Вокруг мажары стали собираться ездовые, старшины. Подошел и я. Быков снял один ящик, и мы увидали какие-то соломенные куклы. Он вынул одну куклу, свернул с нее соломенное «платье», и на солнце сверкнула бутылка с красивой этикеткой. Она казалась пустой — такое прозрачное в ней было вино. Старшина подавал в протянутые руки другие «куклы», и вместе с освобожденными от соломенной оплетки бутылками засверкали улыбки на лицах солдат. Начали возиться с пробками. Кто-то побежал к газону, начал дном бутылки бить по почве, и пробка вылетела. Этому примеру последовали и другие. Содержимое бутылок стало исчезать в запрокинутых глотках, раздавались восхищенные вздохи и кряхтенье.
Быков сунул и мне еще не начатую бутылку. Отказываться было неловко, и я хлебнул прямо из горлышка. Какая отвратительная кислятина, выворачивающая наизнанку желудок! Через силу проглотив вино, я поблагодарил Васю:
— Ладно! Я и для вас прихватил кое-что.
Он открыл картонную коробку, в которой лежали прозрачные, точно стеклянные, пакеты, а в них ягоды. Мы тогда еще не знали о существовании целлофановых пакетов. Быков вытащил одну упаковку, развернул целлофан, и мы увидели замороженную клубнику в сахаре. Положили упаковку на солнце, и вокруг распространился божественный запах. В другом ящике в таких же упаковках были замороженные огурчики, порезанные на дольки. Разморозили и их. Чудо! Конец марта, а мы кушаем свежие фрукты и овощи, ароматные и вкусные!
Старшина Крапивко рассказал, что наша рота выбила фашистов из квартала, в котором был большой ресторан. В его двухэтажных подвалах чего только не хранилось! Вот они с Быковым и успели кое-что прихватить: окорока, колбасы, вино, фрукты. Но вскоре туда устремились и другие, командование выставило охрану. Старшина жалел, что под руками была только одна подвода, не удалось набрать больше продуктов, экзотических овощей и фруктов. Что касается последнего, то его сожаление было напрасным: вскоре пакеты стали размораживаться, из них потек сироп.
Повар предложил вытряхнуть содержимое пакетов в термосы для доставки пищи на передовую. Так на десерт офицерам отвезли вино и размороженные, но охлажденные фрукты.
В военном училище мы переночевали, а утром, когда вернулась кухня, пришел приказ Сорокина передвинуть обоз к переднему краю. К этому времени врага выбили уже из большей части Вены, продвигаясь к центру.
Обоз въехал в город и с большим трудом стал продвигаться по развалинам. Это был жилой рабочий район, густо застроенный казавшимися нам «небоскребами» 9—12-этажными домами. Союзная авиация старательно поработала над этой частью Вены, и почти все дома обрушились, завалив улицы и дворы обломками стен, железобетонных перекрытий, лестничных маршей, балок, кирпичей. Эти развалины были непроходимы. Но венцы разобрали узкий извилистый проезд по улице, в котором было не разминуться двум машинам. Мы ехали как по глубокому оврагу, удивляясь бессмысленному разрушению жилого массива. Кто-то говорил, что все промышленные объекты и аристократические кварталы остались целыми, а вот эти новые высокие здания с квартирами рабочих были разрушены.
Из развалин мы выехали на широкий проспект с односторонним движением. Посреди проспекта тянулась широкая полоса с рядами цветущих каштанов. Пирамидки бело-розовых соцветий, как свечи на новогодних елках, ярко выделялись на густой темной зелени. Я впервые в жизни видел цветущие каштаны. Это было необычайно красиво! Поражала и брусчатая мостовая из мелких квадратных шашек темно-серого, почти черного камня. Кладка мостовой была идеальной, а поверхность брусчатки гладкой, отполированной вековой ездой. Лошади звонко цокали копытами, а повозки ритмично стучали, словно мальчик-шалун проводил палкой по частоколу забора.
По обе стороны проспекта стояли старинные дворцы, особняки разных эпох и стилей. Зеленая полоса проспекта закончилась, и мы выехали на огромную Королевскую площадь, на которой мы со своим обозом смотрелись, как цепочка муравьев на большом, расписном подносе.
К площади примыкал парк. Его широкая главная аллея была с обеих сторон ограничена деревьями огромной высоты, подстриженными так, чтобы образовывать собой плоскую стену. Такая же стена была в торце. Вдоль аллеи просматривались красивейшие фонтаны с фигурными украшениями в виде нимф, наяд, зверей, земноводных. Ряды статуй уходили вдаль, хорошо выделяясь на фоне зеленых стен из деревьев.
