Трогаемся. Трясет неимоверно. Зимник хоть и называется дорогой, но до дороги ему далеко, просто это широкая тропа, пробитая бульдозером по самому глухому бездорожью.
Тайга стоит в голубом сумраке, сплошь облепленная снегом. В переднее стекло кабины, в котором протаяно окошечко, то и дело подновляемое чьим-либо дыханием, видно, как от рассветного ветерка подрагивают вершины и с них, взрываясь искристым облаков, сыплется снежная пыль. Иногда это облако попадает в лучи солнца, и тогда кажется, что где-то далеко впереди, на хребте, разгорается костер...
Александр Михайлович Степаненко, главный инженер экспедиции, рассказывал мне, что экспедиция работает на Ангаре вот уже десять лет. До сих пор занимались изысканиями створа будущей плотины и съемкой зоны затопления. Очень удобный вариант створа был километров на сто пятьдесят ниже по реке, но тогда под затопление попадало месторождение железных руд, и створ перенесли сюда, на Коду. На самой Кодинской заимке было три почти равноценных варианта: прямо перед поселком, чуть ниже и чуть выше. Выбор пал на нижний. Когда его утвердили в Москве, был поднят флаг стройки.
Сейчас детально исследуется дно реки, которое будет основанием плотины. Две буровые установки день и ночь вгрызаются в коренные породы — долериты; очень важно установить коэффициент фильтрационных свойств породы, чтобы в случае, если она будет пропускать много влаги, укрепить ее бетоном. С этой целью пробурено уже более пятисот скважин, около восьми тысяч ящиков наполнено образцами.
И конечно, наиважнейшей задачей экспедиции стали изыскания дороги, этой артерии, которая должна связать строительную площадку будущей Богучанской ГЭС с Братском; ведь в Братске — и комплекс промышленных предприятий по производству сборного железобетона, и кадры строителей, возводивших и Братскую и Усть-Илимскую ГЭС...
Светлеет. В распадках еще темновато, но над сопкой встало солнце — багровый диск размыт дымкой и оттого кажется тусклым. День обещает быть отличным, на градуснике едва ли двадцать пять. Редкие деревья собираются сначала в стаи, а затем необозримый заснеженный лес то сбегает вниз, то снова карабкается вверх на холм. Вижу в оконце тайгу — ни земли, ни неба, одни деревья. На секунду мелькнет дорога — и опять снежные наросты на стволах, шапки на ветвях... Вдруг неожиданный свет — въехали на старую вырубку.
В машине некоторое оживление: впереди заметили трактор. Он отправился на час раньше, спешит добраться на место до нашего прибытия. Колея одна, и нашей машине по глубокому снегу не пробиться. Водитель Тима замедляет ход, сигналит, но тракторист не слышит. Машина едва-едва не упирается радиатором в тракторный бак с горючим и останавливается. Наконец, видимо, что-то почувствовав, тракторист оглядывается и неторопливо съезжает на снежную целину. Обгоняем его и катим дальше.
В будке самые разные разговоры. Поначалу в них трудно разобраться. Изыскатели понимают друг друга с полуслова, речь наполнена профессиональными терминами, особыми таежными словечками: кержак, вывалка, поворотка, коренник, дресва, сухостой... И только немного попривыкнув, начинаешь понимать, что «вывалка» — термин лесорубов, валящих — вываливающих — лес, а «кержак» не что иное, как местное название ангарцев, издавна живущих по реке.
Все дальше в глубь тайги пробирается машина. Лес развален бульдозером на две стороны, не расчищен, дорога петляет как ей заблагорассудится, все перепуталось: земля, мох, корни и снег. Иногда останавливаемся, чтобы кого-нибудь высадить. Люди спрыгивают и еще в прыжке кричат: «Поше-ол!»
Наконец у голубого вагончика-теплушки конечная остановка. Машина разворачивается и уходит в поселок. Вагончик на санях, на стене изображен геральдический знак: черная шестерня с квадратными зубьями внутрь круга, а посреди зеленая елочка.
Иван Иванович Богомолов, которого я заприметил еще вчера в поселковой столовой, заправлял бензином пилу. В столовой он не суетился, ел основательно, много и с толком, поварих знал всех по именам, лицо имел суровое, обожженное морозом, стеснительная улыбка украшала его.
Возиться с пилой помогал ему напарник, Ефим, маленький ростом человек с приплюснутым носом на простом русском лице. Они влили горючее в бачок, затем сняли колпак со свечи, стерли нагар и, капнув на нее бензину, подожгли. С прогретой свечой «Дружба» завелась с полуоборота. Иван Иванович взвалил ее на плечо, и они тут же отправились к концу зимника, чтобы успеть до прихода трактора подготовить ему фронт работ.
