В 3 часа пополудни пришли в Гагогине и стали биваком среди кустов мимозы, правее дороги. Палаток здесь не разбиваем, завтра выступим чуть свет, чтобы попасть к полудню на воду и напоить мулов. Сами обходимся 16-ю жестянками с водой, взятыми на верблюдах в Мордале. При таких условиях умыванье рук и лица является такой роскошью, какую мы не можем себе позволить.
Устроив бивак, я пошел на охоту. Отойдя версты три от Гагогине и приблизясь к горам, я увидел на горном кряже
под сенью высоких мимоз стадо антилоп, голов в двенадцать, и правее их двух страусов. Прикрываясь кустами, подполз к ним шагов на 600 и выстрелил по страусу, но попасть не удалось. Все стадо всполохнулось и насторожилось, я успел дать еще выстрел, опять безрезультатно — стадо исчезло за горой в мгновение ока. Напрасно я перебрался через гору и спустился вниз, отыскивая их, напрасно прошел в зеленую рощу на дне глубокой балки — ни антилоп, ни страусов не нашёл. Я выгнал только парочку диг-дигов, которых и положил на месте двумя удачными выстрелами из трехлинейной винтовки. Сарман и Гагогине — это зверинец среди серых кустов мимозы. Вы стреляете по куропаткам, а из куста выбегает пятнистая гиена; зайцы то и дело прыгают из травы, срываются с места диг-диги, а на горизонте бродят стада антилоп и страусов.
Благословенная страна для охотников.
Вернувшись домой, я нашел в конвое громадную (аршина на два вышиной и столько же длиной) антилопу, убитую урядником Авиловым, зайца, дикую курицу; приобщив к этому мою пару диг-дигов, мы с кашеваром Алифановым порешили, что на завтра для конвоя ни консервов, ни барана не нужно. Обойдемся своей охотой.
16-го (28-го) декабря, вторник. От Гагогине до Биа-Кабоба (28 верст). В одиннадцатом часу утра стали видны высокие горы — это горы у Биа-Кабобы. Тропинка поднялась наверх, опять опустилась, и мы были в широком песчаном русле.
На конической вершине стоит каменное здание с маленькой башней. Из окна башни высунута палка, и на ней развевается красно-желто-зеленый флаг Абиссинской империи — это ее пограничный пост. Два абиссинских солдата, оба босые, но один в синем однобортном мундире с желтыми пуговицами, напоминающем куртки турецкого низама, а другой в белом национальном костюме, один в чалме, а другой с непокрытой головой, с ружьями в руках, отдали нам честь, приложив правую руку к голове.
Как и большинство водных станций Сомалийской пустыни, Биа-Кабоба — пустое песчаное русло реки. Несколько глубоких колодцев прокопано по руслу, и в них набирается мутная пресная влага. Это не вода, это настой песку и минеральных примесей, чрезвычайно легких, трудно отстаивающихся. Но и эта вода доставила нам большое удовольствие.
Берега реки густо поросли высокими колючими мимозами, бледно-зелеными кустами с листьями, похожими на восковые свечи, и вся эта гущина мимоз и кустов обвита лианами. Тонкие нити их свешиваются вниз, образуя тенистые навесы, падают до земли, стелются по ней. Местами кусты разрослись так густо, что трудно пройти. Эта роща, на чистом и твердом песке, кажется искусственно выращенным садом. Недостает среди этих деревьев только зеленого газона. Белый песок убивает зелень и с сероватым тоном стволов, сухих веток и листьев дает грустный, унылый тон. Но посмотришь наверх, на переплет зеленых лиан, на бледную зелень мимоз, на листву молочаев, на прозрачное голубое небо, бездонное и бесконечное, вдохнешь теплый аромат листьев — и отрадно станет на душе и забудешь про унылую пустыню.
Птицы всевозможных пород, форм и цветов летают и чирикают по всем направлениям. Маленькие колибри-медоносы, серые попугаи, особые серые длиннохвостые птицы, дикие голуби, куры и цесарки видны повсюду. Стада маленьких диг-дигов, спугнутые шумом шагов, выскакиваю из кустов и скрываются снова. Кажется, будто находишься в зверинце, а не в дикой пустыне.
Вокруг колодцев целый день кипит жизнь. Из окрестных сомалийских кочевьев подходят черные женщины в пестрых платках на плечах, с бусами на шее, с маленькими ребятами за плечами. На головах они несут деревянные гомбы, украшенные раковинами. Медленно наполняют они кувшины, идут далее, а на смену им приходят громадные стада баранов, белых с черными головами, стада пестрых коз и серых ослов. Под вечер — все русло полно этими стадами.
Глядишь на эти пестрые тряпки женских юбок, на широкие кувшины, на белых барашков — и вспоминаешь библейские времена. Так кочевали к колодцу овцы Лавана, так паслись стада богача Иова в первобытной простоте костюма, среди однообразной величественной природы пустыни.