Парк заканчивался очень высокой кованой витой оградой на высоком гранитном постаменте. За оградой через красивейшие широкие ворота, далеко в глубине, в конце зеленой эспланады, виднелся королевский дворец.
В русском языке есть много синонимов слова «красивый». Прекрасный — восхитительный — очаровательный — божественный и так далее. Я стараюсь избегать этих слов, ведь я пишу о войне. Однако под грохот артиллерийского боя я смотрел на восхитительные, нигде ранее не виданные картины, и война в таком окружении казалась особенно кощунственной и противоестественной.
Среди площади, ближе к королевскому дворцу, стояла наша регулировщица и подгоняла нас взмахами флажков. Кони зацокали копытами в более быстром темпе, и я сожалел, что не смог рассмотреть все подробности. Подумал, что, если останусь жив, приеду сюда, не спеша осмотрю все это великолепие, которое раньше не мог и представить.
Покинув Королевскую площадь, мы въехали на широкую улицу, возможно, продолжение прежнего проспекта. Из общего фона боя стали выделяться отдельные выстрелы и разрывы. Мы, приближаясь к переднему краю, ехали вдоль какого-то дворца, перед которым была площадь. Широкие ступени поднимались к его парадному входу, по бокам от ступеней, на высоких пьедесталах, лежали огромные гривастые гранитные львы. Оказывается, мы проезжали мимо парламента в районе Ринга.
Улица, по которой мы ехали, упиралась в ряд домов. Впереди нас разорвался снаряд, потом мина. Лошади шарахались, стали «танцевать», сдерживаемые туго натянутыми вожжами. Рысью обоз устремился в торец улицы, чтобы укрыться за домами от обстрела.
Мины и снаряды на брусчатой мостовой не оставляли воронок, но осколки зафырчали вокруг нас. Раздалось ржание, и одна лошадь в упряжке упала на мостовую. Подводу с раненой лошадью обогнули и почти на скаку подъехали к поперечной улице. Здесь нас встретил связной Сорокина. А мины и снаряды рвались, хотя и не густо, попадая то на мостовую, то по зданиям, то за нами, то впереди нас за домами. Один снаряд угодил в очень высокий, невиданной красоты костел. Брызнули стекла разноцветных витражей, пыль и куски конструкций полетели вниз.
Обоз съехал на тротуар поперечной улицы и остановился вплотную к домам, под их защитой. Обстрел продолжался, больше калеча дома, чем нанося урон нашим частям. Начал гореть шпиль костела, и пламя красиво подсвечивало разноцветные витражи. Когда обстрел прекратился, Быков и ездовой пошли к убитой лошади, сняли с нее упряжь. Недалеко от стоянки нашего обоза лежала еще одна убитая лошадь, ее уже раздуло, мухи кружились над ней. И тут я увидел, что из подъездов робко выглядывали люди разных возрастов. Один из них, здоровый детина, вышел с топором и направился к лошади. Из всех подъездов бросились женщины, старики, подростки и цепочкой стали пристраиваться к мужчине с топором. Он подошел к лошади, оценивающе осмотрел ее и профессионально, ловко и быстро, снял шкуру, выпустил внутренности и начал разрубать мясо на куски. Куски бросал в подставляемые кошелки выстроившихся в очередь людей, и те быстро убегали в свои подъезды.
Значит, голодали не только у нас в стране, истерзанной фашистами, но и в таких городах, как Вена, Будапешт, Бухарест — столицах союзников Германии. И поделом! Развязали войну, так пусть теперь едят похлебку из вонючей конины. Это лишь малая толика расплаты за причиненное нам горе. Мы смотрели на извилистую очередь к лошади со смесью злорадства и жалости.
Мимо очереди, прямо посредине улицы, в сторону переднего края бежала девушка. Лицо ее было искажено мукой и залито слезами. Ее пробовали остановить сначала венцы, а затем наши бойцы, но она рыдала и отчаянно рвалась туда, где шел бой, не обращая внимания на опасность. Ее шатало то ли от голода, то ли от усталости.
Старшина Крапивко подбежал к подводе, взял буханку хлеба и, догнав девушку, сунул ей в руки. Та, казалось, машинально прижала буханку к груди и, не поблагодарив, пошла туда, откуда раздавался грохот боя.
Вновь начался артобстрел. Очередь разбежалась, и на мостовой осталась лишь шкура, голова и копыта. Я вспомнил Северо-Западный фронт и раненых бойцов, срезавших с ребер подохших лошадей не то что мясо, а даже какую-то пленку.
Я и старшины укрылись от вражеского обстрела в квартире первого этажа. Лошади в упряжке «плясали» от взрывов, ездовые их успокаивали, удерживали за удила.
