...Зафрахтовать вертолет и отправиться в столь дальнюю дорогу Харитонова заставило желание узнать, что за водоросли населяют озеро и прилегающие к нему бассейны рек. Эти исследования входили в программу работ магаданского Института биологических проблем Севера, научным сотрудником которого был Слава.
Мир водорослей еще не до конца познан, особенно в северо-восточных водах нашей страны. Водоросли — самые древние жители планеты. Именно они насытили кислородом нашу атмосферу, не без их участия появился озон, вся жизнь на Земле. Но познакомиться с ними не так-то просто. Большинство главнейших водорослей микроскопично, невидимо глазом. К их изучению приступили лишь около двухсот лет назад, когда появилось увеличительное стекло — лупа и были изготовлены первые микроскопы Левенгука. Ученые уже тогда убедились, что водорослей на земле — как звезд на небе и что они живут всюду. В горячих источниках, в снегах и льдах, в лужах и капле воды, в океанах и в земле, где ничтожно количество влаги. Знание водорослей давало ключ к решению и пониманию многих проблем. По типам обнаруженных водорослей можно судить о состоянии, в котором находится тот или иной бассейн, о степени загрязненности, скорости самоочищения и даже о происхождении водоема...
Когда-то побывавший на Эльгыгытгыне ученый С. В. Обручев предположил, что озеро образовалось в результате извержения вулкана. У современных ученых родилась новая версия — метеоритная. Представить, что озеро глубиной до полукилометра и шириной до семнадцати километров образовалось в результате удара метеорита, согласитесь, непросто. Группа ученых уже занимается изучением этого вопроса, и Харитонов считает, что его исследования тоже могут пригодиться.
— Если в пробах окажутся реликтовые водоросли, можно установить возраст водоема, — говорил он, загораясь. — Если же найдем эндемиков — водоросли, которые обитают только в этом озере, — то вправе предположить, что озеро образовалось не так, как все водоемы Чукотки. Тут и удар метеорита можно считать вероятным. Но исследования наши важны и сами по себе; появление электронных и сканирующих микроскопов показало, что в мире водорослей предстоит сделать еще множество открытий...
Еще с вертолета, увидев моторную лодку, Слава решил, что нам здорово повезло. У нас были только надувные лодки; на одной из них стоял слабосильный моторчик, с которым плавать по озеру было небезопасно. Мы не сомневались, что встретим на озере геологов либо рыбаков и те, конечно, в нашей просьбе — дать на денек моторку — не откажут. Но владельцы моторки были какие-то чистые, холеные и расписывали преферанс в уже обжитом домике отнюдь не «корявыми» руками рыбаков. По разбросанным аэрофлотовским журналам мы поняли, у кого оказались. Летчики ближайшего авиапредприятия устроили себе на озере профилакторий. Лодки нам, конечно, не дали. Не отказали напрочь, а сказали — самим нужна, вот разве что завтра вечером, да и то часика на два.
— Вот тебе и трофическая связь, — глубокомысленно изрек наш педагог, когда мы возвращались к себе домой. — Так, кажется, говорят биологи? Водоросли выкормили зоопланктон, на нем отъелись чиры, чиров стали пожирать гольцы. Разъелись, зажирели, могли бы спокойно и умирать, но и на них нашлась управа в лице сих молодцов.
— Шут с ними, — сказал Слава. — Браконьерят, наверно, вот и жадничают. Будем жить, как будто их тут и нет.
В тот же час мы надули «Пеликан», установили мотор. Слава, опасаясь, что испортится погода, не хотел терять ни минуты. В лодке можно было разместиться только двоим, меня оставили на берегу, и я с грустью смотрел, как удаляется надувной ковчег. На середине озера ребята все время останавливались, вращались на месте, таская за собой белую планктонную сетку, и Слава красными, замерзшими руками тщательно сливал в пробирки ее содержимое.
Я решил не терять времени понапрасну и подняться в горы. Может, найду пастухов или — вдруг повезет! — медведя, ради которого оказался здесь.
Стоило углубиться в горы, как пейзаж помертвел: исчезли пуночки, трясогузки, камнешарки, кулики. За рекой рос сухой черный мох с редкими яркими цветами. Кое-где встречались норки, но трудно было решить, кому они принадлежат: леммингам или евражкам. Попадались и следы оленей, но, сколько я ни всматривался в бинокль, не было видно ни одной живой души.
Все окружающие горы были покрыты осыпями. Должно быть, от сильнейших морозов, достигающих здесь пятидесяти градусов, и постоянных ветров, так разрушались породы. С трудом мне удалось взобраться на одну из вершин, но неожиданно налетел сильный ветер. При ясном небе это был нехороший признак. Погода вот-вот могла испортиться. Если шторм застанет моих альгологов на середине озера, им придется несладко. Я решил вернуться, чтобы быть готовым просить о помощи наших соседей.
