Спустя месяц я узнал, что Игнатьев помогал рабочим перевозить камень и вместе с ними ставил его на площадку, где еще недавно был заросший травой бугор. Рядом с камнем появилась мраморная плита: «Здесь стоял дом, в котором родился, жил и умер Ефим Васильевич Честняков, художник, поэт, мыслитель».
Я представляю, как везли этот валун по кологривским дорогам. Тяжелый труд!
Княжая пустынь
В двадцати километрах от Кологрива есть живописный уголок — Княжая Пустынь. Впервые я побывал здесь четверть века назад и понял, что уже до конца дней своих не забуду эту огромную гору посреди тайги и вид с орлиной высоты. И более того, в часы душевного смятения, тоски и недовольства жизнью я мысленно обращался к этому уединенному мирку, теша себя надеждой когда-нибудь вновь побывать на этом небольшом клочке земли, наполненном легендами и былями.
И случай представился.
Мой знакомый, оператор киностудии «Ленфильм» Борис Лизнев, собираясь снимать фильм, искал натуру. Я рассказал ему о Княжей Пустыни, и он загорелся. В лесопункте Советский мы встретились с Александром Петровичем Бадани-ным, бывшим лесником. Он сказал, что в Пустыни уже никого не осталось, все уехали. А его дом еще стоит, и он следит за ним. От поселка заготовителей до Пустыни километров семь будет, дорога нелегкая. Преодолевали ее с трудом. Прыгая на заднем сиденье машины, Александр Петрович почему-то вспомнил войну, кавалерийскую разведку, в которой служил, колхоз «Красный труженик» и пустынские урожаи: по 23 центнера зерна, оказывается, получали тут с гектара.
— А почему деревня зовется Княжая Пустынь? — поинтересовались мы.
— Речка у нас Княжая. А в Пустыни прежде жили монашки. Монастырь, значит, здесь был. При мне еще одна жила. Пашечка. Убили ее. И так ведь просто, из озорства. Поднималась однажды с хворостом в гору. А мужики выпили. И ну давай потешаться над ней. Дурачку Сережке Иванову говорят: «А ну-ка, мол, тюкни ее поленом по голове». Он и тюкнул. Да насмерть. Старушонке-то много ли надо?
Александр Петрович замолчал. Молчали и мы, смотря в лобовое стекло на дорогу, которая круто забирала вверх.
— В старину в Пустыни святое место было,— продолжил наш проводник.— Паломники приходили сюда из Вологды, из Вятки и из других мест, за сотни километров. В монастыре и гостиница была, красивая постройка с балконом. Сейчас уж она развалилась. Кто приходил свои грехи отмаливать, камни да воду в гору таскали. А иные просто полечиться приезжали.
— Чем же здесь лечились-то?
— Как чем? У нас здесь два святых потока. Говорят, от многих болезней эта водичка лечит. Меня иногда ломота в руках замучит, так приду на ключик-то сполоснусь, и проходит. Хотите верьте, хотите нет, это уж ваше дело...
Потом Баданин вспомнил две липы, которые росли на склоне горы и, по поверью, обладали целительными свойствами: погрызешь веточку, и зубы перестанут болеть. Липы спилили. Обрубок одного дерева я видел в краеведческом музее в Кологриве. Экспонат представляли как выдумку попов, греющих руки на невежестве народных масс. Музейная служащая Таня как-то попробовала погрызть обрубок — не помогло, зубная боль не прошла. Может быть, и в самом деле боли паломников проходили от самовнушения, но ведь и другое вероятно: дерево питалось соками земли, а они, возможно, целебными были. Ну а обрубок теперь стоит где-то под лестницей. Какая в нем жизнь?
По сей день еще идут в Пустынь люди, чтобы полечиться святой водой. Ведь для русского человека всегда было так: если вода лечит, значит, она святая. Перед нами пришла пешком женщина. Лежала в Горьком в больнице, ноги отнялись. И дала обет — если вылечится, то пешком в Княжую Пустынь пойдет — к святому потоку. И вот пришла...
Мы стояли на вершине горы. Моросил мелкий дождь. Дышалось легко. Далеко внизу гривами уходила к горизонту тайга. На склоне стоял стожок сена. Дух захватывало от красоты.
— Я такого творения природы не видел в жизни! — воскликнул Лизнев.
Потом Баданин повел нас мимо оставленных домов к деревянной церкви.
— Раньше в Пустыни было двести дворов,— сказал он с достоинством.— Деревянная церковь без гвоздей. Здесь был клуб. Когда-то спектакли ставили. А в каменной церкви — столовая. И пекарня тут же.
Рядом с деревянной церковью — погост. Все здесь поросло мхом. Вижу две чугунные плиты, прислоненные к церковной стене. На одной из них прочитал, что крестьянин Лука Васильев принес с Афона в Княжую Пустынь распятие животворящего креста.