17-го (29-го) декабря. Дневка в Биа-Кабоба. От Биа-Кабоба до Арту на протяжении почти 100 верст идет песчаная пустыня, поросшая редким лесом мимоз. У Арту она поднимается по крутому склону, образует террасу, затем идут опять каменистые горы, спускающиеся круто вниз, в ущелье Арту. На всем протяжении этого пути нигде нет воды. Караваны обыкновенно делят его на четыре части — до Орджи, Дебааса, Буссы и Арту, делая три ночлега без воды. Наш караван, состоящий из 53 мулов, почти сотни людей, считая с черными, и 136 верблюдов, должен был в таком случае поднять на себя около 150 ведер воды и, кроме того, подвергнуть себя всем лишениям и неудобствам безводных ночлегов.
Вот почему было решено сделать в Биа-Кабоба дневку с тем, чтобы дать отдых верблюдам и мулам, а затем идти во что бы то ни стало первым переходом в 48 верст до Дебааса и вторым — около 45, через горы до Арту.
Дневка прошла тихо. Близ полудня прибыл на верблюде почтовый французский курьер, двумя выстрелами из винтовки возвестил о своем прибытии, забрал письма и уехал далее. Эти курьеры, последняя связь с цивилизованным миром, время от времени передают наши вести в Европу.
18-го (30-го) декабря. От Биа-Кабоба до Дебааса. ...Около 2-х часов у дороги, в тени мимозы, показался костер. Белый мул привязан у дерева, бурка, раскинута по песку, на ветвях сверкает серебряная сигнальная труба — это Терешкин ожидает нас с чаем.
— Постойте, ваше благородие, — кричит он издали, — чай по порциям, понемногу, по две кружки.
— Откуда же ты воду достал?
— Из поросеночка, ваше благородие. У черных висят поросеночки с водой, я за две аны и добыл воды. Все, думаю, господам офицерам напиться с дороги хорошо.
«Поросеночком», на языке Терешкина, назывался козий бурдюк, который постоянно возят при себе сомали.
Мы утолили жажду, угостили арьергард и поехали догонять караван.
После вчерашней дневки, по ровной песчаной тропинке, мулы идут весело. Синие, стального цвета дрозды с красной шеей то и дело перелетают с куста на куст. Верблюды шагают медленно, чуть колыхаясь с боку на бок. По сторонам идут арабы лейб-каравана, в цветных чалмах, с ружьями за плечами. Итак, мы двигаемся за ними шаг за шагом, час верхом, полчаса пешком, ведя мулов на поводу.
Солнце стало склоняться книзу, заалел запад, красные лучи потянулись по зеленоватому небу, тени мимоз стали длиннее, жар меньше. Солнце подошло к горам, отбросило длинные тени из-за них, несколько столбов лучей поднялись наверх, разошлись по бокам, потом и они погасли, пурпур заката стал бледнеть, перешел в оранжевый, потом в желтый цвет, наконец, потух совсем. Стало темно, тени исчезли, лес мимоз слился в одну черную стену, небо стало синее, на востоке загорелась одна звезда, за ней другая — и вот выплыл месяц. Ночные неясные тени пошли от верблюдов, от людей, от мимоз. Песок стал белее, яркие серебряные блики появились на чалмах арабов, перья стали еще фантастичнее, и длинная вереница верблюдов с ящиками и тюками по бокам, на фоне ажурных мимоз и далекой пустыни, озаренной фантастическим светом луны, была чудным необыкновенным зрелищем. Безобразные головы и длинные ноги, все уродство контура верблюда скрадывалось полусумраком ночи, а пестрые краски арабских костюмов были мягче, изящнее. Мягкая прохлада легла с этим сумраком; она освежила наши тела, вольнее дышалось, легче было идти. Аромат мимоз, неясный, едва уловимый, наполнял воздух — и еще волшебнее стала картина. Эта пустыня ночью, эти мягкие тени мимоз, простор, окруженный едва видными горами, эта ночная мягкость воздуха, этот слабый запах, эти пестрые тряпки, эта красота природы, только без женщины, без человека, как деятеля, но лишь как статиста, дополняющего декорацию, — не эти ли ночи пустыни создали цветистый арабский язык, бездну эпитетов, подобно тому, как жар раскаленной днем пустыни придал знойный колорит арабским сказкам...
19-го (31-го) декабря. От Дебааса до Арту.
Опять кусты мимозы, сухая травка между ними, плато, покрытое песком. Около 4-х часов вечера мы снова стали подниматься на каменистый кряж. Здесь дорога теряла всякое право на наименование пути сообщения. Только большие камни были оттянуты в сторону, мелкий же круглый булыжник покрывал всю тропинку. Бедные мулы подбились. Они едва переступали по острым камешкам, катившимся из-под их ног. Усталые верблюды ложились среди дороги и ревом давали понять, что они не хотят дальше идти. Удары веревкой, вытягивание губы заставляло их подняться и идти, идти вперед.
