И учили, конечно, как обращаться с оружием — огнестрельным и холодным. Ножом учили бить снизу, так опаснее. Инструктор говорил так: «Даже если ты будешь падать, то и снизу сможешь его пырнуть». Как ползать, как правильно маскироваться, много чему.
Никакого ритуала принятия в разведчики у нас не было, это же не игра, а очень опасная работа, фактически идешь на смерть… Одно слово — смертники… Всякий раз уходишь — прощаешься… Хотя больших потерь или, тем более, чтобы целая группа не вернулась, у нас такого не было.
— Сколько раз вы ходили в «поиск»?
— За те 73 дня, что я пробыл в разведке, на передовую мы ходили почти каждую ночь, или наблюдаем, или готовим лазейку, или по нейтральной полосе ползаем. Бывало, что часами там лежали и караулили немцев. Думаю, что раз десять я так сходил. В основном мы возвращались без немцев, но раза три с передовой рядовых все-таки притаскивали. И еще два раза мне пришлось сходить за линию фронта, в ближний тыл к немцам. Уходили, правда, недалеко, километра на два максимум.
— Расскажите, пожалуйста, об этом.
— В первый мой выход пошли вдевятером. Легко взяли «языка» и легко вышли, особенно даже ничего и не запомнилось. А вот во второй выход в тыл к немцам меня ранило. Нам тогда поставили задачу: «Нужно срочно взять „языка“, а не возьмете, так вся ваша рота пойдет в разведку боем…» Но Плетников уверенно пообещал — возьмем.
Он сам отобрал восемнадцать человек, и я попал в их число. Начали готовиться. Плетников лично нас тщательно готовил, даже не забыл напомнить: «И не забудьте по кусочку хлеба». Хлеб брали для того, чтобы если вдруг очень захочется кашлять, то съел кусочек, и горло сразу прочистилось.
Пошли в ночь на 21 июня, тогда до Кишинева оставалось уже всего семнадцать километров по прямой. Удачно перешли линию фронта, дошли до какой-то деревни. Смотрим, часовой что-то охраняет. Его убили, но появились еще двое, одного убили, а второго взяли в плен. Надели ему колпак на голову, в рот кляп и потащили. У нас в роте был такой специальный ватный колпак для «языков», как ведро. Причем этот унтер вначале отказывался идти, даже говорил: «Хоть расстреливайте, но не пойду». Но Плетников через нашего переводчика ему сказал: «Поживешь еще». Привязали его за член, и он так побежал… Но смеха это ни у кого не вызвало, тем более у меня, у всех же нервы на пределе…
А на обратном пути меня ранило, зацепило самый кончик кадыка. Там же пули так и свистят, почти беспрерывно. Меня осмотрели, успокоили, мол, ничего страшного, всего лишь царапина. Вышли на нейтральную территорию, а там низинка была, и пули уже свистели довольно высоко над нами.
Сели передохнуть и подготовиться к последнему броску. И тут сигнал: в нашем направлении движутся немецкие разведчики… И как потом оказалось, они тоже «добычу» несли. А ведь нас инструктор до этого сколько раз предупреждал, самое опасное — встретиться разведка на разведку. Там или часть погибнет, или все до единого…
Помню, что там рос виноградник, мы еле успели разделиться на две группы, присели, и как они подошли, мы на них кинулись… Но бросились только с ножами, без выстрелов, но не чтобы не шуметь, а чтобы своих не перестрелять. На меня бросился один здоровый немец, он, видно, одного нашего убил, развернулся на меня, и я еще подумал, что у него в руке граната. Я успел ногой его в живот толкнуть, он пошатнулся, отступился на шаг, но отмахнулся и рукой меня зацепил в подбородок. Но я нырнул ему в ноги, наверное, он подумал, что я падаю от его удара, и, поднимаясь, я ударил ему ножом снизу, прямо между ног… Он только крякнул, но не упал сразу, а медленно осел прямо на меня…
Я потом посмотрел, а у него в руке был пистолет… Это правильно говорят, что не каждый может убить ножом, но в критической ситуации, когда остается доля секунды и вопрос стоит ребром: или ты, или он, — то думать особо некогда… Но вообще как это у меня все так удачно получилось, я и сам до сих пор не понимаю…
Пока поднялся, помню, что дрожал весь, а все уже закончено, наши стоят. Меня похвалили, подбодрили. Посчитались, немцев оказалось двенадцать. Дострелили их. Шуметь не боялись, потому что на передовой всегда идет постоянная стрельба, и на наши выстрелы никто внимания не обратил. Но вообще, конечно, что и говорить, повезло нам сильно. Нас и больше было, и мы их первыми заметили. Нашего пленного освободили, оказался какой-то старшина. Он нам стал помогать, ведь у нас было трое убитых и шесть раненых, из которых двое очень тяжелых, оба без сознания.
