§ 3. Итоги репатриации в СССР
О судьбах вернувшихся в рамках репатриации в Россию пока почти нет информации ввиду закрытости для исследователей профильного архива. Мы вынуждены ограничиться рассмотрением той нормативной базы, которая сложилась в процессе приема значительного контингента репатриантов. Косвенным образом в ней отразились те сложности, с которыми репатриантам пришлось столкнуться по прибытии на место. В феврале 1923 г. ГПУ приняло решение усилить работу по их политической фильтрации, для чего было предписано «провести точный учет и регистрацию возвратившихся репатриантов через органы ГПУ или местные органы управления». Наряду с этим ГПУ потребовало «усилить и углубить спецосведомительную работу» для «выявления группировок в среде вернувшихся на родину», а также «их связи с местным населением, бандитизмом и военнослужащими Красной армии, сельской интеллигенцией, кулачеством, бывшим белым офицерством и т. д.». В этом постановлении особо был выделен пункт о проведении мероприятий «к ликвидации беспочвенных преследований репатриантов со стороны местных властей»[984].
21 марта 1923 г. последовал приказ ГПУ № 113 о проведении комплекса мероприятий в связи с осложнением советско-польских и советско-румынских отношений. Для предотвращения активизации «врагов соввласти» в советском тылу и в связи с возможными осложнениями на западной и юго-западной границе было решено усилить работу по «очистке и изъятию всего вредного элемента». Отдельным пунктом предписали подготовку «операции по подозрительным полякам» и лицам «политически неблагонадежным, имеющим связи с Польшей».
Для этого местным губотделам ГПУ было рекомендовано «более тесно связаться с польскими бюро при губкомах, используя их для освещения жизни польского населения». Всех перебежчиков (прибывших самостоятельно, без участия структур по репатриации) из Польши, Румынии, Латвии и других государств было предписано направлять на жительство во внутренние губернии под гласный надзор милиции[985]. Приказом по ГПУ от 24 марта было предписано обращать «серьезное внимание на прибывающих врангелевских эмигрантов» и необходимость их фильтрации в регионе «всего побережья Черного моря, в Кубанской и Донской областях, в Крыму и на Украине»[986].
К апрелю 1923 г. НКВД выделяло следующие категории лиц, прибывающих из-за границы: а) возвращающиеся из Франции солдаты Русского экспедиционного корпуса; б) бывшие чины белых армий; в) иммигранты (иностранцы); г) реэмигранты (политические эмигранты, возвращающиеся на основе амнистии); д) реэмигранты (иностранцы); е) репатрианты (беженцы империалистической войны и пленные «гражданской войны Польши и России»); ж) военнопленные империалистической войны; з) заложники[987].
Независимо от категории, граждане, прибывшие в СССР из-за рубежа, направлялись «во все местности РСФСР по усмотрению ГПУ», за исключением гг. Москвы, Иваново-Вознесенска, Самары, Саратова, Казани[988]. Это обстоятельство было связано с тем, что в этих регионах имела место перенасыщенность рабочими руками и возвратившиеся на родину могли остаться без работы. Для лиц командного состава белых армий в июне 1923 г. запретная зона была расширена[989].
Прибывшие на основании амнистии лица, отнесенные к «неблагонадежному элементу» (офицеры из числа командного состава бывших белогвардейских армий), не подпадали под действие амнистии от 3 ноября 1921 г. Вопрос об их реабилитации мог быть решен только судом. «Окончательно реабилитированные» из этой группы репатриантов поступали на особый учет органов ГПУ[990].
Многообразие документов, выдаваемых всем категориям прибывающих, в апреле 1923 г. НКИД заменил двумя: для лиц, подлежащих эвакуации эшелонным порядком (эвакуационное свидетельство), и следующих одиночным порядком (проходные свидетельства). Прибытие на родину каждой группы сотрудники ГПУ и НКВД были обязаны встречать «радушно», при ведении с ними бесед «не затягивать их», чтобы «не утомлять слушателей». Одновременно в рамках обязательной политработы им следовало «выявлять моменты различия жизни за рубежом и у нас», отмечать достижения Советской России за 5 лет «в области экономической, промышленной, профессиональной и проч.»[991].
