В дунганскую деревню я попал после долгого путешествия в горах — Памира. Меня пригласил друг — дунганин, уроженец этих мест, живущий в Ленинграде. Я студент-китаист, и для меня пожить среди людей, говорящих по-китайски, очень ценно. А дунгане — выходцы из Китая, мусульмане. Трудно сказать, кто они по происхождению: китайцы, принявшие ислам, или мусульмане, в свое время попавшие в Китай. Да и что такое «дунганин»?
И так, спустившись с Памира и проехав чуть на северо-восток, я оказался в деревне Шортюбе, лежащей в долине реки Чу. Конечно, с первого же дня я почувствовал себя «человеком со стороны». Отношение хозяев было очень дружелюбным, но незнание ритуалов каждодневной жизни поначалу, кажется, создавало некоторую неловкость. Мои ошибки великодушно прощали, да я никогда и не спорил. Я вообще человек покладистый.
— Садитесь на кан, пожалуйста, вон туда, в середину.
Упаси меня Боже возразить: «Да нет, спасибо, я вон тут, с краешку, не беспокойтесь». Нет-нет-нет, гость, особенно когда первый раз в доме, не может не сидеть в центре перед маленьким столиком. Снимай ботинки, на коленках проползай по приподнятой части пола и садись лицом к входу — это почетное место. Только не думай, что ты просто пьешь чай — нет, ты участник ритуала под названием «чаепитие». Сколько же мы выпили чая за неспешными беседами! Пиала просто не может оставаться пустой — один из хозяев постоянно держит руку на чайнике и — обязательно двумя руками — уважительно наливает. А не пить все время чай после обжигающих салатов с красным перцем и соленых овощей — невозможно... Вообще дунгане очень любят острую пищу, как все китайцы. Но, будучи мусульманами, они не едят свинины — наиболее любимое в Китае мясо — плоть нечистого животного запрещена в пищу пророком.
В первый день хозяйка принесла в комнату подносы с обедом, расставила большие пиалы и положила рядом с каждой по паре палочек для еды. Затем посмотрела на меня. На лице ее появилась озабоченность, она погремела посудой в углу, надолго вышла и вернулась с ложкой. Вытерла полотенцем и подала мне:
— Вот, а вилки нет.
Но я же все-таки китаист! Я взял палочки и запросто стал отправлять в рот пучки зелени, пряных овощей и рис. Она заулыбалась. И все заулыбались. Я понял, что на шаг ближе подошел к миру дунганской семьи.
Стены комнаты, где мы сидели, были украшены китайскими лубками со сценами из классических романов и столбиками иероглифов. Но умеют ли их читать? Ведь не спросишь. Помог случай.
— Послушай,— как-то подсел ко мне мой друг,— тут пришло от родственников письмо, понимаешь, надо прочесть.
Я развернул письмо и понял, что это-то я прочту. Полторы странички убористых иероглифов; написано без литературных сложностей — словарь даже не понадобился (впрочем, его у меня и не было). Приветы родным, уважительные расспросы о здоровье, конечно же, «приезжайте к нам в Китай» — простое, хорошее письмо.
После этого я почувствовал, что отношение ко мне стало, можно сказать, уважительным. Ислам конечно, но истинно ученым человеком можно считать лишь того, кто знает иероглифы.
Потихоньку, помаленьку старался я войти в культуру дунган, пограничную между двумя мирами — китайским и мусульманским.
Существует легенда, которая объясняет происхождение этнонима «дунгане». Некогда Чингисхан проходил с войском по перевалу Сан-Таш (по-тюркски: «много камней») и повелел, чтобы каждый воин положил по камню в общую груду. На обратном же пути он приказал каждому переложить по одному камню из одной груды в другую. Естественно, она оказалась много меньше первой. Один из военачальников печально воскликнул, показав на остатки первой груды: «Это те, кто навеки остался на полях битвы!» Чингис ответил, кивнув на вторую: «Главные те, что остались здесь». «Оставшиеся» — «турган» по-тюркски, а в китайском произношении: «дунган». Их потомки, расселившиеся по Джунгарии, и есть нынешние дунгане, говорит легенда.
