Вспоминаю вечер накануне — шаги в темноте, загоревшийся в окошке свет, женский профиль — и словно вижу, как начинается наводнение. Самые сильные вызывает бора — ветер, который люди, живущие на побережье Адриатики, нарекли «дьявольской свадьбой». Когда бора врывается в города и поселки, то свист ветра и хлопанье ставен создают впечатление грохочущего ада.
Так вот зачем сложены в кучи деревянные настилы, даже на площади Сан-Марко. Из них — как только поднимается вода — складывают пешеходные мостки.
Но главная угроза для «Серениссимы» — медленное оседание почвы. До середины прошлого столетия почва опускалась на 1—1,4 миллиметра в год. Сейчас скорость оседания катастрофически увеличилась — 7—10 миллиметров. По словам венецианского гидролога Паоло Гатто, с 1900 года город опустился на 22 сантиметра.
Серьезная опасность грозит и со стороны нефтехимических предприятий Маргеры — пригорода, расположенного на континенте, всего в пяти километрах от города. На изумрудной поверхности лагуны не редкость радужные нефтяные пятна. Воду загрязняют и моторные лодки. Новейшие моющие средства, которые не разлагаются биологически, разъедают мраморные фундаменты. В специальном докладе ЮНЕСКО отмечалось, что серьезную тревогу вызывает состояние 400 венецианских дворцов, 86 церквей и 22 монастырей.
В 1501 году, при доже Агостино Барбариго, совет десяти, управлявший городом, постановил, что каждому, кто посмеет «так или иначе повредить общественную плотину, проложить под землей трубу, чтобы отвести воду, или же вопреки плану углубить или расширить каналы... отрубят правую руку, вырвут левый глаз и конфискуют все имущество». Если бы этот грозный указ до сих пор сохранял свою силу, то многие директора промышленных предприятий Маргеры стали бы калеками...
Специалисты давно установили, что главная причина оседания Венеции — интенсивное выкачивание подземных вод для нужд промышленных предприятий. Чтоб спасти «Серениссиму», власти запретили пользоваться подземными источниками для нужд заводов и фабрик, а также закрыли артезианские колодцы в самом городе. Откуда же брать воду в городе на воде?
Завершено строительство акведука, который поставляет питьевую воду с Альпийских гор. Однако чрезвычайные средства, выделенные парламентом для спасения гибнущего города, почти исчерпаны. Не удалось установить эффективный контроль и над приливами, которые неумолимо накатываются с Адриатики.
— Защитить Венецию со стороны моря не так-то просто,— говорил мне мэр города Марио Риго.— Есть несколько международных проектов спасения. Для их осуществления выделены специальные фонды, но окончательное решение пока не принято. Дело в том, что систематические наводнения — это не только бедствия, но и... благо. Волны Адриатики очищают воду в каналах. Если построить дамбу, как предлагают некоторые, наводнения прекратятся. Однако водообмен нарушится, вода в каналах будет застаиваться и гнить. Представляете, что будет твориться в Венеции в жаркие летние дни? Министерство общественных работ проводит эксперименты по сужению залива — чтобы не закрывать его совсем, а прекратить доступ воды лишь частично. Может быть, в этом выход?..
Есть у Венеции и другие проблемы. Сокращается численность населения. За последние тридцать лет город потерял сто тысяч человек — Венецию покидает в основном молодежь. Здесь ведь работа главным образом в сфере туризма и ремесленных мастерских. Дорожает жилье. Дома плохо отапливаются, современная канализационная система имеется лишь в немногих зданиях. Опустевшие дома скупают состоятельные иностранцы, которые проводят в городе лишь немного времени. Очень быстро в Венеции растут цены на питание — это один из самых «дорогих» городе Италии.
Конечно, «жемчужину» Адриатики можно сберечь. Десятилетие назад вода так часто затапливала церковь Сан-Никола деи Мендиколи, построенную в XII веке, что священники держали внутри лодку на случай наводнения. Для спасения уникального здания в Италии и других странах по подписке были собраны деньги, и теперь внутри церкви сухо. Но в Венеции сотни таких гибнущих мраморных дворцов, соборов, жилых домов...
И все-таки венецианцы не теряют надежды: они живут, работают и любят свой город, как прежде любили их предки свою «Серениссиму». Они верят, что Венеция нужна всему миру, всем людям и будет сохранена для следующих поколений.