Каждому репатрианту, прибывающему на контрольно-пропускной пункт, предоставлялось помещение, кровать или койка с матрасом (топчан без белья), обед, ужин и кипяток два раза в день. В случае необходимости (на основании постановления комиссии «о нуждаемости прибывшего») предоставлялось обмундирование[992].
Репатриация в Польшу и из Польши по-прежнему оставалась наиболее проблемным участком работы профильных структур. 3 мая 1923 г. член Коллегии НКИД Я. С. Ганецкий направил поверенному в делах Польши Р. Кноллю очередную ноту с требованием ускорить выполнение Соглашения о репатриации. «В деле успешного и скорого проведения репатриации сплошь и рядом приходится наталкиваться на препятствия со стороны польских органов», – констатировал он, поскольку несколько тысяч репатриантов из СССР в Польшу дожидались польской визы с ноября 1922 г.[993]
До окончания репатриации оформление желающих вернуться проходило параллельно: в РУД и полномочном представительстве в Варшаве. В первой декаде мая РУД принимала к отправке только «старых пленных, пленных красноармейцев и тех из бывших чинов белых армий, кои не возбуждают подозрений и не могли в свое время записаться на выезд». Таковых становилось все меньше. Лица этих категорий, а также несостоятельные граждане, которые получили разрешение на въезд в РСФСР через консульскую часть полномочного представительства[994], по-прежнему отправлялись транспортным путем за счет государства[995]. В неделю уезжало от 50 до 75 человек, из которых 40–50 оформлялись на выезд в консульстве.
Отправка репатриантов проходила двумя способами: упрощенным и более длительным. В первом случае репатриантов (преимущественно – рядовой состав амнистированных беженцев) отправляли по спискам, составленным в Варшаве. Этот контингент отправляли за счет государства. Во втором случае пожелавший вернуться на родину должен был заполнить анкету в РУД (или полномочном представительстве), которую отправляли во ВЦИК, где вопрос о восстановлении в российском гражданстве рассматривался в каждом случае или персонально, или для определенной группы репатриантов. Проезд на родину они оплачивали сами.
28 июня 1923 г. в Польше произошла смена кабинета. Было образовано правительство во главе с В. Витосом[996]. Нарком Чичерин подчеркнут, что новое правительство «проявляет желание отказаться от системы авантюр», а его лидеры нацелены на установление добрососедских отношений с Россией[997]. В. Витос был политическим оппонентом Пилсудского, противником бесконтрольного роста его влияния в армии. Кроме того, врагом номер один для крестьянского премьера была Германия, а не СССР; поэтому Польша нацелилась на исполнение Рижского договора по всем пунктам. МИД Польши во главе с министром эндеком М. Сейдой сделал заявление о мирных намерениях в отношении восточных соседей. М. Сейда в коммюнике в адрес поверенного в делах Польши в Москве, сторонника Пилсудского, Р. Кнолля сообщал, что основной линией внешней политики в отношении России является стремление «установить нормальные отношения между Польшей, СССР и Украиной»[998]. Уже 4 июня поверенный в делах Польши в Москве получил полномочия на подписание договора об урегулировании пограничных инцидентов[999].
Новым военным министром без согласования с Пилсудским был назначен генерал С. Шептицкий. Пилсудский подал в отставку с поста начальника Генерального штаба, а 2 июля ушел со всех должностей, став частным лицом вплоть до майского переворота 1926 г., несмотря на это роль и влияние его сторонников в военном и дипломатическом ведомствах сохранились. Генштаб, несмотря на уход Пилсудского, подчеркивал польский исследователь, продолжал проводить в жизнь его программу и политическую линию на поддержку различных центробежных тенденций в самосознании народов СССР и отрыва различных национальных республик от РСФСР, что особенно явно проявилось в отношении Украины[1000].
В июне 1923 г. вопрос о насильственном выселении русских беженцев из Польши вновь стал предметом рассмотрения Лиги Наций. К этому моменту Попечительный комитет и лично Бутенко, а также провинциальные отделения комитета провели большую работу, как в Варшаве, так и в провинции Польши, по урегулированию положения беженцев. Полномочия их делегатов на местах были признаны министром внутренних дел Польши, а все ходатайства об отсрочке высылок беженцев в обязательном порядке рассматривались в Попечительном комитете. В итоге комитету удалось договориться с министром внутренних дел Польши об отсрочке в принятии ходатайств о признании лица политическим эмигрантом, – только в этом случае беженец высылке не подлежал[1001].