Правда, в Китае это слово не употребляют. Там говорят «хуэйцзу» — «нация ислама». Причем так называют всех мусульман, где бы они ни жили. Сами дунгане очень любят возводить свои родовые корни непосредственно к арабам, пришедшим в Китай еще в седьмом веке нашей эры. И не просто к арабам, а к племени курейш, откуда родом Мухаммед. Это, мягко говоря, спорная гипотеза. Антропологические исследования говорят, что формировали этот этнос на севере Китая — тюрки, монголы, иранцы, а на юге — малайцы и арабы. И сейчас у многих дунган миндалевидный разрез глаз напоминает о ближневосточных предках. Он, кстати, придает особую прелесть лицам девушек, в остальном совершенно азиатским, и особенную пронзительность взгляду широкоскулых стариков.
Зато появление дунган на территории России — достоверный факт. Оно тоже связано с военным конфликтом: в 1877 году восстание мусульман против маньчжурской династии Цин, продолжавшееся шесть лет, потерпело поражение. Примерно десять тысяч дунган ушли с территории Китайской империи в империю Российскую.
С тех пор в Киргизии и Казахстане разбросаны деревни выходцев из Китая. За сто с лишним лет дунгане почти не переменили свой образ жизни — несмотря на все достижения технического прогресса, мало что изменилось и в их основном занятии — выращивании овощей и бахчевых культур. И уж совсем мало изменилась жизнь дунганской семьи. В этом я смог убедиться.
Я не говорю о цветном телевизоре в доме или о машине во дворе — все это есть теперь у каждого хозяина, умеющего работать и зарабатывать. А дунгане, как правило, умеют и то и другое. Но осталось неизменным подчинение младшего старшим. Неизменным остался язык; прежней, традиционной — кухня. Женский костюм уже века назад был настолько практичен и удобен в повседневной жизни, что не понадобилось менять и его — обязанности у хозяйки, в общем-то, те же, что и сто лет назад. То есть быт, социальная организация жизни — традиционны.
За сто с лишним лет в нашей стране всякое бывало с дунганами — и хорошее, и не очень. Было и недружелюбие соседей, и подозрительность властей, да всего не перечислишь. В общем, разделили они печальную судьбу многих народов СССР. С тех пор, очевидно, и осталась некоторая настороженность к посторонним. Скажем, приняли меня очень гостеприимно, но гостеприимство распространялось до определенных пределов: были вещи, куда мне не следовало совать нос, какой научной любознательностью я бы ни руководствовался. Их дело, и мне оставалось подчиниться, ибо они были для меня добрыми и заботливыми хозяевами.
Стоит сказать об их — я имею в виду дунганских — именах. Вообще именах. Все дунганские фамилии восходят к конкретным китайским именам предков, пришедших в Россию. Только пишутся в одно слово. К примеру Сушанло — некогда Су Шан-ло, или Янчисун — некогда Ян Чи-сун и так далее. А имена — в паспортной записи — обычные мусульманские: Махмуд, Сайд, Фатима и к тому же с отчеством — Махмуд Саидович или Фатима Юнусовна. Сами же они произносят их на китайский лад, где первый слог «Ма» вполне равноценен «Махмуду». Так что у дунган как бы по два имени: одно в быту, звучащее совсем по-китайски (но для китайского уха чисто по-мусульмански), а второе — официальное, для документов и анкет.
Очень мне хотелось усовершенствовать свой китайский: для студента, занимающегося этим языком, не так уж много возможностей, во всяком случае, в Ленинграде. Наверное, это стало одним из побудительных моментов в знакомстве, переросшем в дружбу с дунганином на брегах Невы.
Но, увы, здесь, на брегах Чу, дело как-то не пошло: очень уж разнятся китайские диалекты между собой и с изучаемым мною литературным языком.
Существует в жизни дунган еще одна граница: между прошлым и современностью.
Мне показывали развалюшку в углу двора и с почтением произносили:
— Это наш самый первый дом, прадед его построил, когда только пришел из Китая.
Чувство уважения к традициям у дунган очень личное, оно всегда связано с конкретными людьми — прадед, дед, отец делали так. Никакой сентиментальности по отношению к старым горшкам — но новые будут сделаны точно такими же. Можно, конечно, гадать, какую роль в выживании этноса сыграла привычка есть при помощи двух палочек, зажатых тремя пальцами, или обычай строить в доме кан — глиняное или деревянное возвышение, занимающее полкомнаты, на котором сидят, спят, едят. Но сама традиционная культура больше, чем те ее элементы, сумму которых мы привыкли определять словом «культура». И то, что поражает несведущего человека, есть для носителя традиционной культуры привычный и, более того, единственно возможный ход вещей.
На новой родине существовала реальная опасность распыления общины и гибели дунганского народа.
