Поэтому мы не находим указания на преследование французов в посланном царю тексте донесения. В этом донесении Кутузов изобразил дело так, как оно ему представлялось, и в нем почти все было правда. Но потом ловкие руки устроили так, что донесение Кутузова оказалось донесением о победе. У Кутузова одно только не соответствовало истине: что «неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли». Он сознавался, что армия его была «расстроена», что она не могла удержаться на бородинской позиции, что она отступила на шесть верст, т. е. за Можайск, что патроны и заряды израсходованы почти полностью. Все эти сведения, сопоставленные между собой, должны были дать такое впечатление, что армия не могла долее сопротивляться неприятелю. Между тем в опубликованном и прочитанном в церквах донесении Кутузова все эти неблагоприятные для нашей армии сведения были устранены и прибавлена фраза: «наша армия ночевала на поле сражения». Эта подделка подлинного донесения Кутузова была делом рук графа Аракчеева (см. об этом полк. Н. П. Поликарпов, «Очерки Отеч. войны», «Нов. Жизнь», 1911, кн. 8, стр. 139–144).
Многие из современников, особенно люди, близко стоявшие к делу, были очень удивлены, когда в опубликованном донесении увидели победное ликование. Ермолов (Записки, т. I, 204–205), который знал, что «неприятель, одержав победу, не соответствующую его ожиданиям», удивлялся, что «государю представлено донесение о совершенной победе». Фадеев, адъютант Левенштерна, передавал А. Д. Бестужеву-Рюмину 1 сентября: «Неприятель непременно войдет в Москву, потому что наша армия совсем погибла» (Чтения О. И. и Д. Р., 1859. кн. II, стр. 84). Ростопчин, в свою очередь, пишет («P. С.», 1889, кн. 12): «Я написал записку министру полиции, что я не понимаю этой победы, потому что наши армии отступили к Можайску… Я уверен, что не так бы радовались этой победе, если бы император узнал своевременно о моей записке министру полиции».
Знал ли правду Александр? В письме к В. К. Екатерине Павловне от 18 сентября, говоря о том, что он собирался в Москву, Александр пишет:
«Даже после известия о битве 26 августа я выехал бы немедленно, если бы в том же донесении Кутузов не заметил, что он решил отступить на шесть верст, чтобы вновь устроить армию. Эти фатальные шесть верст, отравляя все удовлетворение, которое доставили мне победа (курс. наш), заставили ждать меня следующего донесения; а оно ясно показало мне, что впереди нас ждут одни бедствия» (см. Переписку имп. Александра I с В. К. Екатериной Павловной, изд. В. К. Николая Михайловича, стр. 90). Строки совершенно ясные, если, конечно, не предполагать, что Александр сам хотел скрыть правду, ему известную, от сестры. Из второго донесения Кутузова, правда все еще довольно смутного (там говорилось о «победоносном» сражении), а особенно из разговора с привезшим донесение Мишо (Мих. Данил., IV, 530–532), т. е. 9 сентября, он должен был знать о причинах оставления Москвы. И совсем уже разъясняло положение письмо Винцингероде от 13 сентября, где было сказано вполне определенно: «Что бы ни говорили, а последствия показывают, что сражение 26 авг. было проиграно». Письмо Винцингероде было ответом Александру, который писал ему: «Я не могу постичь, что заставило ген. Кутузова отдать Москву врагу после победы, которую он одержал при Бородине» (Зап. С. Г. Болконского, стр. 184).
Ред.
Во II-й армии осталось пехоты, в 54 батальонах, всего 8 — 10.000 чел., следовательно, в каждом батальоне — менее 200 чел.; в сводной гренадерской дивизии Воронцова осталось 300 чел. (когда сказали, что дивизия Воронцова, защищавшая Семеновские флеши, разбита, то Воронцов сказал: «Неверно; она не разбита, но уничтожена!»); в Астраханском кирасирском полку из 400 чел. — только 95; остатки 2-й гренадерской дивизии, при обозрении левого фланга Бородинской позиции, были приняты полковником Толем за полк.
