не угробь ее окончательно! А то, точно решим, что ты ведьма!
Эйхе, все еще чертыхаясь, вылез из седла. Женщина подошла к лошади, погладила ее по морде, дала кусочек хлеба. Тихо что-то прошептала ей на ухо. Затем подняла больную ногу. Лошадь себя вела на диво послушно.
— Нужно другую подкову. Кузнец Эгон плохо ее выковал, под нее попадают камешки.
— Ты можешь ее вылечить?
— Да, утром она будет здорова. Но подкову все равно надо сменить.
— Мы не сможем сделать этого. Где тут найти кузнеца?
Женщина нахмурилась.
— Это будет труднее.… Но все равно, возможно.
— Сколько времени это займет?
— Утром все будет готово!
— Уже утром? Замечательно! Обычно на это надо 2–3 дня!
— Но мне надо будет собрать травы.
— Ну, так займись этим на привале.
— Значит, привал! — объявил Эйхе, слушавший наш разговор.
— Прямо здесь? Тут лошадей нечем поить!
— Найдете водопой и пригоните их туда. Тут полно ручьев!
Мы начали готовить бивуак.
Вернулся Стусс, ни на кого не глядя, сгрузил сумки с хлебами, и безо всяких указаний начал разводить костер. Аззи отправилась искать свои травки.
— Вернется ли она?
— Не вернется — ей же хуже. Куда она пойдет? В Торроп, где ее только что чуть не сожгли? Или в другое поселение, с таким же тупым мужичьем?
— Да пожалуйста, не я давал расписку за ведьму. Но, пусть сначала, вылечит мне лошадь, а уж там идет на все четыре стороны!
Нас прервал визг — Даррем приколол одного из поросят.
Пока готовилось мясо, я попробовал хлеб. Клеклый, не поднявшийся хлеб из смеси ячменной и гороховой муки был ожидаемо отвратителен, к тому же там, похоже, были намешаны еще и желуди. А вот жаркое из поросенка оказалось превосходным. Изголодавшись по хорошему мясу, я злобно впился в задний окорок, стараясь не думать о боли в сломанном зубе. Даже Эйхе подобрел.
— Воистину удивительно, — произнес рыцарь, обгладывая поджаристые, хрустящие ребра — что свежезабитый поросенок имеет мясо, столь нежное, будто его зарезали три дня назад!
— Это сударь, оттого, что мельник откармливал его в загоне, а не в общем стаде — откликнулся серв. — И, явно, не желудями! Видели, как все хихикали, когда у него забрали поросей?
— Так и что?
— Это неспроста. Мельники всегда обманывают при помоле, отдают меньше муки, чем положено. Поэтому-то их и не любят, так испокон веков повелось. Но этот до того обнаглел, что поставил на откорм поросят, когда все едят хлеб пополам с горохом и желудями!
Рыцарь отошел еще раз посмотреть лошадь. Даррем обернулся к оруженосцу.
— Слышь, Стусс, а сколько тебе денег дал Эйхе на покупку хлеба?
Тот не сразу ответил.
— Во-первых, обращайся ко мне «герр Стусс», мужичье монастырское. Во-вторых, какое тебе дело?
— А такое, герр Стусс, что денежки-то вы себе забрали, а хлеба эти просто отняли у мужиков в Торропе. Потому и хлеб такой скверный. Прошли вы, значит, по селу, посмотрели, у кого хлеб печется, да и забрали его, а заплатить ничего не платили. А вилланы для себя пекли — кто с гороховой мукой, кто с бобовой, а кто и с тертыми желудями. Уж мне на тебя жаловались!
Стусс сделал «морду кирпичом».
— Дураки, потому и жаловались тебе. Были бы умнее, пошли бы к рыцарю. Но мужик умным быть не может, вот и отправились к такому же болвану, как они все!
Даррем только усмехнулся.
— Негоже, герр оруженосец, хаять того, кто может рассказать рыцарю, как было дело, и отчего ему теперь до самого Андтага придется есть мужицкий хлеб! С таким человеком делиться надо, а не ругаться!
— Да уж, конечно, с монастырской крысой трофеем делиться. Прям всенепременно. Пусть сначала Андерклинг поделится своими! Вот уж кто не остался внакладе — и доспех дорогущий у него, и бабу какую-то достал, а нам — ничего.
Ну, это уж слишком.
— Если вы, Стусс, присвоили деньги рыцаря — то это не трофей, а воровство. А деньги рыцарю выдала церковь, так что вы воруете у нее. Напомнить, что полагатся за такое? А если хотите получать такие же прекрасные вещи, какие достаются в походах мне, то в следующий раз, пойдемте со мною в Проклятые земли, милости прошу! Мне там лишняя пара рук ох как не помешает!
Стусс сразу заткнулся.
— А что касается женщины — право, хорошо, что вы об этом заговорили — то по приездку в Андтаг вы будете молчать, иначе и мы с Дарремом кое-что про вас расскажем. Нет никакой женщины, ясно?
— А ты, Даррем — обратился я к серву, — сегодня молодец! Купил прекрасный овес. Или не купил?
— О чем вы, сударь? — осторожно осведомился Даррем.
— Да этот мельник, вроде бы про овес мне говорил, когда я поросей забирал. Что — то он говорил такое, будто не было у него честной сделки, а совсем наоборот — сначала отняли овес, а потом и поросят…
— Ну, говорил и говорил, — угрюмо отозвался серв — мало ли, кто что говорит. Не всех же слушать!
— Да. Тут ты прав. И вообще, болтать поменьше надо. Про ведьм, про костры, и прочее. Ни к чему такие разговоры!
Тем временем Азалайса, вернувшись с пучком диких трав, подошла сразу к лошади рыцаря.
Я подошел к ним поближе.
Пучок трав оказался внушительным. Среди лекарственных растений затесался корень хрена, который знахарка протянула мне.
— Это разнообразит вашу трапезу. Я бы и других съедобных трав и кореньев вам принесла, но только боюсь, не решите ли вы, что я могу отравить вас!
— Ничего, не бойся, — ответил Азалайсе рыцарь. — Мы сначала все на тебе опробуем!
— Вы так добры, господа! — с чувством ответила та и отошла готовить свои снадобья.
Потом она долго делала мазь, растирая травы руками и самодельной деревянной давилкой, что-то шептала над нею и над копытом лошади, привязав ее за ногу к молодому деревцу. Мы уже заснули, а она все еще колдовала над нею.
Утром, однако, результат превзошел ожидания.
— Вот. Я все сделала!
Лошадь рыцаря действительно была в порядке. Что удивительно, подкова больше не болталась на копыте.
— Ты что, ее перековала?
Девица рассмеялась, обнажив изумительно ровные белые зубы.
— Нет, конечно.
— А что ты сделала?
— Пусть это вас не беспокоит, сударь, — ответила та, лукаво накручивая на пальчик прядь волос цвета старой меди. — Ничего дурного я не делала, честно! К чему лишние вопросы? Лошадь здорова, да и дело с концом!
Другая новость оказалась не такой приятной. Из седельной сумки Стусса пропал второй поросенок. Как он смог выбраться — непонятно.
Даррем