Владимир Малышев, корр. ТАСС — специально для «Вокруг света» / Фото Е. Сумленовой и Д. Фастовского
Поезд уходил из Тобольска, в светлый северный вечер. И когда состав, дробно стуча колесами, шел по новому мосту через Иртыш, я в последний раз увидела широкую сибирскую реку и береговые уже неблизкие кручи. Кремль, словно корона, венчал холм. Долго еще белели в наступающих сумерках его стены, и светлая вертикаль колокольни прорезала сгущающиеся облака... «Кто хочет видеть нечто прекрасное в Натуре, тот поезжай в Тобольск». Так писал путешественник прошлого века в «Сибирском вестнике».
В 1987 году Тобольску исполнится четыреста лет. Интерес к нему, городу деревянному и белокаменному, связанному с освоением русскими Сибири, никогда не угасал. Но со средины 70-х годов нашего века он вспыхнул как тлевший до поры до времени костер... Здесь началось строительство нефтехимического комбината. Открытие и освоение нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири коснулось и глубинного сибирского городка, жившего спокойно и размеренно. Возведение мощного комбината и целого города для тех, кто будет здесь работать и жить, было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой.
Сотни проблем возникли и продолжают возникать в процессе стройки, и, быть может, одна из важнейших — сопряжение, сочетание нового города и старого, сохранение — насколько это возможно — облика старинного Тобольска, который, чем дальше уходит время его рождения, тем кажется ценнее и значимее...
На колокольню вела темная винтовая лестница. Первым, как хозяин, поднимался Мельников, я шла следом, держась за шероховатый камень стен. Но вот чуть забрезжило, и яркий свет летнего дня ударил в глаза. Мельников ступил на середину площадки и, раскинув руки, воскликнул: «Смотрите! Весь Тобольск перед вами!» Трудно сказать, который раз видел панораму города Владимир Николаевич, сотрудник музея-заповедника, тридцать лет проработавший экскурсоводом, но сейчас он словно открыл ее впервые...
Четыре проема верхнего яруса соборной колокольни Тобольского кремля были ориентированы на четыре стороны света. Я переходила от одного проема к другому, и город поворачивался, как мне казалось, не только в пространстве, но и во времени...
С южной стороны город огибала широкая лента Иртыша. Дальний берег реки, плоский и зеленый, уходил в синеву лесов, а ближний, на котором раскинулся Тобольск, дыбился высокими холмами. У подножия одного из них в 1582 году разбил Ермак войско сибирского хана Кучума... А следом за Ермаком приплыли по Тоболу в Иртыш струги стрельцов и казаков под предводительством Данилы Чулкова, чтобы здесь, как отмечает летописец, «против устья Тоболу... на горе» основать русский город «наречша имя ему Тоболеск».
Тобольск начинался с кремля. И сейчас кремль стоит на том же месте, на высоком Троицком холме (или, как здесь говорят,— мысу), над семидесятиметровой иртышской кручей.
Между рекой и холмами, что подковой окаймляют берег, на плоской равнине пестреют серо-красные крыши нижнего, подгорного города. Недолго сдерживали город стены кремля: он быстро выплеснулся посадами на удобные для жизни равнины.
В северный проем — прямо под собой — вижу ломаный контур кремлевской стены со сторожевыми башнями. Почти на одном уровне с колокольней плывут голубые громады куполов Софийско-Успенского собора. Это первый каменный кремль Сибири, построенный вместо деревянных, нещадно пожираемых пожарами...
От кремля уходит к горизонту верхний, нагорный город — прямые лучи улиц, пересеченные сеткой переулков. В этом рисунке улиц, который складывался веками, ощущается подчинение центру — кремлю и поиски коротких путей к берегам Иртыша. За верхним городом, за зеленым пятном старинного Завального кладбища, раскинулся новый Тобольск — долгие белые кварталы на ровной, просторной земле. А у самого горизонта, вдали от города, поднимаются трубы комбината.
Да, одним взглядом не охватить Тобольск. И все-таки... Мне показалось, что весь город как бы устремился к кремлю, а потом прыгнул с холма на берег и прижался к Иртышу. Потом я еще не раз рассматривала панораму Тобольска с разных точек — и с нижнего города, и с Троицкого мыса, и с соседнего мыса Чукман, где белеет мраморная пирамида в память деяний Ермака, и с Панина бугра, и с реки — и неизменно ощущала рациональность замысла и художественное чутье зодчих, поставивших этот город-крепость.
