Спал я плохо. Холод пробирался под отсыревшее одеяло. За стеной тяжело вздыхали слоны. Потом под утро вдруг завыла собака, вызвав дикий ответный вой еще двух десятков других.
Кибальчиш против Бун Ума
На следующий день Пхотилак и Булом показывали кино на растянутом пластиковом экране, по которому в изобилии ползали ящерицы, охотившиеся на привлеченных светом насекомых. Человек триста зрителей, заполнившие до отказа площадь деревни, сгрудившиеся между хижинами, сидящие на крышах и даже на наших слонах, в напряженном молчании следили за мультфильмом о Мальчише-Кибальчише и вникали в комментарий Булома. Буржуин в его переводе получался американцем, а предатель Плохиш назывался князем Бун Умом, наместником Чампассакским, некогда правившим на плато Боловен... После сеанса деревенский шаман-мжао выспрашивал у Пхотилака: почему у главного героя картины, если она действительно рассказывает о далекой и дружественной России, не было таких же усов, как у меня? Выходило также, что я мог бы появиться в деревне не так буднично — на привычном слоне, а на мощном и красивом коне, которого показывали на экране...
Приобщение деревень кха далекой южной лаосской глухомани к большой жизни, к заботам и надеждам многонациональной страны, ставшей на путь закладывания основ социализма, конечно же, и раньше не представлялось мне делом простым и легким. Но то, что приходилось наблюдать, наполняло меня еще большим уважением к лаосским друзьям. Невольно вспоминались ленинские слова о том, что чем более отстала страна, тем труднее в ней перейти к новым отношениям.
Естественно, что застывшие в общинно-племенном укладе народности сможет вытянуть из отсталости и дикости, поднять до уровня сегодняшнего дня только страна, решительно двинувшаяся вперед.
...Возвращаясь в Паксе, мы остановились на привал в небольшой хижине на краю плантации кофейных кустов с темно-бурыми гроздьями на ветвях. Приветливый крестьянин, пересадив рисовавшего что-то цветными карандашами на старом плакате сынишку в сторонку, предоставил нам шаткий столик, принес в древнем термосе кипяток. Мы заварили чай, разложили припасы. Все мы, сидевшие за столом, невольно посматривали на мальчика, увлеченно раскрашивавшего свой рисунок. Когда с едой было покончено, я, на минуту задержавшись у дверей, взглянул на работу художника.
Среди ярко-синих и зеленых джунглей под оранжевым солнцем, зажатым коричневыми облаками, мимо желтых домиков на сваях и коричневых людей тянулась цепочка серых слонов с поклажей. Первый был оставлен незакрашенным.
— Что же он у тебя такой?
— Это идут белые слоны удачи...
Лаосцы по традиции считают, что слоны-альбиносы, встречающиеся очень редко, приносят счастье. Как-то мне довелось увидеть такого. Отловленный слоненок казался скорее светло-серым с розоватым оттенком. Предназначался он исключительно для королевской семьи. В Луангпрабанге, когда охотники, как рассказывают, однажды в стародавние времена привели такого же, весь город сбежался поглазеть. Что ж, пусть белые слоны появятся теперь и у крестьянской хижины...
Закрасневшееся, а через несколько минут ставшее раскаленным солнце, словно огромный корабль с багровыми парусами, уходило за горизонт по широкому Меконгу, когда мы выехали к его берегу. Резче пахнуло повлажневшей от вечерней зари травой. Подали первый сигнал цикады.
Валериан Скворцов Плато Боловен — Вьентьян — Ханой — Москва
Взлет и падение дона Панчито
От порта Икитос до гостиницы добраться не так просто — такси не было, а городской транспорт, как мы это понимаем, вообще не существовал. Я зашел в полицейский участок и позвонил старому приятелю Лучо Яплаку. Человек он замечательный, уроженец этих мест, любит свои джунгли, закончил университет в Лиме и в то время работал начальником отдела по охране лесов всего департамента, фигура очень важная.
Вечер в его доме был особенно приятен после недели путешествия по реке. Заговорили об Икитосе.
Гордость города — набережная, с выложенным камнем тротуаром, красивыми фонарями, каменной оградой. Нечто подобное я видел в Гаване. Столь богато строили в очень больших городах Испании. Но такое богатство никого в Икитосе не удивляло. Город возник здесь, в джунглях, во время каучуковой лихорадки.
