Ему пришлось опереться о ящик, чтобы не упасть на распростертое на полу тело. Окаменевшие пальцы левой руки сжимали священную чурингу.
Крепко прижимая ее к телу, Варнагери выскочил из палатки. Туфли Курдайча он снял, чтобы свободно двигаться в темноте.
Уже занимался рассвет, когда Варнагери вернулся в лагерь. Старик шатался от усталости. Однако оставалось еще одно неотложное дело, его долг, не исполнив который он не мог дать отдыха своему обессиленному телу. Виновный должен быть наказан — таков закон.
Вновь надев на разбитые ноги туфли Курдайча, он подошел к дереву, в дупле которого хранилась охра для раскрашивания. Со всей тщательностью он нанес на тело черные магические символы и обвел их красным, символы, которые должны будут помочь ему умертвить медленной, мучительной смертью человека. Потом он тихо запел тайные заклинания: жуткий, клокочущий гортанный звук, злобный, безжалостный. В нем не осталось и следа от обычно мягкого Варнагери. Он стал непреклонным, налился несгибаемой волей, исходящей из сознания его священной цели. Разрушительная сила, высвобождаясь внутри его, заставляла все тело дрожать от напряжения.
Он встал на колени и, положив в рот маленькую деревянную чурингу, взял свое копье и щит. Пригибаясь низко к земле, он принялся красться... ближе... ближе к костру Нибули, изредка взмахивая щитом, чтобы удержать равновесие. Упрямым, гибким шагом он дважды обошел спящего, каждый раз твердо ставя ногу на землю, чтобы отпечатать следы туфель. Губы его непрерывно шевелились, беззвучно повторяя заклинания...
Выполнив свой долг, старик стер рисунки с тела и вернулся к костру. Там он снова бережно завернул туфли и спрятал их назад в укрытие. Священную чурингу он положил под куст, у самой своей головы. Ее он вернет духам завтра.
Наутро взволнованные крики донеслись с той стороны, где жили молодые охотники. Те, кто побежал посмотреть, рассказывали, что следы Курдайча ясно виднелись на песке повсюду вокруг Нибули. Сам он лежал, корчась от боли; его лицо, изуродованное гримасой агонии, было покрыто большими каплями пота, который рождался на лбу и скатывался вниз.
Стеная, он твердил что-то о ноже внутри него, который вспарывает ему живот и поднимается все ближе к сердцу. Те, кто осмелился приблизиться, могли расслышать его бред: «Нож... исчез... он... режет... режет». Он метался весь день, то и дело вскрикивая от боли. Вид его извивающегося тела и вылезших из орбит глаз наполнял ужасом всех в лагере. В ту же ночь Нибули умер.
Через три месяца в одной из газет в большом городе было напечатано следующее: «Абориген по имени Варнагери предстал сегодня перед судом по обвинению в убийстве Джима Брэдли и был приговорен к пожизненному заключению. Брэдли с двумя помощниками-туземцами совершал поездку по стране, изучая геологические формации и собирая образцы туземной утвари для Музея естественной истории. Два аборигена, сопровождавших Брэдли, показали, что убийство было совершено сверхъестественными силами. Они заявили, что не видели ни одной живой души и не слышали всю ночь ни звука, но что наутро многочисленные следы «пернатых туфель» виднелись вокруг палатки.
Примерно в это же время умер молодой охотник из того же племени, что и подсудимый. Смерть произошла при крайне загадочных обстоятельствах. На теле умершего не было обнаружено ран, а вскрытие не показало никакого заболевания. И снова все свидетели-туземцы утверждают, как один, что это дело «магии Курдайча».
Как сообщили нашему корреспонденту в Музее естественной истории, Курдайча — это форма первобытной черной магии. Жертва верит всей душой, что ее ждет неминуемая смерть за нарушение законов племени».
Бэт Дин, Виктор Кэрелл
Перевел с английского Ан. Розенцвейг
В науке магия такого рода называется «магией внушения». Эффект ее основан на том, что жертве точно и во всех подробностях известны последствия того или иного поступка (обычно нарушения ритуального запрета). Достаточно человеку узнать, что он заколдован, как в действие вступает самовнушение. Человек знает, что он должен умереть, и потому умирает. (Подробнее об этом мы писали в очерке «У колдунов нет дипломов» в № 5 «Вокруг света» за 1968 год.) «Магия внушения» распространена среди первобытных народов Океании, Австралии. Африки и Южной Америки. (Прим. ред.)