— Тут раньше три плиты было,— заметил Баданин.— Одну увезли в столовую, в поселок. На кухне она сейчас. Готовят на ней.
Спустились немного вниз. Сумрачно под сводами исполинских елей. На крутом, почти отвесном склоне лежат камни разной величины. Те самые, что втаскивали когда-то в гору паломники. Был ли это сизифов труд? Не знаю. У каждого человека своя душа, которая одна знает, когда приходит время собирать камни...
Мы углубились в чащу. На ветвях деревьев висели белые лоскутки, указывающие путь к святому потоку. А вот и он. В этом месте сливаются три родника. В глубине чащи я заметил маленькую иконку. Дальше еще одну. Вода холодная, и впрямь непохожая на обычную. Но чем — я так и не мог понять.
Снова поднялись на вершину. Дождь прошел. Как-то враз посвежела тайга внизу. Вспомнились литографии Г. Ладыженского: «Вид святой горы» и «Святой колодец». Только краски в природе сочнее, ароматнее, что-то возвышенное есть во всем этом, притягивающее — не хочется садиться в машину, не хочется уезжать, спускаться в совсем непривлекательную низину.
На обратном пути мой приятель развернул на коленях карту Костромской области. «Посмотрим хоть, где мы находимся». Я повернулся к нему. На прежних картах Пустынь была чуть севернее города Кологрива. На новой карте ее уже не было...
Владимир Шпанченко / Фото В. Игнатьева Костромская область
Полярные биологи Института имени Альфреда Вегенера в Бремерхавене (ФРГ) создали огромный аквариум, в котором Михаэль Клагес и его коллеги содержат рыб и моллюсков, добытых со дна Антарктического моря при температуре минус один градус. Ученые выловили своих питомцев во время экспедиции научного судна «Полярная звезда» с глубины 700 метров. Животные бесцветны и филигранны, некоторые носят панцирь с бросающимися в глаза боковыми шипами и колючками на спине. Часть животных достигает очень крупных размеров. Антарктическая креветка по крайней мере в 10 раз больше своих сородичей из тропических морей.
В аквариумах многие из морских организмов попытались расселиться в воде как можно выше. По-видимому, в своем природном бассейне они используют для добывания пищи течение морского дна. Уже несколько сантиметров завоеванной высоты приносят ощутимую пользу. Улитки трихоконхи своими скрытыми жабрами могут, как считают исследователи, не только брать кислород, но и отфильтровывать из воды частицы пищи.
В лаборатории животные поедают наряду с планктоном из Северного моря также падаль и даже сухие корма для кошек. Однако откуда берут они пищу в океане, если антарктическая зима тянется много месяцев и водная поверхность покрыта льдом? Только в последние годы стало ясно, что в паковом льду, в мизерных пространствах между кристаллами растут водоросли, бактерии и грибы.
Беспозвоночные стоят на следующей ступени, и криль, например, объедает нижнюю сторону водорослей. Пищевые отходы, нечистоты и мертвые животные просто вымываются. А что еще в воде не съедено и не разложилось, падает для бесцветных «тряпичников» на океанское дно.
Галина Штуль
Прошлой зимой в Америке, в штате Миннесота, состоялся традиционный марафон имени Джона Бергриза — гонки на собачьих упряжках. Впервые в них принял участие советский гонщик Афанасий Маковнев. Я же поехал, чтобы снять фильм «Белый марафон». И Афанасий, и я — участники экспедиции «Большое кольцо», созданной группой энтузиастов при Географическом обществе СССР. Мы мечтаем, чтобы все приарктические страны, лежащие на большом кольце вокруг Северного полюса, объединили свои усилия в борьбе за безъядерный, экологически чистый Север, за дружбу всех северных народов, за развитие их национальных культур и традиционных видов транспорта. И одна из ближайших наших задач — вернуть былую славу ездовой собаке, которая помогала северному человеку в его нелегкой жизни на протяжении многих веков. Вот почему мы с Афанасием оказались на марафоне Бергриз.
Собственно, путь к этому марафону для нас начался давно. В то время, когда мы бегали по Москве, по разным ведомствам и редакциям, добиваясь поддержки нашей экспедиции «Большое кольцо», на другом континенте, в Америке, в штате Миннесота обивал пороги издательств некий Джон Паттен в поисках спонсоров для задуманного им и его друзьями марафона на собачьих упряжках. Джон — совладелец небольшой фирмы, изготавливающей спортивные нарты и одежду для гонщиков. И мы и Джон, как он признавался потом, искали друг друга, еще не подозревая о существовании каждого из нас... И когда Пол Шурке, участник экспедиции «Берингов мост», познакомил нас с Джоном Паттеном, мы поняли, что делаем общее дело. Джон дважды побывал у нас в стране, был участником нашей экспедиции на собаках по Чукотке.