США и Европа остро нуждались в каучуке, который шел в шинную промышленность. Каучуковый бум немедленно перевернул всю провинциальную жизнь этого захолустья. В Икитос приехали американские и английские дельцы, одних только компаний в Икитосе было десятка два. За буржуа, а часто опережая их, в джунгли потянулись авантюристы, искатели быстрой наживы. Состояния появлялись и исчезали, как утренний туман. В Амазонию завозили негров; отряды вооруженных вербовщиков хватали индейцев и силой оружия, под страхом смерти заставляли их работать на сборе каучука. Здесь правил закон капиталистических джунглей, джунглей гораздо более жестоких и вероломных, чем ненамеренная жестокость девственного леса.
На поте и крови, на жизнях тысяч индейцев и негров росли гостиницы, дома, офисы компаний... Дома отделывали привезенными из Европы мрамором и кафельной плиткой. Бум кончился, когда авантюристы ухитрились сквозь все заслоны вывезти семена каучуковых деревьев из Южной Америки в Азию и когда эти семена превратились там, в Азии, в плантации.
Тут-то конкуренты южноамериканских каучуковых королей и вспомнили, что на плантациях в Южной Америке эксплуатируется рабский труд. Возник скандал, который в конце концов привел к прекращению промысла и упадку экономики всего этого района. Закрылись офисы, банки, рестораны и гостиницы, в город вернулась провинциальная тишина. И только дома напоминают о былом безумстве нуворишей. Среди них одно здание — туристская достопримечательность города — «Каса де фьерро» — «Дом из железа». Его представил на выставке в Париже Эйфель, а один из каучуковых королей Амазонии купил «Железный дом», приказал разобрать и собрать вновь здесь, в Икитосе.
— Вот на такие покупки, на дорогой коньяк, вино из Европы, на поездки в Париж, дикие кутежи уходили огромные деньги. А кончился каучуковый бум — и кончилось богатство. Ты же знаешь, у нас сейчас снова бум. Теперь нефтяной,— сказал Лучо, и я уловил грустные нотки в его голосе.
— Ты думаешь, история повторится? — спросил я.
— Не будем забегать далеко вперед. Сначала слетай на нефтяные разработки, посмотри, что там делается, а потом поговорим,— ответил он.
Гидросамолет отправлялся в джунгли рано утром. Пассажиров было немного, но, чтобы обернуться поскорей, договорились, что летчик высадит меня в Капироне, где недавно нашли нефть, я побуду там, сфотографирую все, что нужно, поговорю с рабочими, а летчик развезет людей и грузы и вернется за мной на обратном пути.
Мы добрались до Капироны без приключений. Гидросамолет подрулил к небольшому деревянному пирсу, я выпрыгнул на доски, летчик тут же развернул машину и улетел. Стало тихо. Я прошел по дороге метров двести и наконец увидел человека. Он шел мне навстречу, широко улыбаясь. Жилистый энергичный человечек в плетеной соломенной шляпе оказался администратором или, проще, сторожем при уже заглушенной скважине и кое-каком оставшемся здесь оборудовании. Он объяснил, что основное оборудование демонтировали и вместе с рабочими отправили на новую вышку. Звали администратора дон Панчито, что означает вторую степень уменьшения от Франсиско.
Прислушиваясь, не летит ли самолет, я — за стаканом наранхады, местного прохладительного напитка типа лимонада,— начал расспрашивать администратора-сторожа.
— Сколько лет ты работаешь в сельве, дон Панчито?
— Тридцать пять,— ответил он с гордостью. И, подумав немного, заговорил быстро, глотая окончания слов:
— Я ведь эту сельву отлично знаю. Возьму вот ружье, мачете, и через неделю ищи меня на другой стороне, на реке Корриентес. Начинал я еще с верховьев реки Тигре. Цивилизацию этим индейцам принес. Кто, думаешь, их там одел в рубашки да брюки? Я. И они меня как отца любили...
— Ну, народ-то они приветливый, добрый,— сказал я, как выяснилось, невпопад.
— Добрый? — переспросил дон Панчито.— Это сейчас. А раньше они какие были! Если им кто не нравится, соберутся ночью человек пять-шесть да убьют. Я эти их порядки прекратил.
— Как же ты справился?
— Приходилось палкой бить,— спокойно сказал он.— Ведь эти бестии раньше ни завтрака, ни ужина, ни «лончи» не признавали,— продолжал дон Панчито, коверкая английское слово «ленч» и подбирая аргументы.
— Рубашки и брюки ты им даром, что ли, давал?
— Зачем же даром? — усмехнулся он моей наивности.— Менял на шкурки, на каучуковое молоко, потом дерево стало в цене. А работать по-настоящему они не любят. Помню, трудно было их .заставить золото мыть.
