Едва забрезжил рассвет, мы, невыспавшиеся и помятые, продолжили движение по маршруту, известному только капитану Егорову, но поиском «ракеты» это точно нельзя было назвать. Наконец, когда окончательно рассвело, группа остановилась на короткий отдых. Срок выполнения норматива подходил к концу, а спешки по-прежнему не наблюдалось. Пока разводили костёр, два офицера связи, исполнявшие обязанности радистов, развернули радиостанцию. Капитан Егоров достал клочок бумаги и передал его комбату. Тот, в свою очередь, поглядывая в смятый обрывок листка, составил шифрограмму и отдал радистам.
Я подсел к Боре Месяцеву. Борис с удовольствием поглощал мясо из банки и ничуть не был удивлён загадочными действиями командиров.
— Боря, — спросил я его, — это чего вот сейчас происходит?
— Как это чего? Координаты в центр сейчас передадим и на пункт сбора двинемся, — невозмутимо отозвался он, не прерывая аппетитной трапезы. Затем, понимая моё удивление, поведал, что ответственный за постановку «гондона» капитан Рудой — однокашник Петровича — заранее передал тому координаты «ракеты». Егоров выдержал время, необходимое для выполнения норматива на «отлично», и передал «разведанную» информацию комбату, а тот через офицеров-радистов — в штаб бригады. Череповецкое училище спецрадиосвязи готовило отличных специалистов.
Теперь оставалось только добраться до нужного места. Благо, что оно было точно известно. День был солнечный и морозный, и мы, разбившись по парам — так удобнее беседовать «за жизнь», — бодро зашагали к цели по просёлочной дороге.
Капитан Рудой выставил свой объект с умом, поэтому разведгруппа по пути заглянула в сельмаг и прикупила пару бутылок спирта. Тогда в забайкальских сёлах продавали эту горячительную жидкость в запечатанных сургучом бутылках по цене 11 рублей 50 копеек. На этикетке так и было написано: «питьевой спирт». Выпив его без закуски, заедая лишь снегом, уселись на ГАЗ-66 и, довольные собой, отправились в часть.
На разборе учений выяснилось, что все офицерские группы выполнили норматив на «отлично». Иванов сидел, как всегда недовольный, чувствуя подвох. На следующий год он изменил правила учений, упростив их донельзя. Просто-напросто через три часа плутания в наглухо затентованной машине по ночным дорогам Забайкалья высадил группы посреди леса и, не выдав топокарт, приказал быть на построении бригады в 9.45 следующим утром. Не опоздал никто.
Как ни банально, но всё-таки удивительно устроена человеческая память. Порой заурядные и обыденные события жизни запоминаются в подробных деталях, а, казалось бы, яркие и значительные эпизоды из давнего прошлого навсегда исчезают в непроглядной пропасти прожитых лет. Бывает так, что в голове остаётся основная доминанта, определяющая внутреннее состояние человека на протяжении того или иного промежутка времени.
Холод. Собачий холод — вот что навсегда врезалось в каждую клеточку моего организма. Даже спустя почти три десятилетия стоит мне хоть чуть-чуть озябнуть, как передо мной встают картины суровой забайкальской зимы. Даже когда я вспоминаю жаркое лето на 23-й площадке, мне кажется, что и тогда негде было укрыться от мороза.
Помнится, в 1985 году мой трёхлетний сын спросил свою маму: «А почему папа так редко к нам в гости приходит?» При этом казарменное положение объявляли редко.
Обычным неуютным вечером мы сидели в каптерке и ожидали, когда наконец появится ротный после череды бестолковых ежедневных совещаний во всех инстанциях. Благо, что Сергей Петрович уже находился в канцелярии батальона и вот-вот должен был распустить нас по домам. Каптёрка — комната для хранения солдатского имущества — по совместительству исполняла роль кабинета командира роты. Только что объявили отбой.
За столом, упав головами на шапки, дремали лейтенанты Максимов и Каверник. Мы с Борей Месяцевым, совершенно обнаглев, взгромоздились на полки стеллажа поверх солдатских бушлатов и дрыхли полноценным и здоровым сном.
Скрипнула дверь, и я мгновенно, ещё не проснувшись, метнулся на табурет. Месяцев нехотя разлепил глаза и сполз вниз. Капитан Егоров, опустившись на своё место, долго молчал. Затем, нервно побарабанив прямыми пальцами по столу, объявил:
— Лейтенант Максимов завтра в караул не идёт.
