11 июля Филби снова был допрошен МИ-5 и официально уволен с золотым прощальным подарком – 4 тысячи фунтов, вместо пенсии. Половину суммы он получил сразу, а половину – четырьмя платежами в течение последующих двух лет. Деньги выплатили, во-первых, потому, что считалось неправильным оставить бывшего сотрудника МИ-6 нуждающимся – ведь ему надо кормить семью, а во-вторых, у многих его коллег оставались в его отношении большие сомнения. В конце концов, разве не он помог идентифицировать Маклина? Да и в делах Фукса и Нанн Мэя предательства не было. В начале октября Лидделл записал в дневнике: «Поскольку я был в отъезде, представляется, что в деле против Филби краски сильно сгущены. Мы все еще работаем над тем, что может оказаться совпадениями. В то время как все обвинения против него могут иметь другое объяснение, «кумулятивный» эффект, безусловно, впечатляет. Его первая жена совершила несколько поездок на континент, когда Филби жил с ней в Лондоне. Предполагается, что она могла выполнять роль курьера. Ким ничего не говорил об этом, хотя, безусловно, знал. Их связь прекратилась только в 1940 году»[839].
Допросы Филби продолжались весь 1951 год, и, хотя офицеры МИ-5 были убеждены, что он советский агент, Лидделл писал, что наказания весьма призрачны, поскольку все свидетельства – это цепь обстоятельств, указывающих на вину Филби, и все эти обстоятельства были хорошо известны Филби, благодаря должности, которую он ранее занимал в SIS. Посему едва ли стоило рассчитывать на удовлетворительное завершение дела[840].
Британцы продолжали утаивать часть информации от американцев, не в последнюю очередь о программе «Венона». 9 августа Лидделл записал в дневнике: «Я встречался с Патриком Рейли, и мы обсудили с ним, а потом и с SIS письмо, которое DG посылает Гуверу, что предполагает ознакомление Беделла Смита с основными материалами, касающимися дела Маклина. Несмотря на то что Беделл Смит возглавляет USICB, что является эквивалентом Sigint (радиоразведка), он ничего не знает об источнике нашей информации. Это заставляет его подчиненных тревожить и SIS, и нас дикими теориями об исчезновении Бёрджесса и Маклина»[841].
Даже Лидделл не был уверен относительно причин бегства: «Мне представляется возможным, что Бёрджесс обсудил с Маклином после его возвращения две докладные записки, которые передал в Форин Офис, касающиеся нашей политики по отношению к Китаю. …Подобная беседа, сопровождающаяся большим количеством спиртного, могла подтолкнуть обоих к высказыванию своих сокровенных чувств о России. Не исключено, что они оба выразили недовольство американской политикой и пришли к выводу, что обязаны сделать что-то для предотвращения третьей мировой войны. На этой стадии Маклин мог заговорить о своем прошлом и опасении, что оно когда-нибудь его настигнет. В этот момент они вполне могли решить покинуть страну – при этом инициатива, вероятнее всего, принадлежала Бёрджессу. Если так, это объясняет замечание Бёрджесса о том, что он собирается помочь попавшему в неприятности другу»[842].
Блант, теперь сам оказавшийся под подозрением, старался держаться как можно ближе к расследованию и по возможности помогать. Он признался Лидделлу, что Бёрджесс оставил ему личные бумаги и теперь он вспоминает, что Гай, наверное, стал коммунистом осенью 1933 года и порвал с партией весной 1935 года, но при этом его марксистские взгляды едва ли изменились[843].
Телефон Томаса Харриса тоже прослушивался, поскольку Филби часто бывал у него. После разговора Эйлин Филби с офицером МИ-6 Николасом Эллиотом Харрис тоже попал под подозрения. Подозревали и наставника Бёрджесса в разведке Дэвида Футмена. Роберт Сесил, современник и биограф Дональда Маклина, имевший связи в разведке, как-то сказал Дику Уайту: «А как насчет Дэвида Футмена? Он совершенно не обязательно вне подозрений». На это Уайт ответил: «Ты можешь сказать это снова»[844].
3 ноября 1951 года комиссия Кадогана, созданная 7 июля, дала свое заключение. Она собиралась пять раз, было допрошено шесть свидетелей – три сотрудника из Форин Офис и по одному из канцелярии кабинета министров, МИ-5 и Скотленд-Ярда. Проблема заключалась в том, что это была комиссия Форин Офис, в ней не было людей со стороны. Она ничего не обсуждала с комиссией гражданской службы, которая производила отбор, равно как и с психологами и другими специалистами по персоналу.