Их в первую очередь положили на плащ-палатки, и вперед. У самых окопов начали перекликаться: «Мы свои!» — «Пароль!» — «Котелок». — «Отзыв!» — «На двоих». Подползли к самым окопам, и тут я совершил ошибку. Когда осветительная ракета только погасла, нужно было немного выждать, а не кидаться сразу, потому что когда ракета тухнет, то пулеметчик сразу дает очередь в темноту. Но я сразу поднялся на бруствер и тут же получил две пули в левую руку… Одна навылет, а другая застряла в кости, чуть повыше кисти. Я упал в окоп, меня перевязали.
Вышли к своим, доложились. Командир роты поблагодарил и отправил нас, четверых раненых, в санроту. Отдали нам документы. А потом в санроту пришли и ротный, и остальные ребята. «Благодарю за службу! Быстрее выздоравливайте и возвращайтесь к нам». И зачитал нам приказ, что нас всех четверых наградили медалью «За отвагу». Тяжелораненым и убитым дали по Красной Звезде, а здоровых пообещали наградить позже, потому что наград на всех просто не хватило.
Мы пошли своим ходом в тыл, а там как раз стоял санитарный эшелон, в который нас и приняли. Суток трое, наверное, ехали, но я лежал на верхней полке, меня просквозило, и сильно простыл. Приехали в город Крюков на Днепре, всех разобрали по отделениям, а меня в изолятор, потому что боялись, что это не простуда, а какая-нибудь зараза.
В госпитале меня подлечили, но когда сняли гипс, оказалось, что кость срослась неправильно. Перед самой выпиской меня вдруг вызвали на перевязку. Ребята в палате даже засмеялись, потому что мне выписываться пора, а меня опять на перевязку. Но мне опять поломали руку и загипсовали заново.
<…>
— Часто войну вспоминаете?
— Война не забывается — это рана в сердце на всю жизнь… Я когда только вернулся домой, то почти каждую ночь война снилась, спать нормально не мог… Часто бывало, что просыпаешься и не можешь сразу понять, где я, что я здесь делаю, я же должен быть в армии…
Но когда вспоминаю войну, то всегда удивляюсь, как это я живой остался… И хоть я и воевал, но, как другие, себя в грудь никогда не бил. А отец мне даже как-то сказал: «Ну, воевали, так что теперь, молиться на вас?!» А еще недавно был случай. Позвали нас, ветеранов, на очередной юбилей, и одна женщина из нас попросила: «Вы бы нас пораньше собирали, пока еще жары нет». Так ее эти чиновники чуть ли не попрекать начали: «Мы тут для вас стараемся, все делаем». Но я им прямо сказал: «Это не вы делаете, а государство! Мы свой долг честно выполнили, и вы выполняйте. Два раза в год про нас вспоминаете, и то вам тяжело… Но не волнуйтесь, уже скоро мы все уйдем, и тогда вы заживете спокойно…»
Чепик Василий Прокофьевич
Интервью — Юрий Трифонов
<…>
Меня направили в мотострелковый батальон 19-й гв. механизированной бригады. И тут подполковник Андриянко, командир разведки 8-го гв. мехкорпуса, перепутал меня с известным чешским писателем Чапеком, я говорю: «Я не Чапек, а Чепик», подполковник кивнул, но все равно меня командование между собой до конца войны называло Чапеком. Но сам Андриянко Александр Васильевич был отличным офицером, очень грамотным. Вообще, у нас в корпусе все командиры были очень хорошими. Меня привезли в батальон к комбату, который сразу определил меня в командиры отделения разведки, хотя я все еще был рядовым. Уже в части я научился стрелять из фаустпатрона. Я с собой 2 штуки стремился постоянно таскать, тяжеловато, конечно, но зато из него можно подбить танк со 100 метров.
