Впрочем, в последние годы Себастьян (а ему уже сорок пять) все реже испытывает благосклонность фортуны. При попытке спуститься по реке Напо в Ориенте — восточном районе Эквадора — его плот разлетелся в щепы на порогах, Сноу лишился снаряжения и, прежде чем его вызволил вертолет нефтеразведчиков, провел десять дней в скитаниях по берегам реки, сидя на отнюдь не самой питательной из диет — пчелах и меде. Затем он попытался повторить классический верховой поход от Буэнос-Айреса до Вашингтона, предпринятый в двадцатые годы педагогом Айме Чиффли. Будучи весьма неважным наездником и неудачно выбрав компаньона-гаучо, в конце концов он продал лошадей и попытался продолжить путешествие пешком. Однако лето было уже в разгаре, температура в Центральной Аргентине не падала ниже 30° Цельсия, и, протащившись некоторое время по дорогам, Сноу приуныл, а затем и вовсе отказался от своего предприятия.
Вот тогда-то и пришла Себастьяну в голову идея прошагать пешком оба американских континента — от крайнего юга Южной Америки до Аляски, не полагаясь ни на лошадей, подверженных болезням, ни на компаньонов, подверженных малодушию.
Последний раз я видел его полтора года назад: он как раз планировал этот самый поход. С тех пор я получил несколько писем, брызжущих оптимизмом и самоуверенностью, а в один из конвертов, пришедших из Боливии, была вложена фотография, где Себастьян снова выглядел молодым и полным энергии...
И вот наконец мы трясем друг другу руки. Загоревший до черноты, небритый, с морщинками у глаз, Себастьян кажется значительно старше, чем на том снимке, сделанном полгода назад: сказалось напряжение, накопившееся за две с половиной тысячи километров ходьбы. Он одет самым невероятным для тропиков образом: вязаная шапочка, тяжелая штормовка, пара толстых свитеров, твидовые бриджи, высокие носки — словом, типичный наряд для... похода по пустынным болотам нашего Озерного края. Правда, и моя экипировка не хуже — тенниска, шорты, зонтик, — так разгуливают по предгорьям Гималаев. Короче, здесь, в Южной Америке, наша парочка представляла весьма юмористическое зрелище.
Мы заплатили таксисту — бедняга все еще не мог взять в толк, как это мы не собираемся вернуться в Куэнку на его машине, — и, болтая о том, о сем, направились в деревушку, где я не так давно обедал.
— Неплохо было бы остаться здесь до утра, — предложил Себастьян. — Сегодня я прошел двадцать километров.
Через десять минут мы обнаружили, что один из его свитеров... «испарился». Себастьян — непоправимо рассеянный человек. За время путешествия он умудрился потерять два фотоаппарата и двое наручных часов, не считая бесчисленных предметов одежды и пары контактных линз. «Лучшее определение для меня — это «довольно-таки собранный растеряха», — заявил он.
Как только Себастьян скинул последний свитер, я отметил, что в нем нет ни грамма лишнего веса. Ноги костлявые и жилистые, ребра выпирают. За десять тысяч километров ходьбы Себастьян сносил три пары обуви. До выхода в путь он имел обыкновение выкуривать по две пачки сигарет в день, но с начала своего долгого путешествия не взял в рот ни одной. Даже пиво не привлекает его. «Боюсь, я стану еще большим растеряхой, если соблазнюсь хоть каплей спиртного», — сообщил он мне.
Я предполагал разделить с Себастьяном его палатку, но она оказалась слишком маленькой для двоих.
— Примерно половину ночлегов я провел в палатке, — рассказывает он, — а все остальное время ночевал в кафе или вообще где придется.
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, мы уже допивали бог знает какую чашечку сладкого черного кофе и готовились начать первый для меня день похода. Для Себастьяна он был 383-м.
Дорога серпентиной вилась вверх по заросшему кустарником холму.
— Давай-ка срежем, — предложил я Себастьяну. — Мы можем скосить здесь и выйти на дорогу как раз на вершине холма.
— Знаешь, я бы не стал. Если, конечно, ты но возражаешь. Предпочитаю всегда держаться дороги, — ответил он и не спеша зашагал вперед. Я махнул на него рукой и вступил на узенькую тропинку, пробиравшуюся между полей маиса к холму, щедро усыпанному дикими цветами. На вершине мне пришлось ждать, пока Себастьян догонит меня, следуя выбранным им более длинным путем.
