Гай Бёрджесс был превосходным манипулятором. Он умел манипулировать людьми и распространять слухи. Он был в высшей степени общительным человеком, всегда посещал вечеринки и ночные клубы, и его расходы, как правило, оплачивались другими. В Форин Офис помнили, что он всегда посещал общее чаепитие в 4 часа и заглядывал в чужие кабинеты. Он знал, как добывать информацию, используя шарм, провокацию, силу убеждения и знания. Если надо было, он не брезговал и шантажом. Этот человек, предположительно, хранил все любовные письма – мало ли что может оказаться полезным? – и легко предоставлял свою квартиру для свиданий. Людям он нравился. Ему доверяли. И Бёрджесс этим пользовался.
Горонви Рис писал: «Гай обладал потрясающим объемом информации, способной дискредитировать многих людей в этой стране. Сбор информации – его личное хобби. Такой у него был естественный инстинкт, и он использовал его с целью сплетен и для личного удовольствия. Думаю, она также являлась мощным оружием для давления и шантажа»[1046].
Том Уайли, Деннис Проктор и Фред Уорнер могли не быть советскими агентами, но могли и быть, поскольку делились с Бёрджессом интересной информацией, которую узнавали на службе. Можно только предполагать, какую информацию он получал, к примеру, от Гая Лидделла и Дэвида Футмена во время еженедельных визитов в мюзик-холл. И всегда можно было заявить в свое оправдание, что Бёрджесс работает ради дела антифашизма, русские – союзники или, скажем, информация нужна для какой-то тайной британской организации.
Помимо документов, работая на МИ-5 и МИ-6, он мог передавать списки агентов, трактовать политику и человеческие характеры и сообщать сведения о слабых местах отдельных личностей, которые впоследствии могли оказаться полезными для оказания на них давления.
Позже Рис писал: «Само существование секретной службы являлось для Гая вызовом его любопытству, и он определенно демонстрировал упорное стремление проникнуть в секреты, не имеющие ничего общего с его официальными обязанностями. Можно считать установленным, что после войны, и в Лондоне, и в Вашингтоне, он приобрел глубокие знания, касающиеся и принципов деятельности секретных служб, и личностей людей, там работающих. …Трудно преувеличить объем информации, которую он получил о структуре и методах секретных служб, их организации, именах и положении сотрудников»[1047].
Само слово «секретный» было для Бёрджесса боевым кличем, вызовом. Который он никогда не отказывался принять. Он охотился за секретами, как собака за трюфелями.
Он также был агентом влияния, в первую очередь в Би-би-си и во время работы в дальневосточном департаменте, где он помогал оформить британскую политику по признанию коммунистического Китая, когда американцы отказались это сделать, а также в Москве, где работал на советскую дезинформацию. Он был ответствен за вербовку агентов Энтони Бланта, Джона Кернкросса, Майкла Стрейта, а значит, также за агентов, которых они, в свою очередь, завербовали, и информацию, которую они поставили русским. И это лишь те агенты, о которых мы знаем.
Одно из самых вредных воздействий оказало само бегство, которое подорвало основы англо-американского сотрудничества в разведывательной сфере, по крайней мере до 1955 года, а также уважение общества к правительственным институтам, в том числе к парламенту и Форин Офис. Оно также оставило в наследство подозрительность и недоверие в секретных службах, которое не исчезло даже спустя полвека после бегства.
Гай Лидделл ушел в отставку из МИ-5 в 1953 году в возрасте шестидесяти одного года, так и не став генеральным директором. Хотя он был виновен всего лишь в дружбе с Бёрджессом, его упорно обвиняли в работе на русских. Дэвид Футмен в том же году перешел в колледж Сент-Энтони Оксфордского университета. Служба Эстер Уитфилд завершилась в 1951 году, и она эмигрировала сначала в Родезию, где работала на Рио-Тинто, а потом в Испанию, но продолжала пользоваться вниманием МИ-5. Алан Маклин был вынужден уйти в отставку из Форин Офис и стал издателем. Карьера Фреда Уорнера на какое-то время остановилась, но со временем он стал послом в Японии.
Мило Талбот стал временным главой департамента безопасности Форин Офис в июле 1953 года, но спустя шесть месяцев неожиданно подал в отставку. Некоторое время он работал генеральным консулом, а потом послом в Лаосе и в мае 1956 года ушел на покой. Он умер при таинственных обстоятельствах в возрасте шестидесяти лет, и все его бумаги были уничтожены. Многие члены кружка Бёрджесса – Виктор Ротшильд, Деннис Проктор и другие – оставались под подозрением. Энтони Блант признался только в 1964 году в обмен на гарантию иммунитета, но публично об этом было объявлено только в 1979 году. Джон Кернкросс был разоблачен в том же году – с согласия МИ-5 он уехал из Англии в 1952 году.
