Ребята открывали бутылки любым предметом, который оказывался под рукой: гитарой, ножом или с помощью «усилка». Я видел, как Леннон открывал пивные бутылки зубами. Видя это, я всякий раз морщился. Я думал: ну, сейчас он выплюнет кучу зубов. Но этого никогда не случалось. Однажды вечером толпа в «Кайзеркеллере» никак не могла дождаться, когда начнется музыка. Какой-то пьяный немец кинулся к сцене, просунул голову за занавес и заорал: «Мек шоу, мек шоу!» Но он выбрал неподходящий день: Леннон набрался пива и был в агрессивном расположении духа. Немец кричал, что привел с собой важных гостей и они не могут ждать так долго. Не услышав в ответ лакейского «Яволь, майн херр!», немец распалился и стал ругаться. Леннон не выдержал и крикнул: «Убери прочь свою толстую харю!» Тот не унимался. Тогда Леннон размахнулся и ударил его носком сапога в лицо. Пухлое тело немца, описав дугу, удалилось в том направлении, откуда появилось.
БИТЛЗ начали, как обычно, будто ничего не произошло. Кажется, Пол пел «It's Now Or Never» («Теперь или никогда»). Оскорбленный немец взял эти слова своим боевым кличем. Он решил объявить тотальную войну Битлам вообще и Джону Леннону в частности. Он бросился в лобовую атаку. Леннон видел его потное лицо, искаженное ненавистью. Еще один прицельный удар — и фриц отлетел к публике.
Вскоре я увидел его рядом с Кошмидером. Размахивая руками и вытирая кровь с лица, он жаловался ему на Леннона. Бруно подошел ко мне. Я вступился за Джона. «Ребята имеют право защищаться. Мы здесь не в детском саду», — сказал я. Бруно пришлось согласиться.
Но далеко не всегда с ним было легко ладить. Я уже говорил, что он быстро полюбил Битлов и, подобно Эпстайну, стал их слишком опекать и даже ревновать (не будем осуждать Бруно, он был далеко не единственным в этом смысле).
Владельцы гамбургских клубов всегда включали в текст своих контрактов с группами примерно такую «защитную» статью: «Артисты не должны без письменного согласия администрации появляться в местах общественного развлечения в пределах 25 миль от упомянутого здесь места развлечения в течение 30 недель до, во время и после истечения срока настоящего соглашения…» Изложено все по-тевтонски четко, ясно. Сковывает, как железные оковы.
После работы, а иногда даже и в перерывах («паузерах») Битлы шли в клуб «Топ Тен», тут же неподалеку, за углом. Он принадлежал высокому, красивому, деликатному немцу по имени Петер Экхорн. Он был настоящим другом Битлов. Они шли туда не только чтобы увидеть Тони Шеридана, отличного певца и гитариста. Они высоко ставили Тони. Можно даже сказать, что он был их кумиром. Они признавались, что многому научились от него. Битлы не подозревали, что герр Штайнер, переводчик Бруно, служил также его осведомителем. Ему было поручено следить за БИТЛЗ и докладывать, если они будут ходить в другие клубы этого района. Когда Штайнер прибежал к Бруно и донес, что видел его драгоценных Битлов в «Топ Тене» Бруно рассвирепел и сотряс воздух тяжелыми немецкими ругательствами. Ему не нравилась дружба Битлов с Шериданом, потому что Тони покинул «Кайзеркеллер» и увел за собой своих фанов.
Вопреки недовольству Кошмидера, ребята продолжали ходить в «Топ Тен» и в другие заведения. Они не желали интерпретировать все положения контракта буквально. А герр Бруно делал именно так. Он жил по закону контракта. А ребята жили по закону жизни: принимали ее такой, какой она была, и толковали ее законы так, как подсказывало сердце.