Двигается вперед трасса — двигается и зимник.
Ефим, стоя по пояс в снегу, окапывал лопатой дерево до самой земли, чтобы не оставалось пней, а Иван Иванович пилил. Взыгрывала на заводе пила, ее просторный рев переходил в натужный, захлебывающийся — и огромная лесина покачивалась, роняла с себя шуршащие комья снега, кренилась нехотя в задуманную вальщиком сторону. Ефим подталкивал ее плечом, и дерево, роняя сухие ветки, с треском и грохотом рушилось вниз. Оседало облако снега, и, к удивлению, можно было видеть, что Ефим за это время успел уже наполовину окопать следующее дерево...
За поворотом заурчал тракторный двигатель. Иван Иванович заглушил пилу, выпрямил плечи. Он стоял, засыпанный снегом, с заиндевевшими на морозе бровями.
— Шабаш! — крикнул он. — Надо помочь трактористу.
Пошли к вагончику. Иван Иванович ухватился за край бульдозерного ножа и вместе с трактористом ввел его в фиксатор. Ефим сделал то же самое с другой стороны. Они закрепили нож болтами, и трактор, зафырчав двигателем, подполз задом к вагончику, зацепил его на буксир и, как только мы расселись в теплушке, поволок ее к концу зимника. Мы прямо на ходу пили пахнущий дымком свежезаваренный чай.
На трассу отправилось несколько человек. Первым идет смуглый парень с татарским лицом, торит тропу. Я замыкаю шествие, ступаю след в след. Вот и трасса, будущая широкая автодорога. Сейчас это прямая как стрела тропа шириною в две-три охотничьи лыжи.
По всей длине тропы с интервалом в сто метров торчали колышки-пикеты с затесанными концами, а на затесях стояло жирное, выведенное выдавленной из тюбиков (на морозе не до кисточек) масляной краской — ПК-78, ПК-79, ПК-80... Тайга, если это было в чистом сосновом бору, просматривалась метров на двадцать пять, тропа же, если ей на пути не попадался распадок или она не взбиралась на возвышенность, просматривалась на сотни метров и все-таки терялась вдали, в густоте веток, нависших над ней. Эта тропа и была той самой визиркой — еще одно заинтриговавшее меня слово, услышанное в машине, — о которой толковали изыскатели. Визирка, точнее, визирная просека, — это прямая, которую можно просмотреть в визирный аппарат или теодолит от одной точки топографической привязки до другой. С нее, визирки, и начинается любая ЛЭП, любая рельсовая или автомобильная дорога.
Через каждые три пикета попадались широкие шурфы, иные из них зияли глубиной, иные едва достигали полуметра, все зависело от того, насколько глубоко залегает коренная порода. Идти по узкой тропе трудновато, ступишь шаг в сторону — и по пояс в снегу. Иногда увидишь теодолит на треноге с зачехленным прибором, так и стоит в тайге, дожидаясь хозяев, благо прятать в этом безлюдье не от кого. Рядом с теодолитом из пня обязательно торчит топор. Возле одного из шурфов — остатки костра, рядом закопченный чайник, на носике его висит алюминиевая кружка.
Впереди меня идет Петр Бабенко, рыжебородый одессит, в свои двадцать восемь лет успевший побывать и в Бурятии, и на Байкале, и на Амуре, и на Алтае. Идет он по тропе ходко, не обиваясь с ноги, а если попадается ненадежный наст, то ступает очень мягко, по-кошачьи, с пятки на носок.
Вот и восемьдесят седьмой пикет. Здесь Петру бить мерзлоту. Курим. Спрашиваю, не думает ли оставить тайгу да махнуть на юг, в солнечную Одессу?
— Нет, — говорит он. — Кто поработал в тайге больше двух лет, редко от нее уходит. Да и как от нее уйти: хорошо здесь.
Он обвел взглядом деревья, задержался на облепленном снегом буреломе и, улыбнувшись, тепло добавил:
— Красиво...
Оставляю Петра и иду в конец трассы. Она пробита пока лишь на восемнадцать километров. Со стороны Братска побольше, там часть дороги уже готова — до поворота на Усть-Илимск, а часть построена леспромхозами для лесовозов. Ее расширяют, деревянные мосты заменяют на бетонные. Словом, там уже полным ходом идут строительные работы. А здесь — если я пройду еще с километр по тропе, приду к конечной точке изысканной до сих пор трассы.
К последнему пикету я добрался уже в расстегнутой шубе и без шапки. Дальше ходу не было. Тайга здесь смешанная. На самом хребте растет сосна, ниже — заросли осинника, лиственницы, мелкой березы. Там, где много сухостойных пихт, замерзшее болото. Попадается и черемуха, мелкая ольха, ель...
