Мощный белый луч высветил тщательно обработанные стены. Чтобы добиться столь высокого качества работы, трудиться следует или ради идеи, или за огромные деньги, прямо-таки метро… Неужели это сделано руками, без всяких механизмов? Очень похоже, никакой механизм по таежным тропкам не протащишь… Если присмотреться, можно различить кое-где следы кирки.
Они медленно продвигались вперед. Мазур чертил лучом широкие спирали, осматривая предварительно и пол, и свод. Нет, нигде не видно стыков и швов, так что упавшей на голову глыбы, приведенной в действие хитрым механизмом, опасаться не стоит. Вовсе уж титаническую работу пришлось бы проделать… И под ногами — никаких сюрпризов. Сплошной, гладкий камень.
Луч фонаря словно вмиг потускнел, сузился во мгновение ока — это за коротеньким поворотом открылась обширная пещера. Джен негромко ахнула, когда свет отразился от тускло сверкнувшей высокой фигуры, в которой сначала почудилось нечто марсианское. Мазур посветил прямо на нее, потом омахнул стены лучом, убедился, что другого выхода отсюда нет. Опустил автомат, а там и вовсе повесил на плечо — укрыться здесь было негде…
Медленно подошел к высокому пьедесталу, составлявшему одно целое со скалой, — пол просто-напросто углубили, оставив постамент в человеческий рост.
Под ногами шуршало и похрустывало, но он, не глядя, расшвыривал носками ботинок весь этот хлам, неотрывно глядя на постамент, испытывая нечто вроде благоговения… Он уже понял, кто перед ним. Именно такой облик и рисовал один из вариантов старинной легенды, оказавшийся верным.
Золотая статуя ростом примерно в метр, странная, не похожая ни на одно изваяние европейской работы — разве что на некую абстрактную фигуру, какими в неисчислимом множестве одарил человечество двадцатый век. Значит, не античная статуя, якобы дотащенная до Сибири предками здешних таежных племен, участвовавших в набеге на Рим… Несомненно, азиатская работа, хотя Мазур был не настолько образован, чтобы с ходу определить место изготовления — Монголия? Бирма? Китай?
Вытянутая голова дынеобразной формы, брови-дуги, овальные уши, руки без суставов, полукружиями спускавшиеся к талии, ноги едва намечены разделительной линией — явная древность, похожа скорее на каменных баб, разбросанных по южным степям, только золотая. Выпуклый живот раскрыт, как цветок, там виден ребенок, а у него в утробе — еще один, совсем уж маленький, в точности, как упоминали легенды…
— Что это? — прошептала Джен.
— Сорни-Най… — ответил Мазур, не отрывая глаз.
— Рыцарь? Какой еще рыцарь?[18]
— Да нет, ты не расслышала… — сказал Мазур. — Это Золотая Баба. Бог ты мой, ее ищут четыреста лет…
Никак не меньше. Легенды о ней кружили по Сибири задолго до прихода казаков, а в шестнадцатом веке попали в книги западных авторов, порой даже указывавших на карте примерное расположение загадочного святилища, где «незнаемые народы» хранят свое божество. Вскоре после появления Ермака, живо заинтересовавшегося золотым изваянием, всякие следы исчезают. Совершенно. На четыреста лет. Лишь иногда эвенк, хант или манси помоложе, уже приобщенный к городской цивилизации, пересказывает то, что слышал от своих стариков: будто в незапамятные времена Золотую Бабу утащили в непроходимые дебри особо доверенные шаманы, укрыли в надежном тайнике, а потом покончили с собой, чтобы тайна умерла вместе с ними… Многие из тех, кто всерьез пытался отыскать Золотую Бабу, полагали, что она укрыта на Таймыре в одной из многочисленных пещер, — но там на сотни квадратных километров тянутся совершенно безжизненные и никем не преодоленные пространства, голые скалы, дикие горы, лунные пейзажи, множество мелких рек, непроходимая болотистая тундра. В горы Бырранга не заходят даже нганасаны и местные ненцы, помещая там «страну мертвых»… Быть может, слух про Таймыр в свое время как раз и распустили в качестве «дымовой завесы»?
— Ее ищут четыреста лет, — повторил Мазур. — Это статуя из легенд, понимаешь? Как Святой Грааль — прости, Господи, за такое сравнение… Как индейские клады в Мексике.
— Интересно, она дорого стоит?
— Может быть, миллионы, — сказал Мазур. — Миллионы долларов. — И обернулся к ней: — Может, прихватим? Каких-нибудь сто пятьдесят — двести килограммов, что нам стоит, суперменам?
— Не получится… — грустно сказала Джен. — Странная какая…
— Скорее — древняя, — сказал Мазур. — Ни на что не похожа, правда?