Боря, по-заячьи обнажив передние зубы, радостно осклабился. Завтра было 31 декабря. Мы с Каверником напряглись. Месяцев сидел совершенно спокойно, разглядывая свои наручные часы «Seiko» — по тем временам абсолютная редкость. Все понимали, что ему должность начальника караула в новогоднюю ночь не грозит. Во-первых, Боря по сроку службы был старше нас на год, а во-вторых, ясно, что трезвым он не будет никак, начиная со следующего утра. Юра Каверник только вчера сменился, а я с 1 января — в отпуске. Это меня не спасло. Макс отвернулся, не выдержав моего испепеляющего взгляда. На этом конфликт был исчерпан. Боря инициатором замены не был, а раз уж так получилось, кто откажется?
Ротный, объявив своё решение, вновь побарабанил пальцами, прислушался к шуму в коридоре и, после того как комбат покинул расположение, распорядился проверить заправку обмундирования у солдат. Последнее было сказано только для того, чтобы выдержать паузу после его ухода и нашего последующего бегства домой.
Свою отправку в отпуск я воспринял неоднозначно.
С одной стороны, я едва успел прибыть в часть, и отдыхать неуставшим, тем более в зимнее время, не очень хотелось.
С другой стороны, провести в тепле январь и почти весь февраль было делом заманчивым. Опять же пропустить зимние прыжки тоже можно было считать везением. Удовольствия в этом не было.
Для того чтобы засчитывалась выслуга лет — один месяц за полтора, достаточно было и шести парашютных прыжков. За летний период я вполне успевал «выпрыгнуть» все двадцать оплачиваемых и ещё прихватывал пяток чужих. Дело в том, что многие тыловики боялись прыгать, и тогда совершалась следующая манипуляция: в ведомость вносилась фамилия не желавшего рисковать, а прыгал другой. Прыжок засчитывался одному, а деньги за него получал тот, кто реально прыгал. Таких подставных парашютистов прозвали «рвачами». Надо было умудриться за один прыжковый день в армейских условиях совершить два прыжка.
Праздничный наряд всегда был лёгким. Проверяющего назначали из числа офицеров парашютно-десантной службы, которые отличались лояльностью и разгильдяйством в службе войск. Чего нельзя было сказать о них, когда дело касалось укладки парашютов и организации совершения прыжков. Так или иначе, второго января, подарив Родине один день отпуска, я вместе с женой покинул 23-ю площадку.
Март в этом суровом крае лишь с большой натяжкой можно было назвать весенним месяцем. Ясные морозные дни, холодное светило на безбрежном небосклоне и чуть утихшие ветра ничуть не напоминали о скором возвращении тепла. Только к началу апреля можно было ощутить дыхание весны. Прыжки закончились до моего возвращения, но боевая учёба продолжалась. Нельзя сказать, чтобы уж очень интенсивная, она постоянно прерывалась внутренними нарядами. Ввиду малочисленности личного состава заступал сразу весь батальон.
Несмотря на всю кажущуюся привлекательность, меньше всего мне нравились теоретические предметы, то есть те, что проходили в казарме. Полевые тоже удовольствия не доставляли, но там хотя бы время летело быстро. Не то, что тягомотина по изучению никому не нужного китайского языка. Благо, что политзанятия наш добросовестный замполит проводил лично. Строевой подготовки я не помню вообще, кроме той, что проводил в карантине со вновь прибывшими бойцами.
Главное — во время проверки сдать огневую подготовку, всё остальное легко сдавалось на «хорошо» и «отлично», а уж тут, как любил повторять Егоров: «дай дырку», имея в виду пулевое отверстие в мишени.
После завтрака батальон неспешно собирался на стрельбище. Опять же ввиду штатной малочисленности огневая и воздушно-десантная подготовки (укладка парашютов) проводились в составе батальона. Упражнения учебных стрельб для спецподразделений не подразумевали ведения огня на большие расстояния и проводились только из стрелкового оружия и гранатомётов, поэтому огромного полигона не требовалось. Через десять минут ходьбы мы были уже на месте. Впереди у подножья сопки перед нами лежало полукилометровое поле, расчищенное от кустарника и деревьев.
Комбат Козуб перед строем отдал распоряжение на проведение огневой подготовки и скрылся за дверями кирпичного здания так называемой директрисы. Именно отсюда начиналась та прямая линия, по которой рассчитывалось расстояние до мишеней. Огонь вёлся по нескольким направлениям.
Капитан Егоров скороговоркой поставил задачу командирам групп на организацию четырёх учебных точек и до поры до времени последовал за комбатом. Мне досталось учебное место по отработке правильности и однообразия прицеливания с помощью командирского ящика КЯ-73. Более дурацкого и бесполезного приспособления для обучения стрельбе я не встречал. В комплект КЯ входило несколько механических и зеркальных устройств. Управляться на морозе со всеми этими винтиками, струбцинами и рычажками было практически невозможно. Это достижение военно-инженерной мысли почти всегда находилось в состоянии разукомплектованности и превращалось в никому не нужный хлам.
