просто начал этот разговор. Он хотел, чтобы я знал.
— Первое письмо можно было написать лишь три месяца спустя, при условии хорошего поведения, но вместо него я получил послание от куратора, где Антона назвали злостным нарушителем и бунтовщиком, поэтому ему письма не полагались. Зная своего сына, я не сомневался, что так и было. Тогда я разозлился и более никак на это не отреагировал. Подождал ещё три месяца до следующего срока писем. Оно снова было от куратора. Антона назвали почти безнадежным и упрямым, как осёл, вроде он даже не пытался вести себя лучше. Тогда я написал письмо сам, где просил Антона взяться за ум, говорил, что эта учёба для его же блага. Мать целый лист своими бабскими нежностями исписала. — и опять этот взгляд отца от которого у меня мурашки по коже. Они писали мне. Писали!
— Но ответ пришёл не тот, который мы так ждали. Написал нам опять куратор. Он писал, что Антон выкинул письмо, не читая. По отчётам из академии, которые я получал каждый месяц, он бунтовал примерно полтора года, потом вроде бы принял правила, начал нормально учится. К тому моменту, когда ему было позволено писать письма, он сам не пожелал послать домой ни строчки, только фотографию, где его за что-то награждали.
Мы слушали отца затаив дыхание. Артём и вовсе глаз не сводил с меня, настолько он был зол на меня, судя по его убийственным взглядам.
Ну а я, а что я? Я слушал и охреневал от всего услышанного. А отец тем временем продолжил свой рассказ.
— Когда подходил к концу второй год обучения, у вашей матери случился сердечный приступ, — я в изумлении резко посмотрел на брата. Почему млять мне никто ничего не сообщил? — Артём помнит. Ничего серьезного, вовремя врача вызвали, но ей очень хотелось увидеть тебя, сын или хоть как-то с тобой пообщаться. По её просьбе я вновь написал тебе, сообщил о приступе, просил чиркнуть ей хоть пару строк. Выложил немаленький штраф за нарушение правил академии и письмо вне очереди. Настоял, чтобы проследили, чтобы письмо было прочитано, тебе должны были сообщить, что это важно. Ответ куратора едва не довёл вашу мать до второго приступа. Там говорилось, что ты письмо прочёл, пожал плечами и сказал, что его это всё не волнует и никаким боком не касается. Мне даже прислали снимок с камеры наблюдения, где видно, как он поджигает письмо зажигалкой. — а вот это уже настоящий бред! Не было такого. Тогда мы и решили — до конца учёбы с нашей стороны никаких писем. По крайней мере, пока сам первый не напишешь.
Признания отца всколыхнули настоящую бурю в моей душе. Я помнил, как весь первый год отсчитывал сраные три месяца, надеялся, ждал, а сука-куратор измывался над всеми теми, кто не получал из дома ни строчки.
Не писали почти никому. Сейчас, слушая отца, я начинаю сомневаться, а доходили ли письма вообще хоть до кого-то, кроме трёх кураторских любимчиков, которые заслужили свою благосклонность, отсасывая директору нашей замечательной академии? И я не в переносном смысле, между прочим.
Выходит, обо мне не забывали? Отец получал отчёты, писал письма… звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но если так… Нет, в это просто не верится!
— Я ничего не получал, — буркнул в сторону Артёма, который после рассказа отца смотрел на меня, как на кусок дерьма. — А что касается того письма, которое я сжёг, так это был розыгрыш со стороны пацанов. Мне тогда подкинули письмо якобы от одного парня из академии, который признавался мне в любви. Ребята без женского общества совсем с катушек слетели и дурачились как могли. Это письмо, которое они мне подкинули, написали сами и решили решили разыграть меня. Я конечно же психанул и сжёг этот бред. И писать нам было не позволено все четыре года обучения, без разницы, хорошее или нет поведение, какие оценки и насколько хромает дисциплина.
— Что-то такое я и предполагал, когда получил отчёт детектива полтора месяца назад, — кивнул отец. — Вообще я нанял его узнать твои слабые места, чтобы надавить на них и всё же заставить приехать. Вместо этого детектив прислал мне отчёт по академии… и у меня волосы дыбом вставали, пока я его читал.
Он рванул галстук, словно тот мешал дышать, на эмоциях смахнул на пол стакан с водой. Но никто из нас даже не обратил на это внимание.
— Я не знал! Чёрт, да я не догадывался даже! Были же отчёты, фото! — отец даже покраснел, настолько сильно он сейчас выглядел взволнованным.
Он закрыл руками лицо, тяжело дыша, словно хотел таким образом укрыться от правды.
— По словам детектива, условия проживания в академии находятся на грани ужаса. Учеников морят голодом, дабы добиться от них послушание. Избиение курсантов — в порядке вещей. Особо непослушных держат в одиночных помещениях расположенных в подвале, больше похожих на карцеры, не один и не два дня, могут и на неделю запереть.
По мере того, как отец говорил, лицо брата становилось всё бледнее и бледнее. Что, братишка, не нравится такое слушать? Пока вы там с Мармеладкой на мягких постелях познавали радости семейной жизни и плотской любви, меня в очередной раз запирали в одиночке, лишая самого, суки, главного — надежды!
— Антон, это правда? — Артем вытаращился на меня во все глаза. Ну и что он ждёт? Что я посмеюсь и скажу, что вычислил и подкупил детектива? Хренушки вам, живите теперь со всем этим, я же как-то выжил!
— Да, — процедил я сквозь зубы. — Да!
Уже не сдерживаясь, проорал это "Да!" им обоим в лицо. Меня охватила такая обида, что я снова почувствовал, как мои демоны начинают брать надо мной вверх. Поднимаются с дна моего разочарования и протягивают руки, чтобы снова захватить контроль надо мной.
— Я узнал об этом буквально недавно. Как узнал и о том, что кураторы письма всё же получают. Поэтому я попросил тебя вернутся домой. — отец словно прочитал мои мысли. — Я не знал об этом, сын. Поверь мне!
— Ну вот, теперь знаешь, — я горько усмехнулся. — Вы оба знаете. Матери и Янке предлагаю не говорить, ни к чему им такие волнения.
Говорю, а сам снова вспоминаю тот ад. Голод и побои, это малая часть того, что мне пришлось пережить, хотя шрамы на спине мне никогда не дадут забыть о тех "веселых" днях. Но не это самое ужасное, что со мной произошло в том филиале ада на