Неоднократно в течение дня я срезал подобным образом маршрут, и каждый раз Себастьян предпочитал придерживаться основной дороги. Сначала это меня раздражало. Но потом я понял и оценил эту упрямую привязанность путешественника к полоске гудрона или гравия перед глазами. Он держался ее уже больше года, и пройдет, по крайней мере, еще полтора, прежде чем достигнет цели. Чтобы справиться с не поддающейся описанию безмерностью расстояний и монотонностью движения, путешественник совершенно неизбежно должен полностью подчиниться ровному, неизменному ритму, строгой, почти монашеской дисциплине...
В конце первого дня, когда мы покрыли, по меньшей мере, двадцать пять километров, ноги у меня были почти стерты, и я испытывал жестокую усталость. Себастьян же, напротив, готов был шагать еще часов шесть, а то и больше. Самый длительный дневной переход у него был, когда за двадцать три часа он одолел — невозможно представить! — 110 километров по одной из тех длинных, прямых и пыльных дорог, которыми славится пампа северной Аргентины. По пустыне Сечура он зачастую проходил 50—60 километров в день — все в том же строгом, ровном ритме: час ходьбы, десять минут отдыха — и так часов двенадцать! Он являл собой безупречно отлаженную «пешеходную машину» и беспрекословно подчинялся монотонности похода.
Как можно сравнить приключение Себастьяна с прочими? Можно ли поставить его в один ряд с альпинистом, яхтсменом-одиночкой или человеком, пытающимся пересечь Сахару на верблюде? Общее у них то, что ни один не достигает цели, которая несла бы человечеству прямую пользу с точки зрения здравого смысла. Ведь нет нужды в пешем походе за 24 тысячи километров или, скажем, в восхождении на высочайшую вершину мира. Впрочем, Себастьян далек от соображений здравого смысла: в шагании по дорогам он находит глубочайшее удовлетворение и, наверное, знает в этом деле больший толк, чем любой другой человек на земле. Может быть, это спорт, может быть, образ жизни, а скорее всего не образ, а цель жизни: вечное движение.
— Быть всегда в пути — вот что привлекает меня более всего...
Тот факт, что пеший путешественник может в любой момент отказаться от своей затеи, делает «предприятие» особенно трудным. У яхтсмена-одиночки выбор маловат: он должен обязательно идти вперед, если хоть как-то надеется выжить. Альпинисту ничто не возбраняет отказаться от покорения вершины, но ведь ему еще предстоит добраться до подножия; обычно же в каждом восхождении наступает момент, когда легче дойти до высшей точки и затем спуститься вниз по противоположному склону, нежели пускаться в долгий и опасный обратный путь.
Себастьян постоянно сталкивается с искушением: практически каждый водитель, нагоняющий его, предлагает место в кабине. И ведь всего-то несколько километров в конце долгого-долгого дня — никто и не заметит!
После часа ходьбы мы присели на обочине. Я уже успел проголодаться, потому что за время ночевки нам удалось перехватить лишь по паре черствых булочек, а еду с собой мы не несли. Себастьян принципиально брал как можно меньше груза, даже не запасался водой. Его рюкзак весил около 14 килограммов. Себастьян зачерпнул пластмассовым стаканчиком воды из ближайшей лужи и сделал большой глоток. Я остолбенел.
— Ты разве не пользуешься стерилизующими таблетками?!
— Нет, и не думаю даже. Это хорошая, чистая вода...
Утро давно уже превратилось в день, а мы все брели и брели под огромными, быстро несущимися облаками. В это время в Эквадоре сезон дождей. Мы находились на высоте около двух с половиной километров. Когда солнце наконец пробилось сквозь облака, оно обрушилось на меня с такой варварской силой, что моментально сожгло открытые участки кожи, несмотря на толстый слой противозагарного крема. Закутанный в одежду Себастьян, казалось, был далек от такого рода проблем. Час ходьбы, десять минут остановки, час ходьбы...
Пройденный нами путь отмечали километровые столбы, которые указывали расстояние до Куэнки, а так как конца этому дню не было видно, то промежутки между ними растягивались и растягивались, пока мы все же не добрались до маленького скопления одноэтажных глинобитных хижин. Селение Харатас...
Второй день моего путешествия тащился вдоль горной гряды, по холмистой, заросшей кустарником местности. Слева в долинах клубились облака, справа громоздились холмы, мы медленно приближались к вечеру, и я с каждым шагом убеждался, что ноги мои прилично стерты; мышцы одеревенели. Я протянул 32 километра, и тут мое терпение лопнуло. В течение дня несколько машин останавливалось около нас, водители предлагали подвезти, но я гордо отказывался. Однако около пяти часов вечера, когда цель дневного перехода — Кумбе — казалась по-прежнему недостигаемой, я сдался: вскарабкался в кузов грузовика, и вот уже Себастьян остался позади, бодро топая вслед за машиной...