Наши части вступили в Польшу, нут. Лодзь нас послали в мою первую разведку добыть «языка». В моем отделении было 10 человек. Мы вышли вечером, прошли километров 10, тревоги не подняли. Уже по темноте вышли на шоссе. И засели там, в надежде, что кто-то будет по этой дороге ехать. Вырыли себе небольшие окопчики. Я посредине находился, а тогда и у нас, и у немцев был приказ, что если едешь по дороге, то туши свет, и где-то примерно в 12 или 1 час ночи мы видим, что что-то мигает. Я догадался, что это мотоцикл едет. Я приказал шепотом: «Этих не стрелять, это передовое охранение!» Так что пропустили мотоциклистов, минут через 10–15 смотрим, еще что-то мигает, побольше. Тут мы уже приготовились, снова проскочил легкий мотоцикл, точно кого-то сопровождают. И тут появились 3 автобуса, в каждом человек по 20–25. Оказалось, что это ехали с совещания офицеры, которые получили задание и возвращались к себе в часть, солдат там не было, и мы видели, что офицеры были подвыпившие. Когда автобусы поравнялись с нами, я отдал команду забросать их гранатами. У меня же был с собой фаустпатрон, я нажимаю на курок и попадаю в первый автобус. После накрыли немцев из автоматов, перебили многих, остальные и не думали о сопротивлении, а сразу тикали в лес кто как мог. В итоге мы взяли в плен несколько офицеров, мне достался офицер из штабного автобуса, в который я из фаустпатрона попал. Мы понимали, что скоро вернутся мотоциклисты, которые поймут, что что-то с офицерами случилось, и быстро отступили. Привели к нам в штаб человек 10 «языков». Из нас ни один не пострадал. Моего «языка» сразу допросили. Это был майор связи, с ним ценные документы. Кстати, я поинтересовался у майора, почему они так испугались, тот ответил: «Мы знали, что можем напороться на партизан в лесу, были подвыпившие и потому так сильно перепугались». За эту операцию мне вручили орден Славы 3-й степени, а моим солдатам медали «За отвагу». И как раз тогда мне присвоили звание «мл. сержант». После операции нам дали немного отдохнуть, и дальше в бой. Наступило время прорыва — нас посадили на танки, хотя мое отделение считалось отделением разведки, но нас все равно использовали как танковый десант. Когда танки нашего корпуса готовились идти на прорыв, их в строй становилось штук 100, это было очень внушительное зрелище. На каждом танке должно сидеть по 6–10 человек. Я был командиром отделения, подчинялся офицеру, который и посадил нас на танки, при этом танкисты были очень довольны, что мы сидели на танках, иначе танки без десанта немцы очень быстро подбивали. Перед наступлением обычно была артподготовка, от 30 минут до 1 часа. Потом передовые части разведывают обстановку, удалось ли выбить противника, только тогда идут вперед танки. Если сильный огонь по танкам, надо спрыгивать и идти пешком. Мы так и делали, но иногда, если немцы не сильно бьют, то оставались на танках. Нашей целью как танкового десанта было в первую очередь бить по позициям и занимать окопы, брать немцев в плен. Надо сказать, что наша артподготовка была очень эффективна, у нас сильно надеялись на артиллерию, это был настоящий «бог войны». Немцы от нашей артиллерии драпали. Мы прорывались к Берлину, но тут нас повернули в Померанию, где мы стали штурмом захватывать немецкие города, в одном из них мы продвигались вперед под сплошным огнем, немцы сильно били. Мы прорывались по улицам, где в обход, где напролом. Один раз там, где я наступал со своим отделением, нужно было взять сильно укрепленный дом. Мы идем на захват, а там немцы сидят, они кое-что изучили по-русски, кричат: «Иван, не стреляй, мы уйдем!» Я знал немецкий, мы договорились, что мы стрелять не будем, а они первый этаж оставят. Мы, отделение, всего 10 человек, туда пробрались, постреливаем, но оказалось, что в доме много немцев было, и не все ушли, часть осталась. Первый этаж наш, там вода, а со второго немецкие позиции начинаются. Повоевали, постреляли, немцы нам кричат: «Рус, дай воды!» Я в ответ: «А вы, фрицы, дайте нам курева!» У них же сигареты были, а не наши самокрутки. Спускают они сверху на веревке свой плоский котелок, заполненный сигаретами. Мы высыпали сигареты, набрали воды, кричим: «Тяните назад». Немцы потянули, поболтали немного, кричим: «Немцы, тикайте, а то стрелять будем!» Те в ответ: «Подождите, нам еще котелок воды нужен!» Снова котелок с сигаретами спустили немцы, мы им водой его заполнили. После немцы из дома ушли, мы вдесятером его полностью заняли, доложили начальству, что объект взят. Это было очень важно, потому что этот дом сильно мешал продвижению наших войск. Наверху такому делу очень обрадовались, за это мне дали орден Славы 2-й степени. Тут нам повезло, а так в других местах немцы обычно очень ожесточенно сопротивлялись. Вообще в городах у нас были большие потери. В моем отделении тоже были потери. Из 10 человек трое куда-то потерялись. Мы ушли вперед, а что с ними, я так и не знаю. Потом нас перебросили под Берлин. Для последней битвы было приготовлено 7 знамен Победы и выдано командирам передовых батальонов, одно из них передали нашему командиру Нестеренко. Мы подошли к какой-то речке, на ней еще стоял лед, но танки ведь по льду не пойдут. Тогда мы положили на лед доски шириной около 1 м. Пустили легкие танки, они прошли, тогда пустили машины потяжелее, снова прошли, а мы, пехота, несколько дальше по льду, а где и по воде перешли речку за одну ночь. И закрепились на плацдарме. После этого еще где-то также перешли речку, и наши войска окончательно закрепились на том берегу. Все время до начала наступления немцы постоянно пытались выбить нас, было жутко. Причем и разбрасывали листовки, и кричали нам, что они дойдут до Сталинграда, ведь они от города Сталина до Берлина отступили, но теперь у них якобы есть секретное оружие (имелась в виду атомная бомба), и они накроют русских. Но нам, несмотря ни на что, удалось сохранить плацдарм.