Как плохо иногда современники осведомлены о положении дел, показывают, напр., воспоминания А. П. Бутенева. Здесь мы встречаем такое указание: «Говорили, что Барклай был в числе немногих генералов, которые подали голос сразиться во что бы ни стало. Он не дерзнул бы соединить своего иноземного имени с оставлением Москвы. Эта великая жертва принесена была без ропоту, без мятежа и народного негодования в самой Москве и в губерниях только потому, что повеление шло от Кутузова» («Р. Арх.», 1881, III, 83).
Ред.
По одной версии Ермолов был за мнение Барклая.
Беннигсена.
В сражении под Фридландом (1807 г.) Беннигсен был разбит Наполеоном.
Этот разговор с Шнейдером взят из Л. Н. Толстого «Война и мир».
4 сентября из с. Жилино Кутузов послал императору донесение о решении оставить Москву: «После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26 августа сражения, — писал Кутузов, — должен я был оставить позицию при Бородине… После сражения того армия была весьма ослаблена; в таком положении приближались мы к Москве, имея ежедневно большие даже с авангардом неприятельским и на сем недальнем расстоянии не представлялось позиции, на которой мы бы с надежностью приняли неприятеля; войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти… а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имел бы последствием не только разрушение армии, но и кровопролитнейшую гибель и превращение в пепел самой Москвы; в таком крайне сомнительном положении, по совету с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен был я решиться попустить неприятеля взойти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества, как казенные, так и частные, вывезены и ни один почти житель в ней не остался. Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России… напротив того с армией делаю я движение к тульской дороге, сие приведет меня в состояние прикрыть пособия в обильнейших наших губерниях заготовленные… хотя не отвергаю того, что занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операции со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог тульской и калужской, партиями моими буду пресекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы и… надеюсь принудить его оставить Москву и переменить свою операционную линию. Пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества. Впрочем, Ваше Императорское Величество, всемилостивейше соизволите согласиться, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска». (Бумаги, относящ. до Отеч. войны, изданные Щукиным, ч. I, стр. 95–96.) Последняя фраза в донесении, заключавшая намек на Барклая, часто служила обвинением со стороны современников против Кутузова. Порицает Кутузова за намерение «набросить невыгодный свет» на Барклая в своих записках Ермолов. Но особенно резко отозвался Жозеф де-Местр в своем донесении сардинскому королю 2 июня 1813 г. Отзываясь вообще чрезвычайно строго о Кутузове, отрицая за ним какие-либо заслуги (про Бородинскую битву он говорит: «битвою распоряжались собственно Барклай, искавший смерти, и Багратион, нашедший ее там»), Жозеф де-Местр писал о конце реляции Кутузова: «Какая низость, какая гнусность! Чтобы называть вещи их настоящим именем, мало преступлений подобных тому, чтобы открыто приписать весь ужас гибели Москвы генералу Барклаю, который не русский и у которого нет никого, чтобы его защитить» («Р. Арх.», 1912, I, 48).
Ред.
Напечатано в «Русск. Архиве», вошли в сборник «Пожар Москвы», изд. «Образование».
Верещагинское дело наиболее полно изложено в «Бумагах, относящихся до Отечественной войны 1812 г.», изданных П. И. Щукиным, ч. VI и VIII.
Возможно, впрочем, что это было действительно так, т. е. что он мог получить запрещенную газету через сына Кдючарева. Так, по крайней мере, по словам свидетелей, сказал Верещагин отцу. Верещагин на допросе отвергал это, указывая, что он с сыном Ключарева даже не был знаком и что «сказал так единственно потому, чтобы тем сделать уверение в справедливости, опасаясь, что если скажет о сочинении оной им, то не только что ее не примут за справедливость, но получит еще наказание от отца». Верещагин показывал обер-полицмейстеру Ивашкину, что нашел газету, «шедши с Лубянки на Кузнецкий мост… против французских лавок».