Пилоты разделывали рыбу. Никогда еще я не видел таких жирных и больших гольцов. Каждая рыбина была величиной с поросенка. «С норовом она тут, — объяснял мне кучерявый пилот. — В сети идет, только когда начинает портиться погода, да и то при северном холодном ветре. Колхозные-то рыбаки, видно, об этом не знали, бросили дело. Но разве можно такую рыбу бросать? Икрой, сволочь, питается. Не вру, ребята видели. Друг за дружкой ходят и икру жрут».
Поздно вечером к берегу подплыл наш тихоходный «Пеликан». Слава рассказывал, что временами было жутковато. Особенно на середине озера, когда скрывались берега и казалось, что ты в океане...
Еще день мы работали на озере. К соседям дважды залетал вертолет. Слава мотал в удивлении головой, припоминая, что ему просить вертолет пришлось почти два года.
— Ловил бы ты гольцов, — подтрунивал над ним Борис, — а то взялся за водоросли. Их и увидеть-то нельзя.
На утро следующего дня мы отправились в путь. Слава сказал, что сейчас начинают размножаться самые молодые и красивейшие водоросли земли — диатомовые, и что самое время брать пробы.
Над водой стлался туман. У берега кружилась большая стая бургомистров — крупных серебристо-крылых чаек. Вначале появилась одна птица, затем другая, и вскоре я насчитал уже сорок шесть... «Совсем как на море. Корабли провожают», — с этими словами Слава дернул шнур мотора. Сорвавшаяся петля хлестнула меня по спине. Я сидел с фотоаппаратами на носу, готовый в любую минуту запечатлеть показавшегося на берегу моего медведя...
Наше плавание по скалистому ручью Энмываам могло бы быть более удачным, не задумай альгологи вернуться в Маркове к первому сентября. Это нужно было Дяде, как ласково называл Слава нашего преподавателя, которому не терпелось взяться за указку и обратиться с приветственной речью к своим ученикам. Вот почему мы спешили.
У нас были две надувные лодки. В «Пеликане» мы сидели со Славой, вторую с Дядей и со всем скарбом по плану должны были тащить в поводу. Скорость течения, сила мотора — мы рассчитывали мчаться как курьерский поезд. Поначалу так и было. Но едва караван вышел из озера, как пришлось быстренько расцепляться и двигаться самостоятельно. Энмываам растекалась по долине множеством рукавов и становилась порой столь мелководной, что приходилось вылезать из лодки и волочить ее по песку. При этом Слава воздевал руки к небу, умоляя не продырявить дно лодки, которое было штопано-перештопано.
Иногда впереди возникали кусты. Мы удивлялись — кусты в тундре! Но когда подплывали ближе, кусты вдруг оживали, и от реки убегали огромные рогачи. Вообще в первый день пути олени встречались часто. Они стояли на вершинах гор, отлеживались на берегах. Попался облезлый черный песец, которого я успел сфотографировать, прежде чем тот скаканул в сторону. Впереди все время маячила одна и та же стая гусей. Подпустив нас на выстрел, они взлетали, перелетали чуть дальше и продолжали нас поджидать, словно играли в догонялки.
К ночи налетел ветер с дождем и снегом. Едва успели укрепить палатку, втиснулись в нее втроем и всю ночь проворочались в тесноте без сна. К утру снег и дождь кончились, но ветер не переставал.
Мы спустились по реке всего километров на двадцать, график ломался, и лучше было, пожалуй, поискать укрытие да переждать непогоду. Но мои спутники об этом и слышать не хотели. Они надеялись, что дальше можно будет идти на моторе — в Энмываам уже принес воду первый приток, река должна была стать полнее. Но через сотню-другую метров винт чиркал о камни, лопалась шпонка. Слава менял ее, и мне приходилось снова браться за весла. Памятуя о дряхлом дне «Пеликана», на перекатах я вставал в полный рост, чтобы издали разглядеть предательские камни. Прыгая на волнах, мы неслись им навстречу: поворачивать было бесполезно. Слава стонал, будто о камни било его самого.
К концу вторых суток мы были лишь в восьмидесяти километрах от озера Эльгыгытгын. Почти ночью наконец-то остановились на ночлег. Вытянули лодки, развели костерок. Заприметив на небе звезды, решив, что дождя не будет, я расстелил свой кукуль у костра, чтобы не тесниться в двухместной палатке. И долго не мог заснуть, глядя на звезды, слушая неумолчный шум реки, вспоминая Олега Куваева и пытаясь разобраться в таинствах человеческой души, где помимо нашей воли живет тяга к бродяжничеству и странствиям.