«Луны нет — чай есть»
Поздно вечером за прыгающими по дороге пятнами света фар ехали мы на чайную плантацию. Тьма-тьмущая. Когда бы хоть звезды были, так нет — с вечера тучи, и небо черное. Странное время для поездки. Старик, совхозный агроном, понимая мое удивление, растолковал сразу: «Луны нет — чай есть».
Потом уже по дороге объяснял он подробнее, что, как только сбор начался, главное — момент не прозевать. Время потеряешь, погрубеет лист — сорт потеряешь. Обидно. Чай снимать нужно, пока молодой, нежный. Экстра-класс будет! Поэтому и днем и ночью собирают, если уж надо. Ночью, понятно, только машины пускают.
О том, что чайные посадки близко, сначала услышали: вперебив стрекотали моторы. Потом увидали огни.
— Тамази, бичо, прыгай, поешь! — крикнул в темноту мой провожатый.
Мотор заглушили.
К нам подошел худощавый парнишка и тут же бросился обнимать агронома.
— Погоди, дорогой, — ласково сказал старик и протянул ему бутылки кефира-мацони, лаваш и еду в сумке.
— Расскажешь, как сбор идет, бичо. На обратном заеду.
Красные огоньки подфарников сами по себе светлячками полетели от нас в черноту.
Мы уселись на порожних, перевернутых корзинках. Тамазу удавалось прихлебывать мацони, что-то напевать, мыча, барабаня пальцами и пританцовывая. Кроме того, по-своему последовательно он посвящал меня в чаеводческие дела.
— Запомни, главное — сбор. Конечно, в нем больше половины работы. Как везде, и подкормка есть и подрезка. Ничего не скажу — это важно. Потом сорную траву тоже надо удалять или нет? Что только не повылазит: дзурца, мцериспехи, листы папоротника, разная трава... Всю ее «колючка» зовем. Короче, прополка... И все-таки сбор — самое трудное.
Чай снять нужно. Самый кончик побега с двумя, тремя листьями, и, знаешь, очень хорошо, когда с нераспустившейся почкой — «флешем». Надо только такой молодой побег снять, а остальное — «пенек» — зачем трогать?
Что ты! Куст не срезают — обламывают мягко. Нужно чувствовать пальцами ветку. Попробуй сначала двумя пальцами, как ягоды собирать, через час устанешь, а что соберешь — показать смешно. А вот опытные сборщицы... Что ты, я не могу так сделать. Я школу механизаторов окончил, а это как в цирке нужно.
Обе руки кусты щиплют, сразу восемь или десять пальцев работают — сами послушные. Я думаю, знаешь, не легче, чем на пианино играть или там на пишущей машинке бумаги печатать.
Вот считать начнем... Один побег полграмма весит.
Норма собрать за смену — восемь килограммов. Простая арифметика. Шестнадцать тысяч штук побросать в корзинку, а движений, считай, тысяч тридцать проделать. Добавь сюда, как солнце все больше жарит, как согнуться над кустом нужно, как глазами уметь искать ветки. Хорошие ветки.
Тамаз прищелкнул пальцами и, прищурившись, выжидательно глядел на меня, проверяя, дал ли он оценить ситуацию как надо.
Ночной воздух сладковатый и чуть липкий. С моря тянул ветер.
— Завтра уйдут тучи, — предсказал Тамаз.
Он захватил фонарик и предложил просветить меня в устройстве «Сакартвело».
— И здесь тоже вся изюминка — «пальцы». Опускаются на весь куст сверху. В «руке» много «пальцев» — штырей, они захватывают ветки, а сами качаются: туда-сюда... Так придумали, что «пальцы» наклонены к ветке и когда ходят по ее длине, то сами слабое место для слома находят.
...Почему тогда руками собирают? Нет, машин много, почти тысяча в Грузии. Но для них нужны особые посадки, кусты длинные должны быть, как трубы через все поле; нужно еще оставить точно расстояние — проход между ними. Тогда машина сначала подрежет посадки, подгонит куст под себя, а потом и урожай снимет. К тому же трудно машине на крутых холмах. А здесь холмы...
Титестерия
Чайная фабрика — место удивительных превращений. Здесь зеленые листья, миндалевидные, с прожилками и легким глянцем, превращаются в ароматную черную россыпь. Самый известный — так называемый черный байховый чай. «Байхоа» — белые реснички на внешней стороне зеленого листа. Еще есть чай зеленый, кирпичный и плиточный. Говорят, на Востоке, в местах, где трудно с пресной водой, плитки чая обламывают и кусками крошат в котелок, в котором варится пища.
Одного байхового чая на фабриках делают несколько видов. И все это — и черный и зеленый, — из сбора с одних и тех же плантаций. Разве не удивительно?
