Право политического убежища в Польше сохранялось только за политическими эмигрантами из России и Украины в том случае, если у них были «документы, подтверждающие это, выданные установленными польскими властями». Эти лица имели право и дальше пользоваться признанным за ними правом убежища. К политическим эмигрантам были отнесены участники антисоветских формирований в Польше, бывшие военнослужащие белых армий и лица, враждебные большевикам[952].
Во многом это решение было продиктовано реалиями польской действительности, поскольку начиная с 1922 г. в Польше стала обостряться внутриэкономическая и политическая обстановка. Для национальных меньшинств, число которых превышало 30 % населения страны, этот период в политическом отношении был наиболее благоприятным, поскольку на выборах в сейм в ноябре 1922 г. блок партий нацменьшинств получил 22 % голосов избирателей.
Такая расстановка внутриполитических сил остановила маршала Пилсудского от выдвижения своей кандидатуры на пост президента республики. Присутствие в Польше значительного количества русских беженцев – контингента, способного влиться в ряды национального русского меньшинства, было крайне нежелательно. По данным польского представителя в Лиге Наций Т. Филипповича, количество беженцев из России в Польше осенью 1922 г. насчитывало 500 тысяч человек[953]. Наличие незначительного количества русских политических эмигрантов из числа интернированных антисоветских формирований воспринималось как неизбежное зло, неспособное повлиять на изменение политического равновесия в стране.
Внешнеполитической причиной этого явления стало стремительно возросшее недоверие к Советской России и русскому компоненту в Польше со стороны польского руководства после советско-германской договоренности, достигнутой в Раппало. Польские военные и политические стратеги не могли не понимать, что Германия, заинтересованная в ослаблении Польши, для достижения своей цели неизбежно будет использовать «русский фактор» во всех его проявлениях. Это обстоятельство, на наш взгляд, стало одной из важнейших причин как радушного приема русских эмигрантов в Германии, так и изгнания их из Польши (особенно – монархистов, как синонима германофилов в польском общественном мнении)[954].
В начале 1923 г., когда приказ министра внутренних дел Польши об интенсификации выселения беженцев из страны стал исполняться, Бутенко был вынужден обратился с просьбой о защите интересов русских беженцев в Польше в Международный комитет обществ Красного Креста (МККК) и Лигу Наций (Комитет по делам русских беженцев под руководством Нансена). «Особенно тяжело положение бывших интернированных», – подчеркивал он[955].
К этому периоду времени разведуправление штаба РККА располагало данными о численности интернированных в Польше, переведенных в Стржалково в связи с решением о закрытии лагеря в Тухоле. Вместе с группой Рогожинского (300 человек) общее число «пермикинцев» и «балаховцев» в Стржалково насчитывало всего 1060 человек. По этой информации, из числа тех, кто оставался в лагере, около 700 человек признавали своим лидером Врангеля, около 300 человек – Б. Савинкова. Группа казаков (около 100 человек) не признавала ничьей власти и носила название «группы диких»[956]. 2 тысячи человек этого контингента распределились между рабочими артелями и вооруженными отрядами, действовавшими в пограничной полосе.
Армия Петлюры в польских лагерях Щепёрно и Калиш насчитывала 2282 человека[957]. На работах вне лагерей (в артелях) лиц прочих категорий интернированных насчитывалось около 5000 человек, из которых к рассматриваемому периоду времени только 562 человека изъявили желание вернуться на родину[958]. Общая численность «бандитских отрядов в тылу и за рубежом» составляла, по данным разведки штаба РККА, всего 1135 человек. Из них на польской территории в пограничной полосе действовало 12 отрядов численностью от 150 до 30 человек (общей численностью 700 человек при 17 пулеметах)[959]. На присоединенных украинских землях Польши действовало несколько отрядов, численностью 100–300 человек. 650 «балаховцев», находившиеся на работах в Сарнах, рассматривались штабом РККА как потенциально опасный контингент – резерв для бандитских отрядов[960].
