Однако предприниматели из ЮАР сделали вид, что заявление их не касается. В 1977 году, когда Низкий Вельд поразила небывалая для этих влажных мест засуха, когда на корню сгорело более трех четвертей урожая и более половины крестьян этого района столкнулись с угрозой голода, белые фермеры за бесценок скупили у них последние клочки земли. «Засуха уходит через год, а белые баасы остаются на года», — с горечью говорят теперь жители Низкого Вельда...
Несмотря на обилие минеральных ресурсов и сельскохозяйственного сырья, в Свазиленде практически нет обрабатывающих предприятий. Зато бизнесмены из Иоганнесбурга и Кейптауна вкладывают деньги в казино и гостиницы, игорные дома и рестораны, словно грибы растущие в живописных долинах и по горным склонам страны а-ма-нгване. Развитие «индустрии туризма» дает определенные доходы королевской казне и обеспечивает работой часть населения. Но в то же время накрепко привязывает Свазиленд к ЮАР, способствует еще более глубокому проникновению в страну идеологии расизма. «От денег южноафриканских вкладчиков и южноафриканских туристов зависит процветание Свазиленда, — не стесняясь, утверждает официальная пропаганда ЮАР. — Танцуйте перед объективами белых, рядитесь им на утеху в шкуры и перья, и вы будете иметь деньги...»
...Итак, вернемся в Лобамбу. Там в разгаре четвертый, главный день инчвалы. Накал страстей переносится за изгородь нхламбело. На просторной площади, окружающей королевский крааль, собрались тысячи, десятки тысяч а-ма-нгване. Женщины в красных накидках, мужчины в черно-красных юбках с белыми меховыми гетрами на ногах... Темно-коричневые тела, смазанные жиром, поблескивают на солнце... Воины в праздничных боевых доспехах: их тела покрывают леопардовые шкуры, в волосы воткнуты разноцветные перья, в руках — копья и огромные щиты, обтянутые пестрыми воловьими шкурами.
Вновь оживают тамтамы. На этот раз звуки их монотонны. Маримбы, вторя им, выводят заунывную мелодию. Воины, склонив головы, выставив щиты, медленно приближаются к изгороди нхламбело.
— Они просят короля выйти за пределы нхламбело, как бы вернуться к своему народу, — объясняет мне Дламини. — Ингвеньяма подождет, поупрямится немного и согласится.
Так оно и было. С полчаса просили воины со щитами. Потом ухнули тамтамы, ворота крааля открылись, и появился Собхуза II в наряде из серебристого меха.
Все, кто лишь мгновение тому назад был танцором или певцом, превратились в зрителей. Король танцевал свой танец, исполнять который может только ингвеньяма.
Затем, взобравшись на небольшой помост, Собхуза застыл, вытянув руки на север.
— Оттуда, с севера, пришли предки а-ма-нгване, — напоминает мне Дламини. — Видите, верховный тиньянга вкладывает ему в руки священную луселву. Это выращенная на самых северных землях свази тыква, первый плод нового урожая.
Ингвеньяма пробовал тыкву долго, смачно причмокивая, явно испытывая терпение зрителей. Потом вдруг запустил ею в толпу и вновь пустился в пляс.
Многие присутствующие на площади ждали этого момента не из простого любопытства. В крестьянских семьях редко хватает еды от урожая до урожая, и поэтому, соблюдая табу инчвалы, крестьяне жили последние недели впроголодь. Как только луселва упала в толпу, присутствующие начали покидать площадь перед королевским краалем. Они спешили домой — отведать плодов нового урожая.
Пятый день инчвалы называется «ситила» — «когда работать нельзя». Плотно поев на ночь, люди проснулись поздно. Даже в Мбабане, столице Свазиленда, улицы были пусты. Лишь подвыпившие белые южноафриканцы бродили вокруг гостиниц и ресторанов, пытаясь воспроизвести замысловатые па увиденных накануне плясок.
Зато на следующий день все мужское население долины Эзульвени встало с восходом солнца и отправилось на окрестные холмы. Часа через два тропинки, ведущие к Лобамбе, заполнили люди со связками хвороста за спиной. Его сложили в королевском краале, в том самом месте, где, облепленная мириадами мух, лежала черная бычья шкура.
Сам ингвеньяма поднес факел к хворосту. В костре должна сгореть не только шкура, но и олицетворяемые ею неприятности уходящего года, а вместе с ними и старый год.
И опять били тамтамы, выли маримбы и танцевали вокруг пляшущего пламени люди. Кое-кто бросал в огонь кусочек черного меха, щепку: сжигал собственные неприятности.