Была усилена позитивная направленность, начавшаяся с зимы 1951 года. Раньше кандидатов тщательно проверяли, чтобы установить возможные негативные факторы. Теперь требовалось, чтобы все гражданские служащие, имеющие «регулярный и постоянный доступ к секретной оборонной информации», и те, кто имеет доступ к «секретной информации об атомной энергии», должны пройти тщательную проверку и получить положительные характеристики. Под эту категорию попадало около 125 должностей в Форин Офис, и все сотрудники были проверены к ноябрю. Лазейка заключалась в том, что все вышеуказанное не относилось к тем, кто не имел «регулярного и постоянного доступа». Это усовершенствование требовало создания во всех департаментах собственных служб безопасности, которые и занимались проверкой – хотя адмиралтейство, к примеру, не сделало этого до 1961 года, – и проверка прошлого не велась[845].
Предполагалось, что, если кто-то дискредитировал Форин Офис – будь он гомосексуальным или гетеросексуальным, – он должен уйти в отставку. Даже если не было скандала, за этой личностью будут наблюдать, в том числе за ее встречами, поскольку всегда есть риск шантажа. Система конфиденциальных докладов глав миссий о своем персонале усовершенствовалась, хотя комиссия с пониманием отнеслась к нежеланию коллег стучать друг на друга. Это было только начало, но для реализации всех планов требовалось время и огромные ресурсы. В декабре Лидделл записал: «Сейчас мы рассматриваем около 5 тысяч дел за неделю»[846].
В апреле 1952 года Джон Кернкросс был допрошен относительно бумаг, найденных в квартире Бёрджесса. Лидделл записал в дневнике: «Его заявления немного противоречивы. С одной стороны, он говорит, что давал Бёрджессу информацию, поскольку считал его работающим на какую-то правительственную организацию, а значит, передача ему информации в его, Кернкросса, интересах. С другой стороны, утверждал, что сильно нервничал, пытаясь получить свои документы обратно, но Бёрджесс сказал, что или потерял, или уничтожил их»[847].
Джек Хьюит оказался головной болью и для Бланта, и для Риса. Он несколько раз угрожал покончить жизнь самоубийством и однажды даже попал в больницу. Он просил у Питера Поллока деньги и в конце концов получил их. Блант также сообщил Лидделлу, что Хьюит, судя по всему, передал какие-то документы человеку по имени Дженкинс, который попытался шантажировать Бассетов[848].
В апреле 1952 года Блант, одолжив денег у Томаса Харриса, выплатил крупную сумму человеку по имени Вудс, который, судя по всему, был заодно с «Дейли мейл», располагая «грустной историей о том, как он был обманут Хьюитом и вовлечен в присвоение средств компании Head Wrightson. Если деньги не будут возвращены, компания предъявит иск. Блант, зная душевный настрой, в котором находился Хьюит в то время, согласился платить»[849].
Тревоги относительно поведения Хьюита продолжались. Испытывая материальные трудности, он сделал ряд заявлений, в том числе о том, что был любовником Бёрджесса, Бланта и Фреда Уорнера, и попытался вовлечь Уорнера, опубликовав в «Дейли экспресс» поддельное письмо[850]. В ноябре он был снова вызван на допрос в МИ-5. Кеннет де Курси, искатель приключений, действовавший на краю мира разведок, написал Энтони Идену, назвав имена шпионов, включая Уорнера.
Лидделл все еще отрицал причастность Бланта, даже после того, как его назвал другой информатор. В июле 1952 года он записал в своем дневнике: «Я верю, что Блант баловался коммунизмом, но продолжаю считать маловероятным, что он когда-либо был членом этой партии. Всю свою жизнь он был занят художественными проблемами и никогда по-настоящему не интересовался политикой. Однако я полагаю, что, ввиду его близкой связи с Бёрджессом, он вполне мог проявлять неосторожность в обсуждении дел, с которыми работал в офисе»[851].
Правительство оказалось в сложной ситуации. Необходимо было показать, что оно действует, стараясь успокоить американцев и удовлетворить общественный интерес. Однако англичанам не хотелось потворствовать сенсационности, выглядеть маккартистами и слишком откровенно вмешиваться в деятельность разведслужб. Форин Офис и МИ-5 опасались, что беглецы выступят на пресс-конференции, поставив в еще более неловкое положение британские и американские власти.
Правительству удавалось контролировать серьезную прессу, в первую очередь «Таймс» – газета проводила линию, рекомендованную Форин Офис, утверждая, что это всего лишь пьяная выходка двух мелких чиновников от дипломатии. Но ему ничего не удавалось сделать с «Экспресс» и «Мейл», владельцы которых стремились сделать исчезновение двух дипломатов инструментом воздействия на правительство, одновременно увеличив тираж. Неспособность властей справиться с кризисом углубило недоверие к правительству. В отличие от скрытности британских властей, старавшихся минимизировать ущерб, американцы казались более открытыми и рассказывали совсем другую историю.