Кошмидер особенно приставал к Дерри. Дерри был первоклассным певцом. Публика любила его за то, что он никогда не сачковал, а всегда выкладывался до предела, не жалея себя. Грешно было жаловаться на него. А Бруно дошел до того, что требовал его возвращения на сцену, когда Дерри, спев свою партию, шел к бару выпить пива. «Вы должны быть на сцене вместе с остальными, герр Дерри!» — говорил Бруно. «О да, я знаю. Я вернусь через минуту, только выпью пива с друзьями. Не волнуйтесь.» «Я не волнуюсь. Но в вашем контракте, герр Дерри, ясно указаны все паузы. Вернитесь на сцену.» Иногда Дерри возвращался, иногда — нет. В последнем случае Бруно злился, смешно подпрыгивая, ходил туда-сюда, а герр Штайнер нервно потирал руки и бегал за ним следом. Уморительная сцена!
Как вы уже поняли, Бруно был из тех людей, кого надо либо принимать такими, какие они есть, либо отойти в сторонку и, сплюнув, оставить в покое. Иногда он бывал замечательным человеком, иногда — сволочью. Как и все мы.
Ливерпульские группы не желали быть автоматами. Не из того теста они были сделаны. В крови у них не было подобострастия. Пришло время, и Сеньоры решили: хватит. Обе стороны поняли, что лучше будет расстаться. Ребята ушли из «Кайзеркеллера». Они хотели устроиться где-нибудь в другом клубе, но контракт запрещал им это. Какое-то время они жили на подачки друзей и знакомых дамочек с улицы. Они пытались выяснить возможность работы в клубах Дании и Швеции, но тогда ничего из этого не вышло. Наконец, потеряв всякую надежду, они плюнули и вернулись домой — без гроша в кармане, разочарованные, но умудренные большим жизненным опытом.
Теперь Кошмидеру нужна была новая группа для выступления в паре с БИТЛЗ.
Глава семнадцатая
Маленький Покс-Доктор Гамбурга
В то время ведущей Ливерпульской группой были Рори Шторм и Харрикейны (Ураганы). Ударником у них был Ринго Старр — да, тот самый — весь в кольцах и с печальными глазами мексиканского бандита.
Ураганы страшно хотели поработать в Гамбурге: до них, конечно, уже дошли рассказы про тамошнюю лихую жизнь и хорошие «бабки». Как и все, они жаждали новых впечатлений, нового возбуждения.
В отличие от многих других групп, Ураганы привыкли к хорошей жизни. Жалкие каморки и третьеразрядные отели были не для них. В курортных городах, где они были особенно популярны, они жили в прекрасных условиях: в домиках, стилизованных под швейцарские шале. Недостатков в девочках, как вы понимаете, тоже не было. Когда Рори со своими Ураганами приехал в Гамбург, и Бруно Кошмидер показал им раздевалки за сценой, где им предстояло жить, я думал, что Рори тут же скомандует ребятам «Кругом!» и они уедут домой.
«С-с-слушай, Алан, т-т-ты ничего не говорил про т-т-такие условия.» «Ах, оставь, Рори. Ты знал, что здесь тебя не ожидает „Ритц“», — сказал я. Рори окинул взглядом эти грязные апартаменты, потом перевел взгляд на меня. На лице у него было такое трогательное, расстроенное выражение, что я чуть не прыснул. «Н-н-но это у-у-ужасно.» «Мы не свиньи, — вставил Ринго. — Что все это значит, Алан?» Ринго всегда был щепетилен, когда дело касалось его личных удобств. «Это ненадолго. Потом подыщем что-нибудь получше. Ну, согласны?» — умолял я. «Ладно», — сказали они, с отвращением глядя на свое новое жилище. До них здесь жили Сеньоры, они не слишком заботились о поддержании чистоты. То же самое можно сказать обо всех других гамбургских группах. «Черт подери, вы посмотрели бы, в каких условиях живут Битлы, и то не жалуются», — сказал я. «Ну, то Битлы. А мы привыкли к комфорту.» «Подумаешь, Битлы!» — сказал Ринго.