Королева-мать в сопровождении веселых королев и принцесс затянула монотонную песню, прося небо о дожде.
— С Новым годом, — прервав мои наблюдения за церемонией вызывания дождя, сказал Дламини. — Инчвала закончена. На землю а-ма-нгване пришел новый год.
Завершение инчвалы означало, что мне надо покидать землю а-ма-нгване. Виза, выданная свазилендскими властями, обуславливала, что я могу находиться в стране только во время инчвалы и должен покинуть ее пределы сразу же после окончания торжеств. Кто-то решил, что в Свазиленде я могу видеть только танцы на высшем уровне...
Сергей Кулик
Всю ночь меня качало на волнах. Проснувшись, я не выдержал этого назойливого баюканья гигантского гамака и, с трудом поймав ногами ступеньки, спустился с верхней койки. Сосед по каюте лежал внизу пластом, обхватив руками матрац, словно спасательный плот. Поднимать его было явно бесполезно, и я стал пробираться запутанными переходами на верхнюю палубу, к бассейну.
Порывы ветра срывали белые барашки с послушно бегущего стада свинцовых волн. Шторм стихал. В воздухе пахло йодом и деревом. Матросы в выцветших робах окатывали водой из шлангов, драили добела палубу. Наступало еще одно утро в Атлантике.
Еще вчера это была бескрайняя и бездонная синь, сверкающая и играющая под солнцем всеми переливами ультрамарина. За кормой, словно привязанные, следовали чайки. Они настырно заглядывали нам в глаза и молниеносно ныряли за подачками. До Европы было расстояние в полет птицы. Однажды за поручни уцепился голубь: на одной из его лапок, судорожно сжимавших металл, блестело кольцо. От частого сердцебиения грудка так сильно вздымалась, что на ней даже разлетался пух. Голубь смертельно устал. Не мигая, он смотрел в объективы фотоаппаратов и даже не сразу мог раскрыть клюв, чтобы сделать несколько глотков воды. Что за путь он прокладывал в океанском просторе, где искал свою родину — кто его знает...
Сегодня вокруг нас простиралась водная ширь, приплюснутая серым небом. Пустынный горизонт был затуманен дымкой. Лишь редкий луч пробивал облака, взрываясь в волнах ярким снопом брызг. Ни одно судно не маячило вдали.
От качки в бассейне ходили волны. Вода была плотная, злая: соль прямо-таки выедала глаза. Я с трудом раскрыл их, кое-как выбрался по лесенке перед баром и увидел, что одно место уже занято. Кто-то ослепительно белый, в фуражке с золотым «крабом», из-под которой залихватски лохматились баки, поглаживал дрожащую на ветру левретку, держа в другой руке дымящуюся чашечку.
— Это что за морской волк? — обратился я к коренастому моряку, которого все почтительно величали «смотрителем бассейна».
— Мастер.
— Кто?!
— Ну, кэп, наш капитан Назаренко. Неужто не знаете?..
Потом, где бы я ни видел капитана — на мостике или в собственной каюте, — он все время отличался парадной подтянутостью, даже щеголеватостью.
До сих пор я его не встречал по той простой причине, что каждый день пребывал в судовой типографии — там выпускалась газета «Дружба». Теплоход «Шота Руставели», приняв на борт в Ленинградском порту делегацию советской молодежи, вез ее в Гавану на XI Всемирный фестиваль. В типографии-то и началось мое знакомство с жизнью капитана Александра Николаевича Назаренко. Мне попали в руки статьи о нем из австралийских и новозеландских газет. Дело в том, что «Шота Руставели», зафрахтованный английской и новозеландской фирмами, буквально «вторгся» в воды южного полушария, поделенные между конкурирующими компаниями. Плавая на самой отдаленной, длинной и сложной пассажирской .линии Англия — Австралия — Новая Зеландия — острова Океании, теплоход проходил океанами, добрым десятком морей и проливов. За это время он швартовался в Сиднее и Нумеа, Сингапуре и Окленде, по восемь месяцев не бывал в своем базовом порту Одессе. Говоря о популярности теплохода. «Санди миррор» писала, что «Шота Руставели» «раскалывает самый крепкий орешек в области конкуренции фирм на море». Одна новозеландская газета описывала, как рядом стояли советский теплоход и американский ракетоносец — «война и мир бок о бок у причала...». А в «Геральде» я прочел, наконец, о самом капитане Назаренко: заметка называлась «Русское мастерство вывело лайнер в море». Предваряли ее по-рекламному крупно набранные строчки: «Любая фирма, желающая продать буксиры, может послать на Тонга своего представителя; тот должен только заявить, что прибыл от капитана Назаренко».