Бёрджесс умер первым из кембриджских шпионов, и история обошлась с ним весьма сурово. Появился целый ряд книг, в которых он был изображен трагикомической фигурой, практически ничего не достигшей. Но профессиональные разведчики считали его главой группы. Юрий Модин позже писал: «…настоящим лидером был Бёрджесс. Он объединял группу, наделял своей неистощимой энергией, если можно так сказать, вел в бой. В 1930-х годах, то есть в самом начале, он принял на себя инициативу и риски, ведя остальных за собой. Он был моральным лидером группы. …Он был самым выдающимся и образованным из пятерки»[1048].
Генерал КГБ Сергей Кондрашев, также работавший с Бёрджессом, был согласен со своим коллегой. На вопрос, кто был самым важным из кембриджских шпионов, он, не задумываясь, ответил: «Бёрджесс. Определенно»[1049]. Предполагалось, что самым подрывным периодом деятельности Бёрджесса были четыре года, проведенные им в святая святых Форин Офис, когда он был личным секретарем заместителя министра иностранных дел. Но, по заявлению Кондрашева, для русских «самым важным периодом его работы был непосредственно предшествовавший Второй мировой войне», когда Бёрджесс, по сути, был посредником между британцами и французами[1050].
Этот взгляд разделяет старейшина писателей, специализирующихся в вопросах разведки и шпионажа, Найджел Уэст. «Энтони сказал мне, что Гай Бёрджесс был гением этой сети, ее ключевым человеком. Он был личностью, к которой все обращались за инструкциями, помощью и советом. Гай всегда был в контакте с русскими, мог принимать решения и давать советы другим»[1051].
Вопрос, который продолжает занимать и писателей, и профессиональных разведчиков, – почему Бёрджесс это делал? Почему он, еще будучи студентом, согласился работать на иностранную державу, о которой очень мало знал, и продолжал работать вплоть до своей смерти спустя три с лишним десятилетия? Почему этот британец до мозга костей отказался от всего, что любил, – Реформ-клуба, сплетен, любовников и друзей, матери, которой был предан, – ради одинокого существования в сталинской России?
Бёрджесс был продуктом своего поколения. Родись он на несколько лет раньше или позже, его жизнь могла сложиться по-иному, но он был представителем поколения, политизированного в начале 1930-х годов, которое чувствовало необходимость перестать теоретизировать и начать что-то делать. Хотя, конечно, этот призыв к действию принял разные формы и привел некоторых в Москву. Дэвид Хейден Гест работал с молодыми коммунистами в Баттерси, а Джон Корнфорд – среди рабочих Бирмингема. Оба погибли в испанской гражданской войне. Морис Корнфорт отказался от философии и занялся сельским хозяйством в Восточной Англии. Эрик Хобсбаум стал коммунистом-теоретиком.
Для Бёрджесса служение коммунистической партии в Бэннерси или Бирмингеме было менее привлекательно, чем попытка влиять на политические события на самом высоком уровне. Такое стремление уходило корнями в его школьное увлечение теориями великих силовых блоков Алфреда Мара и марксистскими учениями. Бёрджессу нужна была моральная цель, он должен был делать что-то позитивное в борьбе против фашизма, и в момент, когда он был наиболее уязвим, русские дали ему такую возможность.
В письме Николсону в 1962 году Бёрджесс процитировал Стендаля, говоря о важности выбора времени для принятия политических и личных решений.
«Ты родился слишком рано, чтобы столкнуться с этим в возрасте, когда человек действует. А интеллигенция 40-х и 50-х – слишком поздно. Я из поколения «пистолетного выстрела» 30-х годов. Я замечаю, что интеллектуалы 60-х, молодежь в Олдермастоне, снова столкнулась с постоянной пальбой. Я замечаю это с удовольствием – человеку свойственно приветствовать тех, кто попадает с ним в одну лодку, и с грустью – они еще не знают, как много трудностей у них на пути!»[1052]
Он отказался верить, что его Бог покинул его, как Кестлера, Спендера и других попутчиков. У католиков, во время правления Елизаветы работавших для победы Испании, и у исламских спящих была уверенность в правильности выбора. Это был, как написал Грэм Грин о Филби, «логический фанатизм человека, который, однажды обретя веру, не намерен ее терять из-за несправедливостей или жестокостей заблуждающихся человеческих инструментов»[1053].