Жилище БИТЛЗ напоминало свинарник. Они совсем не следили за чистотой. На полу всегда валялись окурки, бумажки, предметы одежды, пустые пивные бутылки, объедки на бумажных тарелках. Где ты, добропорядочный английский «хоум»? Когда живешь на выпивке и на таблетках, ненормальное превращается в норму.
Не знаю, как сейчас, а в Гамбурге тех лет были широко распространены венерические болезни. Мало кто из ливерпульских ребят избежал знакомства с покс-докторами.[7] Гамбург — большой международный порт, и власти позаботились о том, чтобы таких докторов было достаточно. Хуже всего было то, что возвращаясь в Англию, ребята привозили с собой эти болезни. Не хочу сказать, что они делали это намеренно. Просто так случалось. Как раз в те годы кривая роста венерических болезней в Англии резко пошла вверх, и я утверждаю, что эти болезни постоянно экспортировались из Гамбурга.
Ребята из групп не слишком заботились о личной гигиене. Они даже не знали о симптомах заболеваний. В те годы пропаганда медицинских знаний не была еще поставлена так, как сейчас. Поскольку я был старше всех, многие ребята приходили со своими проблемами ко мне. А одной из этих проблем были венерические болезни. Я стал Маленьким Покс-Доктором Гамбурга. Конечно, я мог бы обойтись и без этого титула, но что делать. Я помогал, как мог.
Ливерпульцы любили ходить в маленький бар «Гретель и Альфонс» на Гроссе Фрайхайт. В нем не было ничего особенного, но Битлы и многие их друзья почему-то облюбовали это место. И вот там, в задней комнатке, я часто выполнял обязанности покс-доктора. Кто-нибудь из ребят, озираясь, подходил ко мне и робко начинал: «Слушай, Эл, можно поговорить с тобой наедине?» «Конечно. А что такое?» «Ну… Э-э… Отойдем подальше.» Мы отходили подальше, а остальные продолжали пить пиво, то и дело поглядывая на часы — как бы не опоздать на сцену. «Только никому не говори», — просил озабоченный парень. И я сразу догадывался, в чем дело. «Ну, ну. В чем дело?» Парень начинал возиться с ширинкой. «Понимаешь, я тут познакомился с одной… А она оказалась с этим. Короче, что-то не в порядке с моей шишкой.» Ах, эти шишки! Сколько я их перевидел за то время! Они снились мне ночами. Но не возбуждали: я ведь не гомик. «Ну, посмотрим, что у тебя там.» Зиппер раскрывался, появлялся провинившийся придаток, и Маленький Покс-Доктор Гамбурга наклонялся, чтобы провести обследование. Я смотрел, нет ли опухолей в паху, спрашивал, нет ли болей при мочеиспускании — в общем, все, как я об этом читал. К сожалению, чаще всего эти симптомы имели место. Иногда я просил пациента помочиться в пивную бутылку и исследовал мочу при тусклом свете бара. Конечно, так можно наделать много ошибок, особенно, если бутылка плохо вымыта. Короче, я делал все, что было в моих силах. Чаще всего мое обследование кончалось тем, что я отправлял пострадавшего к местному «знахарю» или в ближайшую больницу — если были какие-то сомнения. Но, конечно, мало кто шел в больницу, большинство — из робости и смущения — предпочитали лечиться у частников. Врачи предписывали инъекции и требовали отказаться от алкоголя и наркотиков, чтобы инъекция могла оказать эффективное действие. Но безответственность и богемный образ жизни сводили на нет всякое лечение. Когда все вокруг пьянствуют и глотают пилюли, трудно подчинить себя железной самодисциплине. Много всякого случалось в те сумасшедшие времена. Любого, кто мог прожить эти времена в целомудренной чистоте, я бы назвал святым. Только вряд ли такие были тогда. И вообще когда-либо.
