сможет чего-нибудь добиться» [839].
Несмотря на всю занятость экономиста, понукать его пришлось очень мало. Сцилард последовал за ним в Лондон, и, проведя выходные в Кембридже, Беверидж уговорил Резерфорда возглавить Совет помощи ученым (Academic Assistance Council). 22 мая было объявлено о создании этого совета, задачами которого были «обеспечение координационного и информационного центра» и «сбор средств». В числе выдающихся ученых, подписавших декларацию о создании совета, помимо Бевериджа и Резерфорда были Дж. С. Холдейн, Гилберт Мюррей, А. Э. Хаусман, Дж. Дж. Томсон, Дж. М. Тревельян и Джон Мейнард Кейнс.
Приблизительно в то же время аналогичные меры принимались и в Соединенных Штатах. Джон Дьюи принял участие в создании в Колумбийском университете Фонда стипендий для сотрудников. Тут же проявились и другие частные инициативы – например предоставление Хансу Бете работы в Корнелле. Крупнейшая из американских организация такого рода [840], Чрезвычайный комитет по помощи перемещенным германским ученым, была создана под эгидой Института международного образования.
Сцилард находился тем летом в активном поиске. Поскольку ему казалось, что он не может по праву выступать от имени Совета помощи ученым (хотя в течение всего августа он управлял работой его офиса на добровольных началах, не получая за это никакого вознаграждения), он много ездил и занимался координацией существующих программ и организацией новых. В начале мая он имел «долгую и успешную беседу» [841] с Хаимом Вейцманом, обеспечившую поддержку английского еврейства. Эйнштейн думал о создании «университета для изгнанников» [842]; Сцилард при посредничестве Леона Розенфельда убедил, что вместо этого ему лучше будет помочь своим престижем общему делу. В Швейцарии он агитировал Международную студенческую службу и Международный комитет по интеллектуальному сотрудничеству Лиги Наций [843]; в Голландии понукал нервного и неорганизованного Эренфеста, в распоряжении которого был небольшой фонд для поддержки приезжих физиков-теоретиков. Ректоры бельгийских университетов «занимают сочувственную позицию, – сообщал Сцилард Бевериджу, – но воспоминания о войне затрудняют создание в Бельгии какой бы то ни было организации для помощи германским ученым» [844].
Боры координировали со Сцилардом собственную изнурительную работу. Как обычно, Бор созвал летнюю копенгагенскую конференцию, но на этот раз, как пишет Отто Фриш, «предложил превратить [ее] в биржу труда». По мнению Фриша, мероприятие получилось «хаотичным, так как людей было слишком много, а времени, чтобы с ними разобраться, слишком мало» [845].
Когда Эдвард Теллер подавал в Гёттингене заявку на стипендию Фонда Рокфеллера, он надеялся поработать именно с Бором. Фонд отказал ему на тех же основаниях, что и Отто Фришу: у него не было места работы, на которое он мог бы вернуться по окончании срока действия стипендии. Джеймс Франк и Макс Борн порекомендовали Теллера англичанам, и вскоре он получил не одно, а сразу два предложения о временном трудоустройстве. Теллер согласился поступить на должность физика-ассистента в лондонский Университетский колледж. Там он получил поддержку Фонда Рокфеллера и в начале 1934 года перебрался в Копенгаген.
Сциларду помогал один американец из Колумбийского университета, физик Бенджамин Либовиц, который изобрел в свое время новый вид рубашечных воротничков и занялся производством рубашек [846]. Либовицу было сорок два года, на семь лет больше, чем Сциларду. Они познакомились во время краткой поездки Сциларда в Соединенные Штаты в 1932 году и впоследствии возобновили знакомство в Берлине. Как и Сцилард, Либовиц брал на себя бесплатную добровольную работу по помощи беженцам. Они стали работать вместе, причем ньюйоркец помог Сциларду завязать в Америке полезные связи. В письме, которое Либовиц отослал из Берлина в Нью-Йорк в начале мая, дается яркое описание положения дел в Германии:
Абсолютное отчаяние немецких евреев всех классов не поддается описанию. Ужасает тщательность, с которой их выискивают, чтобы положить конец их карьерам. Без помощи извне у тысяч – возможно, десятков тысяч – из них не остается никакого выхода, кроме голода или [самоубийства]. Тут идет гигантский «холодный погром», и он затрагивает не только евреев. В него, разумеется, попадают коммунисты, но их не различают по расовому признаку; социал-демократы и либералы по большей части уже подпали или вот-вот подпадут под действие запретов, особенно если они выражают хоть малейший протест против нацистского движения…
Доктор Лео Сцилард… оказался самым прозорливым из предсказателей – он смог предвидеть развитие событий точнее, чем кто бы то ни было. Еще за несколько недель до того, как разразилась эта буря, он начал формулировать планы по обеспечению некоторых мер помощи ученым Германии [847].
Сциларда начинало беспокоить отсутствие места у него самого. Как он писал в августе другому другу, он все еще не «отказался от идеи поехать в Индию, хотя это намерение и не усилилось» [848]. Он ничего не имел против Америки, но предпочел бы жить в Англии. Хотя он ощущал «довольно сильную усталость», он был «очень счастлив в Англии». Но как только он заглядывал в будущее, его счастье сменялось унынием: «Вполне вероятно, что Германия будет перевооружаться, и мне не кажется, что в ближайшие годы это перевооружение будет прекращено вмешательством других держав. Поэтому через несколько лет в Европе могут появиться две тяжеловооруженные группы враждебных друг другу стран, и это приведет к тому, что война начнется сама по себе, вероятно, против желания обеих сторон» [849].
Все это подготовило его к тому прохладному, мокрому, серому сентябрьскому дню, в который он шагнул с тротуара на Саутгемптон-роу и начал создавать облик грядущего.
9 сентября Эйнштейн в последний раз пересек Ла-Манш в направлении Англии и поступил там под энергичную защиту командующего флотской авиацией, адвоката и члена парламента Оливера Стиллингфлита Локера-Лэмпсона [850], которому в свое время, когда он служил в России под командованием великого князя Николая, выпала сомнительная честь быть приглашенным участвовать в убийстве Распутина; с нехарактерной для него рассудительностью он отказался от этого предложения. На следующее утро Локер-Лэмпсон отправил великого физика в изолированный загородный дом, стоявший посреди вересковых пустошей на восточном побережье Англии. Эйнштейн уехал из Бельгии по настоянию жены: она опасалась за его жизнь. Пока она организовывала их эмиграцию, он оставался в Рофтон-Хит, где, по его словам, гулял по пустошам, «разговаривая с козами» [851]. Там он узнал, что 25 сентября покончил с собой Пауль Эренфест, бывший одним из самых старых и самых близких его друзей. Эренфест пытался убить своего младшего сына – в результате чего тот потерял зрение, – а потом застрелился сам.
Самым крупным публичным мероприятием кампании помощи было массовое собрание в Альберт-холле, огромном круглом зале у южного края лондонского парка Кенсингтон-гарденс. Основным докладчиком