— Атлантида? — спросила она завороженно.
— А я бы не удивился… — хмыкнул Мазур.
Воздух в пещере вовсе не казался затхлым — незаметный изнутри вентиляционный ход? Мазур отошел, присел на корточки. Грудами свалены самые разнообразные подношения — сгнившие меха, не в переносном, а в прямом уже смысле заслуживавшие названия «мягкая рухлядь», проржавевшие ружейные патроны, кучки бумажных денег — вот довоенные, вот царские, а там Ильич в кепке, — кучки золотых монет… Он нагнулся, поднял вещицу, потер рукавом. Почерневший серебряный портсигар, массивный, с золотыми накладками-вензелями, четкая надпись гласит, что он некогда был вручен подпоручику Смирнитскому за отличную стрельбу на полковых соревнованиях. А рядом маслянисто посверкивает орден Ленина — еще старого образца, на штифте. Морской кортик царских времен, несомненно, адмиральский — уж в этом-то Мазур разбирался. Медаль «За взятие Будапешта», рукоять казачьей шашки, цветной эмалевый подстаканник, тусклый самовар-пузан, брошка с синими стеклышками, карманные часы, еще подстаканник, никелированный, полуистлевшая пестрая шаль, солдатский Георгий — видимо, сюда годами несли все, что считалось самым ценным в хозяйстве… Местами кучи разнообразнейших предметов, вороха бумажных денег и мехов громоздились непроходимыми завалами, достигая груди Мазура. Вон переносной приемник середины шестидесятых годов — приличных размеров пластмассовый чемоданчик. Мазур помнил, что внутри множество радиоламп. Чудо техники для своего времени. Вон шитый золотом — натуральной золотой канителью — широкий погон с двумя просветами без звездочек. Полковничий…
— Знаешь что, давай-ка отсюда убираться, — сказал Мазур.
Джен разглядывала орден Александра Невского — дореволюционный. Подняла брови:
— Что, привидения?
— Пошли, — сказал Мазур. — Что-то нехорошо у меня на душе. То ли место так действует, то ли… Тебе не кажется, что люди, которые это святилище берегут от постороннего глаза которую сотню лет, могут оставить постоянных сторожей? Я бы на их месте чересчур не полагался только на чащобу и удаленность… — И, уже громче, распорядился: — Пошли, говорю!
— Глупость какая… — протянула она, неохотно бросив орден в кучу хлама. — Ну какие сторожа?
— Это Азия, родная, — сказал Мазур, подталкивая ее к туннелю. — Это другой мир, ты еще не поняла? Другая планета. Как бы ты сама отнеслась к мексиканцу, вздумавшему отколоть нос у памятника Линкольну? А здесь все серьезнее…
Пригибаясь, он первым вышел из туннеля, сощурился, чтобы глаза побыстрее привыкли к свету. Нельзя сказать, чтобы он так уж верил в постоянных часовых, но насчет Азии он, пожалуй, был прав — это другая планета, другая психология, другое измерение времени. Даже сейчас в тайге и тундре есть места, куда белого местные наотрез откажутся вести, — даже те из них, кто видел многоэтажные дома и цветные телевизоры не только на картинке. Азия. Местный житель привык за тысячи лет, что любые новшества и любые пришельцы рано или поздно исчезают, как утренний туман, вместе с памятью о них…
Выстрел высек каменную крошку у него над головой.
Мазур ответил короткой очередью, не успев ничего осознать, ни о чем не успев подумать. Рефлекс не подвел — метрах в двадцати от него с ревом завалился матерый учаг[19], забился на камнях, а спрыгнувший с него человек ужом скользнул за дерево. Еще один выстрел — пуля пропела где-то высоко в стороне. С двух сторон отозвались другие карабины.
— Вверх! — Мазур подтолкнул Джен к скалистому откосу, по которому они сюда спустились.
Это был единственный путь отхода — безумием было бы соваться в прилегающую к пещере тайгу, где наверняка полно других ловушек. Что ж, Европа способна вычислить Азию, но неспособна Азию понять…
Огрызаясь короткими очередями, Мазур прикрывал девушку, карабкавшуюся между острыми камнями. Нападавшие уже поняли, что он стреляет, пусть и бесшумно, дурак бы понял, увидев все еще бьющегося в судорогах оленя, брызгавшего кровью на камни. Они хоронились за деревьями, стреляли редко, но пули ложились в опасной близости — вокруг так и взлетало каменное крошево.
Мазур успел подумать: насчет «белку в глаз» — это все же преувеличение, однако и обольщаться не стоит, ошеломление у них довольно быстро пройдет, и охота начнется по всем правилам. В тайге они ему дадут сто очков вперед. Неподалеку явственно послышался заливистый собачий брех…
