нормально и они, все равно, сделали тоже самое. Ну что уж теперь, что сделанно, то сделанно. Поверь, эти ребята готовы рискнуть и жизнью, и душой, ради своих. А Лана для них — своя в доску. — спокойно объяснил рыцарь, заставив Ульму разрыдаться.
У ведьмы так и не хватило решимости сказать Айру, что она не уверена кто ожидает призыва с той стороны. Лана, что им так дорога, или обманувшая Нездешнего, Ульму и саму судьбу, половина души ненавистного ей архидемона.
Рухнувший разум пробил собой само дно миров и раскололся. Сквозь трещины в нем, словно черви в открытой, гноящейся ране, заскользили потоки видений. Вопящий от страха мужчина, опускающий в расплавленное золото свои пальцы. Они покрыты странными символами, распухли и тлеют, а он с ужасом и наслаждением продолжает этот ужасный процесс. Его воля — лишь птица в тенетах своего тела. Другая, жестокая сущность скользнула сквозь незакрытую дверь его Имени и завладела всем ним. И теперь, ювелир, подчиняясь низменной Жадности, пытался облечь в золото свое тело, пока что не зная что смертная плоть так хрупка и горит. Вонь жженого мяса, обгоревшие до костей пальцы и боль — лишь новые, необычные ощущения гостя, что сводят бывшего владельца тела с ума. Это чужое, не ее. Она не жертва, а палач. Нельзя забывать…
Но следующий образ приходит раньше одуряющим вкусом. Он звенит словно струна, перенапряженного в отчаянной агонии разума. Жертва, женщина, человек, всеми силами пыталась сопротивляться вселившемуся в ней Обжорству. Пыталась не видеть, не слышать, не знать, как ее зубы терзают и пожирают молочное мясо своих же детей. Скрыть от нечеловеческого голода эндорим хотя-бы младшенькую что была в колыбели. Но потом, искривленные, когтистые пальцы нашли и ее, а душа в глубине одержимого тела схлопнулась в безмерном кошмаре. Тоже чужое. Но грех. Ее грех.
Харгран погибал при ярком свете полной луны, озаряющей высокие шпили дворцов. Воцарившийся архидемон что пришел в этот мир в полной силе, разорвал созданный когда-то Энимом заслон. И тысячи бестелесных, нерожденных тварей ринулись в эту брешь вслед за ним. Астер дозволил вселяться в всех тех кто присягнул ему на служенье и спокойная ночь превратилась в жадный, неистовый пир. Демонам неведомы были слабости человеческой плоти. Как жестокие дети, они пришли в этот мир развлекаться и познавать. Учась, заставляя своих носителей делать немыслимые по своей чудовищности вещи. Насыщались страданиями и хохотали, прежде чем отдать несчастные души, как дар, своему господину. Залитый кровью город обезлюдел за одну ночь, став подношеньем воспринявшей Ненависти. Это стало основанием его престола. Ее престола. Она была здесь…
Ад это мгновение что растянулось на вечность. Его заключенные давно утратили разум, похищенный хаотичным круговоротом видений и образов. Они раз за разом переживали самый ужасный миг своей жизни. Человек может привыкнуть к всему, если способен меняться. Но для перемен самый важный компонент — это время. Здесь время так же было мертво. Оно замерло, остановилось, в то мгновение, циклы назад, когда домен утратил своего господина, разделенного надвое мечом богоборца. Но заточенные души не обрели столь желанной свободы, так как его безжалостный разум и полное ненависти сердце остались существовать.
Но сейчас ось скрипнула и поползла. Медленно и неохотно секунда, другая, мелькали для разума той единственной, что была Наблюдателем этого ада. “Моего ада” — мелькнула мысль и разбитый в чужой агонии разум ухватился за нее. Пытаясь прочувствовать, осознать, принять сам факт своего существования в отрыве от вливающейся в нее жути. Вина. Грех. Всего лишь человеческие понятия. Они бессмысленны для тех кто никогда не был людьми. Сердце окрыленное обретенной свободой яростно вспыхнуло и затрепетало. Душа архидемона пела, ярилась и рыдала, это место было для нее словно рай.
— Не позволю. — неуместная мысль или голос, остановили веселье, а мир словно замер, скованный стальной человеческой Волей. Она на миг увидела синие как бездонные озера глаза мужчины, что были ей ужасно знакомы. Это его решимость сейчас не давала ей разгуляться и позабавиться со своим имуществом. Стать той кем она всегда была. Яростный рев потряс это место, архидемон объял весь свой домен пытаясь отыскать дерзкую душу, что запрещала Ему вернуть свою суть. Но его души уже здесь не было. “Ну да. Он же умер. Ушел в колесо.” ручейками сквозь засуху ненависти, потекли мысли с оттенком вины и скорби. Его здесь не было. Но его человеческая Воля все еще жила у нее внутри.
Несокрушимая решительность уставшего от жизни, обожженного и израненного человека, что сражался до конца ради других. Человека которым она никогда не была, но ставшего сейчас тем кто заставил разбитый, сломленный разум начать сковывать, собирать себя воедино. Песнь, или молитва, достигли ее естества, принесенные откуда-то издалека, сверху. Чужая вера в ее человечность, которой она лишена, всколыхнула эмоции своим противоречием. Кроме бесчисленного сомна голосов павших харгранцев, что обвиняли и кляли, она чувствовала еще чей-то Зов, нелепый и странный в этом проклятом месте. Это дало человеческой Воле еще каплю сил.
— Не позволю! — уже решительней, две мысли или голоса произнесли в унисон. А демон захрипел и замер, скованный серебряной цепью вины и греха, — Я здесь. — словно приказ, произнесла Лана и осознала себя.
Вокруг было марево тьмы и космический лед, сковавший замерзшие души. И она, как образ, как суть, а не как тело. Уродливый, лживый кусок ненависти и тупой злобы. Страстных желаний и суеты. И ничего великого не было в этом архидемоне, без пышных одежд могущества и внушаемого страха. Ее человеческий разум всмотрелся в себя и презрительно отринул эту мерзость. Ненависть — это сила. А сила лишь цвет. Сияние Воли облекло себя в молот и Лана опустила его на себя, черпая силы в доносившимся сверху зове.
— Я не стану чудовищем вновь! — звонкий удар пронзил пустоту, а в ее разум продолжали течь силы, заставляя вспомнить и осознать не только вину, но и счастье.
— Я смогу изменить свою суть! — вновь яркая вспышка разогнала, пытающийся сгуститься, мрак и обреченную скорбь.
— Мы не те кто мы есть, а те кем хотим стать! — демон вопил под грудой ударов и продолжал трепыхаться. Он был силен и не желал подчиняться смертным желаниям. Но с каждым ударом затихал искажаясь от безжалостной Воли ковавшего себя человека.
Гулкие удары привлекли внимание душ, осознавших движение времени. А демон шептал ей их голосами:
— Ты заставила меня сьесть моих детей. И сейчас желаешь вновь