С 28 декабря 1922 г. межведомственное совещание с участием представителей НКИД, ИНО ОГПУ, Центрэвака и РУД постановило прекратить работу РУД в Варшаве и Москве. Ее дела передавались в консульскую часть советского полномочного представительства в Варшаве, в Москве функции РУД передавались в НКВД. Польская делегация смешанной комиссии по репатриации в Москве и местные польские «экспозитуры» (отделения) подлежали ликвидации. Предельным сроком регистрации репатриантов из Польши было обозначено 1 февраля 1923 г., предельным сроком эвакуации из России – 1 мая 1923 г. Репатриацию амнистированных советских граждан из Польши было решено закончить до 1 января 1923 г. и не продлевать в дальнейшем. Однако была оговорена возможность репатриации граждан Советской России этой категории в виде исключения партиями по 50 человек.
31 января 1923 г. член Коллегии НКИД Я. С. Ганецкий направил поверенному в делах Польши в РСФСР Р. Кноллю ноту в связи с окончанием работ смешанной комиссии по репатриации. В ноте имела место констатация факта об окончании репатриации беженцев, продолжавшейся в 1921–1922 гг. Официальным поводом к такому решению стало то, что репатриация проводилась на основе взаимности, а с начала осени 1922 г. необходимость эшелонных отправок беженцев из России в Польшу отпадала, поскольку «эшелоны отправлялись наполовину недогруженными».
Российское правительство прекращало эшелонную отправку репатриантов из России в Польшу с 15 февраля 1923 г. и просило польское посольство в Москве принять аналогичные меры по отозванию польской делегации смешанной комиссии по репатриации и ее местных «экспозитур». В дальнейшем вопросы о репатриации предлагалось разрешать «в обычном дипломатическом порядке». Российское правительство выразило уверенность, что с ликвидацией органа, «выполняющего функции временного характера, каким является репатриационная комиссия, будет устранена одна из причин возникновения нежелательных инцидентов, нарушающих нормальные дипломатические отношения между Россией и Польшей»[961].
Поверенный в делах Польской республики в Москве в ответе на эту ноту заявил, что «стремление к скорейшему окончанию выполнения задач смешанной репатриационной комиссии вполне разделяется Польским правительством». Однако Р. Кнолль выразил надежду на то, что «русское правительство не захочет неожиданно и односторонне отзывать свои делегации из смешанных комиссий, что имело бы характер скорее срыва работ, нежели планового окончания их деятельности»[962].
Что стало причиной такого, на первый взгляд, поспешного решения советской стороны, становится ясным из некоторых документов, обнаруженных нами в фонде Архива внешней политики РФ. В частности, НКИД сообщал заместителю наркома иностранных дел УССР Яковлеву, что многочисленные «экспозитуры» польской репатриационной делегации, разбросанные по России, Украине, Сибири и Белоруссии, «в сущности, являются лишь очагом шпионской деятельности».
Подтверждение этому было обнаружено органами ГПУ в материалах, найденных в результате обыска, произведенного ГПУ Белоруссии в рабочем помещении уполномоченного польской делегации в Минске Мертца. Было выявлено, что уполномоченный польской делегации был причастен не только к шпионской работе, но и к нелегальной переправке людей через границу. В НКИД не сомневались, что «аналогичной работой» занимаются и прочие польские «экспозитуры»[963]. Польские представительства, кроме Москвы и Киева, находились в Харькове, Одессе, Ленинграде, Чите и Ново-Николаевске.
Кроме того, к 15 февраля 1923 г., после того как обмен военнопленными закончился, в РУД сложилось впечатление, что военнопленных в Польше нет, за исключением «одиночек, которые могут и не поехать», как сообщал Е. Н. Игнатов в Москву[964]. Жизнь показала поспешность решения о ликвидации РУД. Во-первых, польская делегация упорно отказывалась работать с консульской частью советского представительства и требовала возобновления работы РУД. Во-вторых, число репатриантов из Польши, как военнопленных красноармейцев, так и из числа рядового состава бывших антисоветских формирований, исчислялось далеко не «одиночками».
В связи с ликвидацией Центрэвака, на основании постановления ВЦИК и Совнаркома от 3 января 1923 г., организация приема и водворения на место жительства репатриантов возлагалась на НКВД с 1 января того же года[965]. Приемные пункты на границах и контрольно-пропускные пункты передавались в ведение ГПУ. Спустя некоторое время после передачи дел обнаружились проблемы, связанные с необходимостью обеспечить прием в России значительно большего количества репатриантов, чем давали предварительные подсчеты Центрэвака: начиная с февраля 1923 г. общая численность репатриантов и реэмигрантов значительно увеличилась.
