафник?
— И да, и нет. Я из постоянного состава штрафной роты.
— А я из ВЦ.
Мы разговорились. Мне так легко было с ней говорить, будто мы были давно знакомы и встретились после долгой разлуки. Видимо, и Аня, как звали мою спутницу, чувствовала ко мне расположение. Она рассказывала о своих подругах, о военной цензуре, о том, как часто приходится читать интересные письма и даже выписывать отрывки, которые бывают смешные и печальные. Работа ее интересная, но утомительная, поскольку продолжительность рабочего дня не нормирована.
Рассказала она и о том, что девушек из ВЦ домогаются офицеры штаба, нередко заставляя удовлетворять их похоть.
— У самих семьи, дети, а они атакуют вместо врага наших девчонок. Мы взбунтовались и договорились отказать нашим «папашам». А они решили нас проучить: отправить в эшелоне вместе со штрафниками. Напугали!..
Не знаю, как другие, но Аня явно не испугалась, поскольку ехала одна на тормозной площадке. Прохладный ветер, настоянный на хвое лесов, пронизывал мою шинель. У Ани покраснел нос, на щеках появилась гусиная кожа. Она передернула плечами. На правах галантного кавалера я расстегнул шинель и подставил ее полу девушке. Та взглянула пристально мне в глаза, точно решая, «да» или «нет», и прижалась к моей груди. Кровь ударила в голову, холод сменился жаром, и я начал целовать Аню.
На очередной остановке мы разошлись в свои вагоны, договорившись вечером вновь встретиться на тормозной площадке. Девушки ВЦ и наши ребята заметили, как я снимал с высоких ступенек тормозной площадки Аню, и подошли к нам. Пришлось мне знакомить Аню с нашими офицерами и старшинами и, прежде всего, с Ваней Живайкиным. Аня, в свою очередь, начала знакомить своих подружек со мной и остальными. «Лед тронулся…»
Вечером, когда мы с Аней вновь целовались на тормозной площадке, Ваня с Ириной, толстушкой с короткими ногами, знакомились более тесно.
Вновь мне было легко с Аней, приятно и интересно, но когда дело зашло дальше поцелуя, Аня призналась, что ждет ребенка от подполковника, которого она не любит. Я как-то не придал значения ее полноте в талии, зная, что женщины любят повязывать теплые платки на поясницу, а теперь, после ее признания, увидел все как есть. Девушка рассказала, что подполковник настаивает на демобилизации Ани и отправке ее домой, а она не хочет увольняться из армии и ехать к его родным. Ей хочется иметь более молодого мужа. Не в меня ли она целит? Это что же, повторение варианта, который уже был на Юго-Западном фронте под Старой Руссой? Ну и везет же мне! Видимо, я поскучнел, и Аня старалась сгладить неловкость. Она сказала, что от меня ничего не хочет.
— Нам хорошо быть вдвоем сегодня — и ладно. Ведь завтра нас обоих ждут новые испытания и неприятности. Зачем портить те дни, которые могут дать радость?!
Мы старались вернуть прежнюю легкость общения, принуждали себя, но внутри все протестовало, и мы смеялись сквозь слезы.
Утром следующего дня нас выгрузили из эшелона, и мы ушли на место своей дислокации. На ночь мы остановились в небольшом горном селе. Мы с Ваней Живайкиным заняли бедную небольшую избу. Хозяйкой дома была молодая жгуче-чернявая женщина с двухлетним сыном. Приняла она нас, как мне показалось, весьма неласково, почти враждебно. Она бросала на нас исподлобья быстрые, как молния, сердитые взгляды. Это была разъяренная черная пантера. Я полагал, что либо ее сильно обидели, либо ее муж ушел вместе с фашистами и воюет против нас. Но какова женщина! Какой бешеный темперамент! У Вани, точно у тигра, увидевшего лань, загорелись глаза.
— Ну, Ваня, тут тебе не удастся пообедать, — сказал я, — получишь от ворот поворот!
— А знаешь что, Саша, давай на спор? Если я проиграю, то я отдаю тебе свою заготовку кожи на сапоги, а если выиграю, то ты ставишь мне ведро вина. Идет?
— Идет, но только считай, что плакали твои заготовки.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!
Митя принес нам запоздалый обед. Ваня начал приглашать хозяйку к столу, но та холодно сверкнула глазами, подхватила сына и ушла из комнаты.
Убранство дома было самое бедное и примитивное, сделанное неумелыми руками хозяина. Если бы хозяйка была богачкой, то тогда была бы понятна ее враждебность к нам, но такая бедность! Обычно нас и более богатые семьи встречали радостно, как освободителей, а наша хозяйка была загадкой.
